Рассказы литературоведа

— А в каких боях он участвовал?
— Бородино, Бауцен, Дрезден, Кульм, Лейпциг. Я называю только те сражения, в которых он
отличился. Я не сказал еще, что этот полк в числе первых вошел в Париж.
— Яков Иваныч, этого, кроме вас, никто не помнит! Вы гигант! Вы колоссальный человек! —
восхищается Пал Палыч.
По правде сказать, эти восторги были мне недоступны. Я ничего не знал ни о выпушках, ни о
ташках, ни о вальтрапах, в специальных вопросах военной истории был не силен. Я уставал следить
за этой игрой, начинал потихоньку зевать и прощался. Теперь, размышляя о портрете, я все чаще
вспоминал о необыкновенных познаниях Якова Ивановича.
«Если, — рассуждал я, — Корин прав:
1) если о поисках другого мундира надо забыть (а в этом Корин прав безусловно);
2) если исходить из того, что это все-таки Лермонтов, то остается —
3) подвергнуть изучению мундир, в котором Лермонтов изображен на портрете».
Одному мне в этом вопросе не разобраться. И специально, чтобы повидать Давидовича, поехал я в
Ленинград.
Изложил свою просьбу по телефону. Прихожу к нему домой, спрашиваю еще на пороге:
— Яков Иваныч, в форму какого полка мог быть одет офицер в девятнадцатом веке, если на
воротнике у него красные канты?
— Позвольте... Что значит красные? — возмущается Яков Иванович. - Для русского мундира
характерно необычайное разнообразие оттенков цветов. Прошу пояснить: о каком красном цвете вы
говорите?
Об этом! — И я протягиваю клочок бумаги, на котором у меня скопирован цвет канта.
— Это не красный и никогда красным не был! — отчеканивает Яков Иванович. — Это самый
настоящий малиновый, который, сколько мне помнится, был в лейб-гвардии стрелковых батальонах, в
семнадцатом уланском Новомиргородском, в шестнадцатом Тверском драгунском и в лейб-гвардии
Гродненском гусарском полках. Сейчас я проверю...
Он открывает шкаф, перелистывает таблицы мундиров, истории полков, цветные гравюры...
— Пока все правильно, — подтверждает он. — Пойдем дальше... Если эполет на этом мундире
кавалерийский — в таком случае стрелковые батальоны отпадают. Остаются драгуны, уланы и
Гродненский гусарский полк. Тверской и Новомиргородский тоже приходится исключить: в этих
полках пуговицы и эполеты «поведено было иметь золотые». А на вашем портрете дано серебро.
Следовательно, это должен быть Гродненский... А как выглядит самый портрет?
Я показываю ему фотографию.
— Вы дитя! — восклицает Яков Иванович. — Это же сюртук кавалериста тридцатых годов. В это
время в Гродненском полку введены перемены и на доломаны присвоены синие выпушки. Но
сюртуки оливкового цвета сохранены по 1845 год, и до 1838 года на них оставался малиновый кант. В
этом вы можете убедиться, просмотрев экземпляр рисунков, специально раскрашенных для Николая
Первого... Итак, — заключает Яков Иванович, складывая книги высокими стопками, — все сходится в
пользу Гродненского.
— Яков Иванович, — восклицаю я, — вы даже не знаете, какой важности сообщение вы делаете!
Ведь на основании ваших слов получается, что это Лермонтов.
— Простите, — останавливает меня Яков Иванович, — этого я не говорю! Пока установлено, что
это офицер гусарского Гродненского полка. И не больше. А Лермонтов или не Лермонтов — это не по
моей части.
МЕТОД ОПОЗНАНИЯ ЛИЧНОСТИ
Гродненский гусар! Круг людей, среди которых жил этот офицер, сузился теперь до тридцати —
сорока человек: офицеров в Гродненском полку в 30-х годах было не больше...
Кажется, уже близок конец. И тем не менее вот тут-то и непонятно, что делать дальше.
Вернулся в Москву. Снова ломаю голову. Снова сижу и смотрю на фотографию, словно Жду, что
она заговорит. Конечно, было бы недурно, если бы портрет сам сказал, с кого он писан.
А как же, интересно, поступают в тех случаях, когда человек не говорит? Когда он не может или не
хочет назвать свое имя? Совершенно ясно, что такого должны опознать другие.
А если его никто не знает или не хочет назвать? Тогда, очевидно, опознают по фотографии.
А если нет фотографии? Может ли служить этой цели живописный портрет?
Снова отправляюсь с портретом в криминалистическую лабораторию.
— А, здравствуйте! — говорят. — Снова к нам?
— Да, интересуюсь, как опознают личность при розыске, если нет фотографии.
— В таких случаях применяется учение о словесном портрете.
— А что такое словесный портрет?
— Сейчас объясним.
Криминалистическая наука отбрасывает при опознании личности такие признаки, как, например:
толстый, худой, румяный, бритый, седой. Сегодня человек румян — завтра бледен. Сегодня брит —
через месяц с густой бородой. Сегодня седой — назавтра взял и покрасился. Поэтому криминалисты
опираются на признаки внешности характерные и устойчивые, которых не могут изменить ни
обстоятельства, ни время, ни сам человек. Устойчивыми признаками криминалисты считают: рост,
строение фигуры, фас и профиль лица; строение и размеры лба, носа, ушей, губ, подбородка, разрез
глаз, цвет радужной оболочки и проч. Составленное на основании этих признаков описание —
словесный портрет — оказывается каждый раз очень точным. И это потому, что устойчивые признаки
внешности одного человека никогда не совпадают со всеми признаками другого, как не совпадают,
например, отпечатки их пальцев.
— А что вы, собственно, хотите узнать? — спрашивают у меня. Я объясняю:
— С мундиром все уже выяснил. Теперь помогите опознать изображенную на портрете личность:
Лермонтов, в конце концов, или не Лермонтов?
— Знаете что, — говорят, — посоветуйтесь с Сергеем Михайловичем. Может быть, он и
возьмется. Уж если он даст заключение — ваши сомнения будут разрешены.
— А кто такой Сергей Михайлович?
— Как? Вы не знаете? Это профессор Потапов! Ученый с мировым именем, один из
основоположников русской криминалистики, лучший знаток судебной фотографии, создатель
научного почерковедения, высший авторитет в области криминалистической идентификации! Он,
кстати, любит разные сложные, запутанные вопросы и, вероятно, заинтересуется вашим портретом...
— Сергей Михайлович, можно к вам? И вводят меня в кабинет.
За столом — пожилой человек с волосами, гладко зачесанными наверх, с крохотной седой
бородкой. На спокойном, умном лице — карие глаза, живые и быстрые.
Представили меня ему. Выслушал он мою просьбу внимательно, рассматривал портрет
пристально, тонким голосом задавал вопросы. Наконец обратился к сотрудникам.
— Попробуем применить к данному случаю учение об идентификации на основе словесного
портрета, — сказал он. И мне: — Попрошу вас доверить нам этот портрет, прислать репродукции со
всех имеющихся изображений этого же лица и дать месяц сроку.
Выходим из кабинета, я спрашиваю:
— Что он собирается делать? Мне объясняют:
— Учение об идентификации, которое Сергей Михайлович решил применить для вашего случая,
построено на основе словесного портрета. Это учение доказывает, что если на сличаемых
изображениях представлено одно и то же лицо, то при совпадении двух устойчивых точек лица сами
собой должны совпасть и все остальные точки. Если же они не совпадут, то, следовательно, это
изображение разных людей, ибо изображения разных людей, как доказывает криминалистика, не
совпадают и не могут совпасть. Фотографические изображения сличаются часто, но живописные
портреты — впервые.
Прощаемся — жмут руку:
— Можете спать спокойно. Раз взялся сам — через месяц точно будете знать: да или нет.
ОТВЕТ ПРОФЕССОРА ПОТАПОВА
Прошел месяц. И вот мне вручают пакет и письмо на мое имя. Разрываю конверт и первое, что
вижу, — заглавие:
 Мнение профессора С. М. Потапова...