Кавалер Сен-Жюст

— Это я превышаю полномочия? — с гневом восклицает Робеспьер. — Да я вот уже шесть недель не появляюсь на вашей грязной кухне! — Побледнев, он встает, собираясь уйти. Сен-Жюст кладет ему руку на плечо, заставляя сесть. Он призывает к спокойствию. И столько властности в его жесте, столько горделивого величия в холодном лице, что все смолкают. Тогда он начинает речь.
Враги спят и видят крушение нынешнего режима во Франции. О близком падении республики предупреждают агенты и послы иностранных государств…
Внимательно оглядев присутствующих, он повысил голос:
— Зло достигло кульминации; оно ведет нас к анархии чувств и воли. Конвент наводнил страну невыполненными, а то и невыполнимыми декретами. Комиссары при армиях транжирят национальные богатства и не думают о победах. Представители на местах узурпируют власть и скупают золото. Как прекратить эти нарушения, как ликвидировать беспорядок в жизни республики, как добиться соблюдения законов? Я вижу одно лишь средство — создание прочных республиканских учреждений. Но пока их нет, необходимо единство правительственных средств, сочетание национальной энергии с политическими мерами, которые в древности умели так мудро применять…
Сен-Жюст замолчал. Раздались крики: «Говори яснее!», «Что ты имеешь в виду?», «Объясни, чего ты хочешь!»
— Прекрасно, я объясню. Наши комитеты сделали много для торжества республики. Но власть их, нарушаемая склоками, личной злобой, борьбой честолюбий, явно недостаточна. Нам нужна иная, более надежная и действенная сила.
— Личная диктатура? — злобно спросил Колло.
— Нет. Режим Суллы и Цезаря мне отвратителен, как и вам. Но есть иная форма власти, кратковременная, гибкая и подлинно народная, — патриотическая группа во главе с достойным гражданином. Это цензура. В отличие от диктатуры, она внушает страх не управляемым, а управляющим, не народу, а правительству. Она сводится к проверке и перестройке всех органов республики на истинно демократических началах. Она в конечном итоге и приведет нас к республиканским учреждениям.
Все сидели воды в рот набрав. Бийо чуть улыбался. Колло был красен как рак. Вадье растерянно вертел головой. Вулан и Амар смотрели друг на друга. Остальные не скрывали удивления.
— Я вижу, вы поняли меня, — продолжал Сен-Жюст. — Остается вопрос о главном цензоре. Нужен человек, который обладал бы умом, силой, патриотизмом и духовным благородством; он должен быть до самозабвения предан революции, ее принципам и целям, свободе и безопасности народа; он должен олицетворять добродетель, твердость и неподкупность, дабы снискать полное доверие граждан. Есть ли среди нас тот, кто обладал бы всеми этими качествами?
Оратор не ждал ответа, он ответил сам:
— Да, вы знаете, он есть. Это Робеспьер. Предлагаю, чтобы он был немедленно инвестирован должностью верховного цензора. Завтра объединенные комитеты сделают об этом представление Конвенту.
Пока Сен-Жюст говорил, Неподкупный, все поняв, вскочил и нервно зашагал по залу. Теперь, прежде чем кто-либо раскрыл рот, он возмущенно воскликнул:
— Кто мог внушить тебе подобную мысль, Сен-Жюст? Общее руководство нам необходимо, я понимаю это не хуже тебя. Но чем отличается твоя цензура от диктатуры? К тому же в Конвенте есть и помимо меня депутаты, достойные занять высокий пост.
Сен-Жюст чуть не задохнулся от ярости и досады. «Черт бы тебя побрал! — думал он. — Напыщенный резонер, перед кем ты излагаешь свои принципы? И в какой момент! Ты испортил все, дал им очнуться и нанести нам удар в спину!»
Члены комитетов и правда стали приходить в себя.
— Что-то ты уж больно спешишь, Сен-Жюст, — сказал Вадье. — Нам еще нужно разобраться во всей этой чертовщине.
— Конечно, — поддакнул Вулан, — что это еще за цензура?
— Робеспьер прав, — злорадно заметил Колло. — В Конвенте есть более достойные. А его репутация сильно подмочена…
Робеспьер стал как вкопанный и сверкнул глазами.
— Зря ты волнуешься, — ухмыльнулся Бийо. — Мы ведь друзья.
«Подлый лицемер, — подумал Сен-Жюст, — ты добиваешь его».
Действительно, Робеспьер круто повернулся и выбежал из зала.
— Спасайте республику без меня! — крикнул он в дверях.
— Уноси ноги, Пизистрат, — тихо и злобно процедил Бийо.
«Кончено, — подумал Сен-Жюст. — Рухнуло и разбилось вдребезги. Но так просто я вам не дамся».
— Граждане, — спокойно проговорил он, — вопрос о цензуре не снят, но вам, очевидно, нужны уточнения и время для раздумий. Ведь сегодня предстоит еще говорить о многом…
— Отложим это, — подхватил Барер. — Но поскольку ты, Сен-Жюст, так хорошо разобрался в наших делах, я полагаю, что выражу общее мнение, предложив тебе быть составителем доклада о положении республики, который нужно вынести в Конвент к девятому термидора.
— Согласен с Барером, — сказал, чуть подумав, Бийо.
«Что это — подачка, ловушка или доверие? — спросил себя Сен-Жюст. — Но что бы это ни было, пренебрегать нельзя. Однажды я отказался от доклада и потом кусал себе локти. Нельзя повторять ту же ошибку».
— Я не вступаю в союз со злом, — сказал он. — На моих глазах все меняется, но я внимательно изучу происходящее. И дам отпор всему, что непохоже на любовь к народу и свободе…
…Когда он уходил с заседания, а было уже утро 5 термидора, все представлялось ему если не улаженным, то и не безнадежным. Неподкупный сильно испортил дело, но это касалось в первую очередь его самого. Кутон, Леба и Давид держались молодцами. Карно и Ленде в драку не полезли. Барер вел себя почти как союзник. Даже Бийо не обнаружил враждебности к нему, Сен-Жюсту. В конце концов, вольно или невольно, Сен-Жюст попадал в положение арбитра между Робеспьером и остальными. Что ж, это надо использовать и еще раз попытаться спасти положение.
Немного отдохнув, он отправился к Дюпле. Элиза выглядела разбитой. Она жаловалась на мужа:
— Ты знаешь, что сказал он мне утром, вернувшись из ваших комитетов? «Элиза, если бы у нас не было ребенка, я пустил бы тебе пулю в лоб, а потом покончил с собою». Подумай, каково мне это слышать…
Пока Сен-Жюст успокаивал ее, вошла хозяйка. Вид у гражданки Дюпле был угрожающий.
— Послушай, Флорель, — сказала она, — что означает твое странное поведение? Ты держишь себя так, что не понять, за Робеспьера ты или против него…
«Уже излился, и кому?» — огорченно подумал Сен-Жюст.
— Скоро вы всё поймете, — бросил он женщинам, поднимаясь к Неподкупному.
Неподкупный принял его плохо: сначала совсем не хотел разговаривать, потом осыпал упреками.
— Ты нарушил нашу договоренность и сам испортил все дело, — парировал Сен-Жюст.
— Сам виноват. Мог бы заранее сказать, о чем будешь вести речь. Мы не должны идти на попрание принципов.
— Принципов? Ты забыл, очевидно, что есть стратегия, а есть и тактика.
Робеспьер прищурился.
— Никуда не годится тактика, идущая вразрез с убеждениями. Не нужна мне твоя «цензура». Да и расчеты твои неверны. О чем говорить в комитетах? Я пойду прямо к державному народу. Конвент чист, и он выслушает меня.
— Еще бы… Конвент «чист», в нем есть такие славные ребята, как Фуше, Тальен, оба Бурдона, умалишенный Лекуантр и верный Сиейс…
— Не поминай Сиейса. И вообще не надо быть злым.
— Я добрый… Ты серьезно думаешь выступать в Конвенте?
— Да.
— Скажи хоть, о чем намерен говорить.
— А ты сказал мне, о чем был намерен говорить в комитетах?..
Понимая, что здесь ничего не добьется, Сен-Жюст махнул рукой и решил отправиться во Дворец равенства.
Улица была полна народу; что-то оживленно обсуждали. Он прислушался. Среди группы санкюлотов витийствовал молодец в фартуке:
— Они хотят, чтобы мы околели! Мало того, что нет жратвы, что цены растут, они вздумали понижать заработную плату!
— Верно говоришь, — ответил кто-то из толпы, — наше Революционное правительство забыло, что революция для народа!