Рассказы литературоведа

 Школьная бuблиотека
ИРАКЛИЙ АНДРОНИКОВ
 Рассказы литературоведа
Оформление О. Г. ВЕРЕЙСКОГО
Государственное Издательство Детской Литературы
Министерства Просвещения РСФСР
Москва 1958
Откройте «Рассказы литературоведа», и вы попадете из Москвы в Ленинград, потом отправитесь
на Кавказ, проедете по Военно-Грузинской дороге в Тбилиси. Затем побываете в Пензенской области,
в Актюбинске, в Астрахани. Вы совершите путешествие не только по стране, но и в глубь истории,
узнаете много нового об одном из самых любимых ваших поэтов... Вы примете участие в разгадке
увлекательных тайн, откроете россыпи сокровищ...
— Каких тайн? Каких сокровищ? — спросите вы. — И при чем тут литературоведение?
Ответы иа эти вопросы содержатся в книжке. Бе аатор — известный литературовед и писатель,
доктор филологических наук Ираклий Андроников — много лет занимается изучением жизни и
творчества М. Ю. Лермонтова.
В этой книге автор рассказывает о приключениях, связанных с его исследовательской работой.
Люди, о которых он ведет речь, — живые, невымышленные люди, с подлинными именами и
фамилиями. И события, описанные Андрониковым, — события невыдуманные, реальные, потому что
автор изобразил здесь все именно так, как было в действительности.
ПОРТРЕТ
ЗНАКОМОЕ ЛИЦО
Я хочу рассказать вам историю одного старинного портрета, который изображает человека, давно
умершего и тем не менее хорошо вам знакомого. История эта не такая старинная, как самый портрет,
но, хотя она началась совсем недавно, это все-таки целая история.
От одного московского издательства я был как-то командирован в Ленинград и пробыл там
несколько дней. Событие это, само по себе ничем не примечательное, не стоило бы даже и
упоминания, если бы другое событие — или, попросту, совершенно ничтожный случай, о каких мы
забываем ровно через минуту, — не положило начало целому ряду приключений.
Итак, я был командирован в Ленинград — город, особенно близкий моему сердцу. Там я учился и
окончил университет, вступил на литературное поприще, обрел там первых друзей — словом, был
счастлив.
Какое это удивительное, какое радостное чувство — вернуться на несколько дней в город, где
прожил лет десять! А уж если вам случалось бывать в Ленинграде, да еще в белые ночи, вы, конечно,
поймете меня.
Прямота набережных. Неподвижный строй бледно-желтых, тускло-красных, матово-серых
дворцов и их опрокинутые отражения в зеркально-черных водах окантованной гранитом Невы.
Ажурные арки мостов на фоне розово-желтой зари. Лиловые контуры башен, колонн и скачущих
бронзовых коней в этом обманчивом полусвете. И кажется еще прямей, чем всегда, прямота
проспектов и набережных. БУДТО легче и ближе один от другого стали мосты, будто теснее
сдвинулись купола и шпили в этой прозрачной, загадочной тишине. Словно все уменьшилось вокруг,
но город стал еще лучше, прекрасней, если только может стать еще прекраснее этот великий город!
Впрочем, я совершенно отвлекся от предмета своего повествования.
По приезде в Ленинград я не преминул наведаться в Пушкинский дом Академии наук СССР.
Посвятив себя изучению жизни и творчества Лермонтова, я, приезжая в Ленинград, никогда не
упускаю случая побывать в Пушкинском доме, где собраны почти все рукописи Лермонтова, где
можно видеть его портреты, картины и рисунки, сделанные его рукой, где целая комната уставлена
шкафами, в которых хранятся решительно все издания сочинений Лермонтова и литература о нем.
Когда-то я даже служил в Пушкинском доме — по старой памяти пользуюсь там полной свободой
и по-прежнему имею доступ в рабочие комнаты.
Так и на этот раз я явился в музейный отдел, к Елене Панфиловне Населенко, и получил от нее
разрешение хозяйничать: просматривать каталоги, перелистывать инвентарные книги, самому
доставать с полок тяжелые альбомы и папки. И вот, пользуясь ее гостеприимством, я уже
расположился в рабочей комнате музея, заставленной шкафами, письменными столами и
шифоньерками.
Бывают же такие неудачи! Не успела Елена Панфиловна отвернуться, как я, пробираясь мимо ее
стола, смахнул рукавом какую-то разинутую папку с незавязанными тесемками. Цапка шлепнулась на
пол, и тут же высыпалось из нее чуть ли не все содержимое: штук пятнадцать портретов известного
педагога Ушинского, гравированный портрет митрополита Евгения, составившего словарь русских
писателей, несколько изображений Ломоносова с высоко поднятой головой и бумагой в руке,
Бестужев-Марлинский в мохнатой кавказской бурке, фотография: Лев Толстой рассказывает сказку
внуку и внучке, памятник дедушке Крылову, поэт-партизан Денис Давыдов верхом на белом коне и
вид южного побережья Крыма...
 Пушкинский дом на Тучковой набережной в Ленинграде. 
— Как это меня угораздило! Прямо слон... — бормочу я, ползая по полу. — Простите, Елена
Панфиловна, не сердитесь!
— Ну уж ладно, что с вами делать! — улыбается Елена Панфиловна. — Давайте-ка папку сюда.
Но я медлю отдать ей.
— Простите, — говорю. — Разрешите мне еще разок взглянуть на эти картинки...
— На что они вам?
— Сейчас... — отвечаю я и уже роюсь и роюсь в папке. — Сейчас!..
Неужели это мне только почудилось? Нет, конечно я видел и упустил какое-то ужасно знакомое
лицо. Оно мелькнуло, когда папка упала.
— Одну минуту. . секундочку. . Вот!
И я быстро выхватил из кучи картинок небольшую пожелтевшую любительскую фотографию,
изображавшую молодого военного.
Никогда в жизни не видел я этого портрета. Но откуда же я тогда знаю это лицо? Темный блеск
задумчивых глаз, чуть вздернутый нос, тонкие темные усы над пухлым детским ртом, упрямый
подбородок, высоко поднятые, словно удивленные брови и ясный, спокойный лоб будто совсем и не
согласованы между собой, а лицо между тем чудное, необыкновенное. Из-под накинутой на плечи
распахнутой тяжелой шинели виднеется эполет.
Перевернул. На обороте — надпись карандашом: «Прибор серебряный». И все! Кто же это?
Это, конечно, он! Я узнал его сразу, словно знаком с ним давно, словно видел его когда-то вот
точно таким. Так неужели же это Лермонтов? Неужели это неизвестный нам лермонтовский портрет?
И сразу удивление, и радость, и сомнение: Лермонтов?! В куче каких-то случайных картинок... А
вот уверен, что он был такой, каким изображен на этой выцветшей фотографии, хотя, по правде
сказать, и не очень похож на другие свои портреты. Но все-таки кто это?
— Елена Панфиловна, это, случайно, не Лермонтов?
— Считается почему-то, что Лермонтов, — отвечает Елена Панфиловна, и мне уже нечем дышать,
— только почему так считается, в точности никому не известно.
И вот смотрю я — и ведь еще неизвестно, кто это, а уже кажется, словно короче стали сто лет,
которые отделяют нас от него, и Лермонтов словно ожил на этой старенькой фотографии. И какая
заманчивая тайна окружает его лицо! Сколько лет ему на этом портрете? В каком он изображен
мундире? Как попала сюда эта выцветшая фотография и где самый портрет? И на каком все-таки
основании считается, что это Лермонтов?
— Елена Панфиловна, на каком все-таки основании считается, что это Лермонтов?
— Эта фотография, — говорит Елена Панфиловна, — попала к нам в Пушкинский дом из
Лермонтовского музея при кавалерийском училище, очевидно, в 1917 году. Наверно, там ее и считали
репродукцией с лермонтовского портрета. А уж коли вам кажется, что это действительно Лермонтов,