Серебряные колокольчики (СИ)

– Минут на пять, я думаю? – так же вполголоса произнес второй.
– Да, пойдет.
О чем они разговаривали, я понял только тогда, когда с меня сняли наручники и втолкнули в общую тюремную камеру.
– Пять минут! – раздался голос сзади и дверь с лязгом захлопнулась.
На меня уставилось десятка полтора заключенных. Я точно так же уставился на них, изо всех сил пытаясь привести в чувство руки. Драться с онемевшими руками – прямой путь в могилу. А драться мне, похоже, придется.
Я ожидал, что будут какие-то вопросы, на которые я априори отвечу неправильно и после этого меня уже начнут бить. Но ошибся. Вопросов никто задавать не стал. Они все просто поднялись со своих коек и молча пошли на меня.
Мне стало страшно. В кино герои в такой момент обычно думают только о том, каким эффектным ударом поразить очередного противника, а я, чувствуя лопатками холод железной двери, судорожно разминал руки и готовился к избиению. Потому что драться в полную силу мне было все равно нельзя.
Первый из них, приблизившись, просто и без затей ударил меня ногой в живот. Я постарался напрячь пресс, постарался увернуться, но позиция была слишком невыгодная. Пресс сложился, пропуская удар, а сам я сполз по двери, не в силах стоять на ногах.
Следующий размашистый удар ногой я умудрился принять на локоть, вызвав у кого-то болезненный крик. А затем чей-то ботинок впечатался мне в ребра и драка окончательно перестала мной контролироваться. Помню, что в какой-то момент, озверев от боли, я сумел точно пнуть одного из противников в колено, заставив сустав вывернуться в обратную сторону. Кажется, еще кому-то я сломал палец.
А потом в очередной раз меня поглотила темнота.
Не знаю, сколько в этот раз я провалялся в отключке. Но снова очнулся, как ни странно. Опять на больничной койке, только в этот раз прикованный к ней наручниками. Значит, все остается по-прежнему.
– С пробуждением, – поприветствовал меня кто-то с другой стороны кровати. Я обернулся.
Очередной человек в костюме. Лицо властное, жесткое, но смотрит без злобы.
– Я начальник этой тюрьмы, Андрэ Лебеф, – представился он. – И меня просветили насчет тебя.
Логика подсказывала промолчать и я промолчал. Неизвестно, кто там и что ему рассказал. Лебеф несколько секунд рассматривал мое ничего не выражающее лицо, затем одобрительно кивнул.
– Если бы меня не поставили в известность, то, боюсь, тебя бы уже не было на этом свете. Никто не любит “трешек”, да еще и тех, кто занимается здесь убийствами. Так что у них не было выбора.
Он опять взял паузу.
– Особой помощи не жди. У меня есть единственная задача – не допустить того, чтобы тебя здесь убили или покалечили. В остальном – старайся для себя сам. В случае чего – подлатаем вне очереди, медицинский отсек у нас здесь неплохой. Или вообще закроем тебя в одиночке, от греха подальше. Так будет даже лучше.
Выдав это сообщение, он поднялся и вышел из палаты, оставив меня наедине с капельницей.
Из больничного отсека я выбрался через неделю. Снова конвой, мрачные коридоры, решетки. И одиночная камера два на три метра. Кровать, санузел с унитазом, над которым расположен душ, тумбочка, дисплей телевизора на стене, маленькое окошко.
И долгие часы в одиночестве, проводимые за бесконечным просмотром новостей. Да, я пытался поддерживать форму, до одури выполняя простейшие доступные мне упражнения. Но тюремный рацион был не то, чтобы очень питательным, поэтому силы быстро заканчивались и я опять принимался пялиться в экран.
Правительство, похоже, окончательно плюнуло на контроль за средствами массовой информации. И теперь по единственному доступному мне каналу шла дикая мешанина различных репортажей, аналитических сводок и прогнозов. Каждый журналист старался гнуть свою линию, а руководство телеканала, скорее всего, просто плюнуло на все. Не удивлюсь, если сейчас вся культурная элита государства находится в пьяном угаре, мешая алкоголь с наркотиками и проститутками. Что им еще делать-то. С собой в могилу много не заберешь, удрать с планеты практически нереально – вот и остается либо прятаться в каких-нибудь горах, либо тратить накопленные богатства, пока есть возможность.
Спустя полтора месяца после того, как я оказался в камере, в океан рухнула предпоследняя орбитальная станция.
Репортажи стали настолько яркими, что я начал смотреть их уже с неподдельным интересом, пытаясь анализировать информацию и угадывать мотивы авторов.
Наиболее патриотичные или же наиболее тупые журналисты пытались наращивать градус оптимизма и успокаивать народ. Мелькали давние кадры, показывающие неспешно пролетающий над планетой линкор Федерации. Говорились красивые слова о том, что в момент уничтожения последней станции Федерация возьмет процесс в свои руки и война закончится, не принеся особых неприятностей гражданскому населению. Да, правительство станет другим, но в целом ничего не изменится.
Слушая такие репортажи, я невольно задавался вопросом – а не работают ли их авторы не противника? Лучше всего сражается тот, у кого что-то отбирают. Убеди всех, что ничего ни у кого не отберут – и сопротивление заглохнет, не начавшись.
Сразу после обнадеживающих программ эфирное время получали другие авторы, с диаметрально противоположной точкой зрения. Отдельные представители журналистской братии вспоминали Корону-два и предрекали тотальный геноцид всего населения планеты. Здесь уже, скорее, создатели передач просто садились верхом на любимого конька и стращали народ, кто во что горазд.
Дальше шли беспристрастные репортажи из разных мест планеты.
Какой-то фермер на полном серьезе рассказывал, что собирается пару ближайших лет скрываться в собственноручно построенном бункере.
Прямо на базе полицейских участков создавались диверсионные школы, в которых таких же юнцов, как и я, учили стрелять из винтовок и кидать гранаты в проезжающие машины противника. Идиотизм. После восьми лет, проведенных в проекте, я смотрел на своих сверстников, готовящихся воевать с захватчиками, с откровенной жалостью. Погибнут зря, да и все.
Кое-где люди потихоньку начали заниматься мародерством. Пока еще аккуратно, под покровом ночи. Но, чувствую, скоро начнут бить витрины и таскать с прилавков консервированные продукты и днем.
В отдаленной горной долине произошел ядерный взрыв. Ведущая предположила, что там находилась секретная лаборатория по разработке новейших вооружений, а взрыв произошел или из-за халатности, или из-за диверсии. Ну-ну. Очертания долины, даже страшно изменившиеся после ядерного катаклизма, были мне слишком хорошо знакомы. Проект, похоже, начал заметать следы и не стал размениваться по мелочам.
Еще через месяц последняя орбиталка была расщеплена на атомы прямо на орбите. И я начал морально готовиться к вторжению. Когда оно произойдет – через неделю, месяц, два?
Тюремщики, время от времени появляющиеся у дверей моей камеры, излучали откровенную ненависть. Я стал опасаться того, что могу не дожить до появления ”трешек”. Надо будет держаться настороже. А то прибьют, дураки, перед самым прибытием моих новых земляков.
Репортажи по телевизору начали появляться все реже. Похоже, до журналистов тоже начало доходить, что последние деньки лучше провести с семьей или, на худой конец, в компании друзей и подруг.
Планета притихла в ожидании.
Я, монотонно меряя шагами крохотную камеру, тоже ждал перемен. Но я, в отличие от подавляющего большинства своих сограждан, ждал их с нетерпением.
 Глава 4. 
 Небо над планетой действительно светлеет. Вокруг меня стоят одноклассники, тоже забравшиеся на пригорок. Все вместе мы смотрим на то, как где-то далеко за облаками начинает играть красками полярное сияние.  
 Холодная и величественная красота. Мы с ребятами стоим и смотрим, разинув рты.  
 Интересно, они тоже слышат прохладную музыку колокольчиков?