Кавалер Сен-Жюст

— Афишу отпечатали петиционеры, делегаты от секций, собирающиеся сегодня выступить.
— А где они сейчас?
— Вероятно, в зале делегаций ждут своей очереди.
Сен-Жюст отправился в зал делегаций. Там он обнаружил пеструю группу плохо одетых людей; некоторые из них, прислонясь к стене, дремали, двое курили, а один, бородатый, размахивая руками, что-то яростно доказывал своим соседям.
Решив, что это главный, Сен-Жюст подошел к нему.
— Гражданин, — твердо, сказал он, — произошло недоразумение, и я хотел бы выяснить его.
— Тебе чего? — гаркнул бородатый, обернувшись к нему.
— Вам известно это? — Сен-Жюст показал ему листок.
— А тебе-то какое дело? — в том же тоне спросил бородатый, подозрительно оглядывая костюм Сен-Жюста. — Ты ведь, поди, из «черных»? [9]
— Я депутат Сен-Жюст.
Бородатый съежился и смущенно оглянулся по сторонам. Спавшие проснулись. Курившие спрятали трубки. Стоявшие поодаль подошли ближе.
— Извините, гражданин депутат, — сказал после паузы бородатый, — каюсь, не признал.
— Как вы могли написать и отпечатать такое? — Сен-Жюст ткнул пальцем в отмеченное Демуленом место. — Ведь это же грубая, бесстыдная ложь!
Бородатый выпрямился.
— Это писал не я. Грубовато получилось, конечно. Но не такая уж и неправда. Достаточно, гражданин депутат, простите меня, поглядеть на вас, чтобы догадаться, что вы неплохо ужинаете…
Сен-Жюст почувствовал, как кровь приливает к лицу.
— И все-таки это ложь. Я никогда не носил «гнусной маски» и не был равнодушен к нуждам народа.
— Да, пожалуй, здесь малость перехвачено. Но ведь вы же подыгрываете им, хотите или нет, подыгрываете нашим смертельным врагам, которые готовы уморить Париж голодом!
— Вы не имеете права оскорблять депутатов Конвента!
— Нет, имею, — резко возразил бородатый и, опустив руку в карман, вытащил горсть обуглившихся зерен. — Вот, посмотрите, какую рожь выгружают в Сен-Николя и продают по спекулятивным ценам. Скажите, гражданин, стали бы вы есть это?
Сен-Жюст потрогал крупинки. Они рассыпались от прикосновения и отдавали гарью.
— Стали бы вы это есть? — повторил бородатый.
— Это ужасно, — прошептал Сен-Жюст.
— То-то, «ужасно»… Ужасно, да не для вас, доказывающего благодетельность свободы торговли. Вы ведь, небось, едите белый хлеб хорошей выпечки…
— А у меня пятеро детей да больная жена, — вступил в разговор один из стоявших рядом. — Ну-ка скажите, чем мне кормить их, когда спекулянты, пользуясь свободой торговли, дерут последнюю шкуру? Как спасти от голодной смерти моих малюток?
Тут заговорили все разом. Послышались угрозы, поднялись кулаки. Кольцо обступивших Сен-Жюста сомкнулось…
— Успокойтесь! — воскликнул он. — Я вовсе не враг вам, но самый горячий защитник ваших прав и интересов. Смело требуйте закона о торговле. Если Конвент не пожелает обсуждать ваше предложение, я попрошу слова и поддержу вас!
— Вот это — дело, — сказал бородатый. — Эй вы, пропустите гражданина депутата! — Потом немного подумал и спросил: — А не обманете ли вы нас, гражданин хороший?
Но Сен-Жюст не слышал последних слов: он был далеко.
Когда он вернулся в зал заседаний, председатель взялся за колокольчик, чтобы возвестить начало рабочего дня. У центрального прохода Антуан нос к носу столкнулся с Неподкупным. Взгляд Робеспьера был насторожен.
— А, это ты. Очень рад. Судя по твоему решительному виду, ты намерен выступать; но бьюсь об заклад, это не будет речь, касающаяся организации армии.
— Ты прав, Максимильен. Я вне себя от гнева.
— По какому случаю?
— Я только что беседовал с петиционерами.
— С теми, кто оскорбил тебя в этом листке?
— Да.
— Ну и что же?
— Они правы.
— Редкое самоуничижение. И что же ты думаешь делать?
— А что бы ты сделал на моем месте?
— Я бы никогда не попал в столь дурацкое положение.
— Это не ответ.
— Допустим. Но ты-то конечно же будешь отрекаться, бить себя в грудь и поддерживать их?
— Разумеется.
Робеспьер побледнел, и левый уголок его губ дернулся. Он положил руку на плечо Антуану:
— Заклинаю тебя, не делай этого.
— Почему?
— Если не понимаешь сам, то объясню, но не сейчас: видишь, заседание началось. Но обещай мне не делать этого.
— И не подумаю. Я уже все решил.
Робеспьер побледнел еще больше.
— Ты очень горяч, мой друг. Но умоляю: не делай непоправимой глупости. Обещай мне сегодня выступить только по вопросу организации армии. Обещай, слышишь же!
Этот человек имел какое-то необъяснимое влияние на Сен-Жюста. Он не мог не уступить. И он уступил: он дал обещание, которого требовал Неподкупный.
Заседание давно началось.
У решетки выступал оратор делегации; это был не бородатый, а тот, другой, с пятью детьми. Он говорил смело, резко, не испытывая ни малейшего смущения. Чувствовалось, что говорит о наболевшем. И депутаты, несмотря на видимую дерзость речи, не осмеливались его прерывать.
— Граждане законодатели, — говорил оратор, — недостаточно объявить себя республиканцами, нужно еще, чтобы народ был счастлив, чтобы у него был хлеб, ибо где нет хлеба, там нет и законов, нет свободы, нет республики!..
Не называя имен, оратор критикует всех выступавших против ограничения свободы торговли. И вот он подбирается к Сен-Жюсту.
— Вам говорили, что хороший закон о продовольствии невозможен. Это все равно что сказать: когда сброшены тираны, невозможно управлять государствами… Мы, уполномоченные сорока восьми секций Парижа, говорящие во имя блага восьмидесяти четырех департаментов, мы далеки от того, чтобы потерять веру в ваше понимание. Нет, хороший закон вовсе не является невозможным; мы вам предлагаем его, и, без сомнения, вы поспешите его принять.
Он предлагает установить тариф на продажу зерна и уголовную ответственность для тех, кто осмелится его нарушить.
Конвент молчит.
К решетке подходит бородатый.
Но едва он успевает сообщить, что имеет поручение от своих доверителей, санкюлотов департаментов, как его обрывают громкими возгласами негодования: «Надо выгнать этого обманщика!», «В тюрьму его!»
Луве объясняет причину всеобщего возмущения:
— Разве во Франции два Конвента, два национальных представительства? И если петиционер — делегат департаментов, то кто же тогда мы и каковы наши полномочия?
Жирондисты уязвлены в самое сердце.
И даже не одни жирондисты.
Марат, сам неустрашимый Марат, главный «дезорганизатор и смутьян», поносит петиционеров, уверяя, что здесь кроется какая-то низкая интрига; он предлагает обуздать «нарушителей общественного спокойствия».
Робеспьер укоряюще смотрит на друга.
Антуан опускает голову.
Между тем бородатого берут в шоры. Его допрашивают. Кто он такой? От чьего имени пытался говорить? И он ли сочинил текст ранее прочитанной петиции? Кто подсказал ему крамольные идеи?
Бородатый растерян. Он называет свое имя, тонущее в общем шуме. Затем сбивчиво объясняет, что выступить ему посоветовал один депутат…
Сен-Жюст еще ниже опускает голову. Сейчас он хотел бы провалиться сквозь землю.
— Что за депутат? Его имя? — добиваются добровольные следователи.
Бородатый называет имя Сен-Жюста…
— Впрочем, — добавляет он, — я совсем не знаю этого человека, я видел его всего лишь раз.
Зал смущенно молчит. Все взоры обращены на него.
Нет, как низко ни опускай голову, это не поможет. Надо объясняться. А что он может объяснить?..
Он с трудом отрывается от скамьи. Что-то лепечет в свое оправдание. Надеется, что за общим шумом не разберут слов. Тщетная надежда! В зале уже мертвая тишина, и каждое его слово слышно на всех скамьях.
Да, он видел этого человека… Да, он советовал ему выступить. Обещал ли ему поддержку? Ну, это смотря как понимать…