Кавалер Сен-Жюст

— В каком смысле прикажешь тебя понимать?
— Вернемся к началу нашего разговора: к антирелигиозным маскарадам. Ты думаешь, это минутная блажь народа? Ничего подобного. Это рассчитанная программа, один из важнейших аспектов деятельности крайних. Народ создал культ мучеников свободы: он чтит память Лепельтье, Шалье, Марата. Однако банда Эбера, использовав народный энтузиазм, пошла дальше: она приступила к уничтожению всякого культа, а это прямой путь к полной дезорганизации общества. Почин положил Фуше в Ньевре, за ним двинули Эбер и Шометт. Тогда-то и стали закрываться церкви, а духовенство — отрекаться от сана. И результат; наши агенты из провинции доносят, что «огонь тлеет под пеплом» — крестьянство готово подняться против нас! Вот к чему привела пресловутая «дехристианизация», вот за что должны мы благодарить Эбера, Шометта и их подголосков.
— Все это бесспорно. Но при чем же здесь Дантон?
— Не будь нетерпеливым. Вернувшись в Париж из Арси, Дантон сразу ринулся в бой. В Конвенте, в Клубе — повсюду он стал яростно выступать против «дехристианизаторов», да так ловко, что подлецы отступили. Шометт первым, за ним остальные начали каяться в своих «заблуждениях». То, что ты видел, — последние судороги. Я произнес большой доклад, и, думаю, завтра Конвент утвердит декрет о свободе культов. Вот чем мы обязаны Дантону: без него я так легко не сокрушил бы дезорганизаторов.
— С его стороны это тактический ход.
— От этого он не теряет важности. Характерно, что свора пыталась отомстить Дантону. Сейчас проходит чистка в Клубе. И вот ультра вчера попытались добиться его исключения. Но я взял его под защиту и спас положение.
— А стоило ли это делать? Его исключение было бы нам на пользу.
Робеспьер задумчиво посмотрел на Сен-Жюста и ничего не ответил.
Рано утром он был в Комитете; пришел первым и заперся у себя в кабинете — ему предстояло изучить документ, лишь вчера утвержденный Конвентом, — знаменитый закон 14 фримера.
— Ты будешь обрадован, — сказал Робеспьер. — По существу, это кодификация твоих мыслей, вывод из доклада о Революционном правительстве.
Но Сен-Жюст не находил своих мыслей. Нет, это был труд Робеспьера, и хотя главная идея действительно принадлежала ему, Сен-Жюсту, она приняла в законе иное претворение.
Казалось бы, все начальные положения закона были верны. Здесь было точно сказано и о Конвенте как о «движущей силе правительства», и о комитетах как о высших органах надзора. Он не мог возразить против более четкого подчинения администрации правительству, против превращения прокурора Коммуны в простого «национального агента» или против выделения дистрикта в основную административную единицу. Но в его представлении конституция военного времени должна была выдвинуть принципы. Здесь же давались обязательные рецепты на все случаи общественной жизни, словно законодатель забыл, что жизнь значительно шире любых указаний и рецептов. Сен-Жюст был человеком действия, политиком быстрых, лаконичных и эффективных мер, которые предполагали полную свободу распоряжений и поступков делегированного правительством лица. И как могло быть иначе, пока шла война, свирепствовала контрреволюция и ничто не устоялось, не приняло ясных и оконченных форм?
Его размышления нарушил Робеспьер.
— Ты чем-то недоволен, Флорель?
— Сегодня я доволен всем, но не знаю, что будет завтра.
— Этого никто не знает. А чего опасаешься ты?
— Да ведь могут арестовать и отправить в Комитет общей безопасности.
— За что? — совершенно серьезно спросил Робеспьер.
— За нарушение закона. Я облагал богачей, что ныне запрещается, и действовал по своему разумению, а не по параграфу, что ныне есть криминал.
— Не беспокойся. Закон обратной силы не имеет, — и бровью не повел Робеспьер.
— И на том спасибо. Однако горько все же. Стараешься, из кожи лезешь вон, вроде чего-то добился — и псу под хвост.
— Чепуха, сам знаешь, что чепуха. Сделанное вами не пропадет. А впредь, конечно, нужно соразмерять свои силы с «параграфами». Закон — великое дело. Где нет закона, наступает царство эберов.
— Но как твой закон может определить, чтó необходимо в данный момент, в данной обстановке? Ведь только совершенное знание местных условий дает верное решение.
— Верное решение… Не спорю, ты, Леба, Кутон, Буонарроти всегда примете верное решение. Но есть и другие, кого неопределенность закона может подвинуть на злое дело.
— Бездоказательно.
— А Фуше, расстрелявший картечью тысячи людей в Лионе? А Карье, забавлявшийся в Нанте потоплением священников? Ведь они и подобные им действуют также «во имя революции». Вот на них-то и рассчитан новый закон. Он заставит их держаться в рамках…
Зал заседаний оказался полупустым: многие члены Комитета находились в миссиях, другие занимались обычными делами. Бийо-Варенн приветствовал вошедших движением руки, Барер улыбнулся. Карно поднял голову и опять погрузился в бумаги. Сен-Жюст сел рядом с ним.
— Все сорвалось потому, — проворчал Карно, — что вы с Леба не соблюдали предложенный нами стратегический план.
— Все чуть не сорвалось потому, — в тон ему ответил Сен-Жюст, — что ты не прислал обещанных резервов.
— Резервов? — пожал плечами Карно. — Но ведь войск в Эльзасе более чем достаточно. Впрочем, мы отдали распоряжение…
— Но не проследили за исполнением? — будто удивился Сен-Жюст.
— Довольно, довольно, граждане, мы говорим не о том, — вмешался Робеспьер.
— Мы говорим именно о том! — повысил голос Карно.
— Сен-Жюст и Леба — молодцы, — заюлил Барер. — Если бы все делали столько же, республика была бы уже спасена. Карно понимает это не хуже, чем я. Им надо дать резервы, оружие, деньги — и они с блеском завершат начатое.
— Барер прав, — подтвердил Бийо. — Сейчас не время раздувать склоку. Надо думать о главном. Надо с честью закончить дело.
— Так вот, — подхватил Сен-Жюст, — чтобы с честью закончить дело, нам нужны две вещи: резервы и отсутствие помех со стороны недобросовестных представителей.
— Но ведь мы отозвали всех, — удивился Барер.
— Отзовите Бодо и Лакоста.
— Это невозможно, — вмешался Приер. — Они ничем себя не скомпрометировали, а каждая армия должна иметь по крайней мере двух представителей: вы при Рейнской, они — при Мозельской.
— Вот что, граждане коллеги, — резко сказал Сен-Жюст. — Коль вы ждете чего-то от нас, так не мешайте. Не можете прислать резервов — обойдемся. Но отзовите интриганов, отзовите немедленно. Это они накрутили Гоша, доведя его до провала. Мы не желаем больше провалов. Если вы не измените положение дел, считаю свою миссию законченной.
— Ну ты не очень-то расходись, — всполошился Карно. — Это смахивает на дезертирство.
Сен-Жюст побледнел.
Видя, что может произойти непоправимое, снова вмешался Барер:
— Граждане, я нашел простой выход. Сен-Жюст, мы вдвое увеличим ваши полномочия. Я выпишу вам мандат как представителям при Рейнской и Мозельской армиях!
— Это правильно, — подтвердил Робеспьер, — тем более что Рейнская и Мозельская армии объединяются. Переходим к командованию.
— Гош должен быть наказан, — сурово изрек Карно.
— Согласен, — сказал Сен-Жюст. — Но не сейчас. Мы не можем нарушить статус командования, это обернулось бы катастрофой.
— Сен-Жюст прав, — подытожил Барер.
Несколько следующих дней Сен-Жюст почти не выходил из дому. Не появляясь более в Комитете, он заглянул раза два в Конвент, но не оставался там долго, хотя и понимал, что Собрание занимается сложными и важными проблемами: 15 фримера состоялся большой доклад Робеспьера о внешней политике, 16-го был принят декрет о свободе культов, 18-го начались прения по докладам Ромма и Букье о народном образовании…
Мыслями Сен-Жюст уже был в Эльзасе — он лежал в своем номере и думал, думал, думал…
Конечно, он оставил Нижний Рейн на верных людей: там были Гато и Тюилье, Дьеш, Моне и Нейман. Но там был и Евлогий Шнейдер… То, что Робеспьер рассказал о крайних, взволновало Сен-Жюста. Шнейдер и его люди внушали подозрения. Они, правда, знали дело, четко проводили реквизиции, умели распознать и обезвредить подозрительных. Но, взяв на откуп деревню, они слишком уж автономизировались… Эта «революционная армия», эти «гражданские комиссары» своими самозваными титулами узурпировали авторитет верховной власти… Все это было скверно, все требовало самого пристального и незамедлительного рассмотрения…