Нарисуй узоры болью...(СИ)

Когда она подняла на него глаза, Ягун вдруг вспомнил корку льда, которая сковала озеро и не давала рыбе дышать.
Точно такого же цвета были и её глаза сейчас – страшного, холодного, удивительного и… Такого прекрасного.
Страшно даже.
Ягун попытался забрать у неё зеркало, точнее, этот осколок стекла, вот только ничего сделать, естественно, не смог, только порезал себе руку, а после от удивления вскрикнул, почувствовав, что рана затягивается.
Наверное, в этой гадости была какая-то некромагия, по крайней мере, отдельный оттенок её, вот и всё!
- А я красивая, - она равнодушно, словно та снежная королева, любовалась собственной красотой, и улыбалась.
- Конечно.
Он не мог сдержать какого-то облегчённого вздоха, ведь Лоткова всегда слишком часто любовалась собой.
Они находились непонятно где, у каких-то гор, и тут пока что не было ни единого врага, а Ягун мог бы не переживать за свою возлюбленную, да только что-то упрямо не давало ему ни капельки покоя.
Он бы с радостью сейчас попытался защитить её, вот только не знал, как это сделать, и молчал упрямо, стараясь не говорить вообще ничего, что могло бы её расстроить. Тем не менее, Катю явно что-то изменило, и она, усмехнувшись, вновь замахнулась осколком стекла.
- Умри! – воскликнула слишком громко девушка, пытаясь провести этим осколком по его шее.
Парень достаточно быстро успел увернуться, наконец-то осознав, что случилось что-то слишком плохое.
Он прижимался к какой-то скользкой поверхности скалы, которая оказалась удивительно холодной и неприятной.
Девушка осклабилась.
Она явно пыталась что-то сказать, как-то дополнить всё вышесказанное, но пока что не решалась, а после и вовсе промолчала, словно решив наконец-то, что так будет намного легче.
Легче разобраться со всем, что происходило.
Она попыталась схватить Ягуна за горло, но тот, умудрившись как-то вывернуться из цепких рук Кати, обнял её, притягивая к себе и поглаживая по голове, словно пытаясь как-то успокоить.
- Тише, пожалуйста, не плачь… - Ягун понимал, что успокаивать тут надо было именно его, но пока что не мог ничего поделать с Лотковой, которой, наверное, было очень плохо именно сейчас.
Она всхлипнула и позволила себе расслабиться, наконец-то перестав смотреть на парня так, словно тот только что кого-то убил.
Он едва заметно улыбнулся и склонил голову набок, словно убеждая девушку в том, что всё будет в порядке.
- Ты не переживай.
Она кивнула. Эта просьба показалась ей достаточно логичной, и девушка, вдруг забыв о стеснении, которое прежде не позволяло совершить ей что-то подобное, поцеловала его в губы.
Ягун обнял невесту за талию и углубил поцелуй, на сей раз прижимая уже её к этому чёртовому обломку скалы. Она была не против, отвечая на каждое прикосновение, но её глаза остались точно такими же льдистыми и опасными, как и прежде. Никаких причин для этого не было, но, тем не менее, Ягун чувствовал, что скоро всё очень сильно переменится.
В нём только что умерла надежда.
========== Боль семнадцатая. Привал ==========
Гроттер уже даже сама не понимала, почему никак не может заставить себя избавиться от отвратительного ощущения, что кто-то следит за нею. Шёл уже четвёртый день третьего тура, а она всё ещё считала, что должна была умереть ещё во время первого, и одна мысль об этом вызывала у неё страх.
Валялкин даже не пытался успокоить собственную девушку. Не то чтобы он считал это неважным, но, тем не менее, Таня прекрасно понимала, что на самом деле от Ивана никакой поддержки сейчас не стоит даже ждать.
Лиза, пытаясь отмыть собственные светлые волосы, не отходила от ручейка. Они сбежали от зверей достаточно далеко, точнее, были уверены в том, что оные отстали – уверены все, кроме Тани, но она не спешила делиться собственными воспоминаниями, только помнила странные тёмные пятна на серебристой длинной шерсти прекрасных животных, и каждый раз вздыхала, когда приходилось вновь и вновь вспоминать о них.
Гурий постоянно крутился рядом с Зализиной. Гроттер удивлялась тому, что он совершенно не переживал из-за гибели собственной невесты, но, впрочем, она не знала даже, как отнёсся бы к её погибели Валялкин, поэтому не осуждала Пуппера, да и вообще не разговаривала с ним.
Таня предпочитала одиночество.
…Иван устроился рядом с нею, протягивая какой-то букетик, собственноручно собранный им. Таня хотела было уже взять его в руки, но, посмотрев на центральный цветок, который показался ей достаточно странным, отрицательно покачала головой и недовольно скривилась.
- Он ядовитый, - наконец-то промолвила Таня. – Эту гадость нельзя даже в руки брать, понимаешь?
Она хотела верить в то, что на самом деле Ванька сделал это неумышленно, вот только странное предчувствие заставило её содрогнуться от внезапного ужаса. Рыжеволосой так хотелось, чтобы всё было хорошо, чтобы Ванька оставался всё тем же верным, добрым, искренним пареньком…
А шансов для этого было всё меньше и меньше.
- Скоро нам надо будет опять идти, - промолвила она. – А звери нас обогнали, значит, в ту сторону, в которую мы шагали, опять идти опасно. Надо возвращаться обратно, к тому же, река пересыхает.
Иван удивлённо посмотрел на собственную невесту. Впервые за долгое время она наконец-то говорила более-менее разумные вещи, и это вызывало у него определённую осторожность и неопределённость. Он вроде бы и хотел того, чтобы Таня наконец-то понимала, что происходит, но в тот же миг был очень удивлён подобным её поведением и желал, чтобы всё было так, как раньше.
Это самое “как раньше” не имело чёткого определения, и Ванька то и дело вспоминал о бесконечных истериках Татьяны, которые никогда не приносили им ну совершенно ничего хорошего.
Но ничего с этим поделать было нельзя – приходилось бороться за собственный отдалённый оттенок счастья, которым пока что нельзя было назвать всё происходящее.
Может быть, им когда-то и посчастливится выиграть – может быть, все мечтания станут реальностью, но пока что рано.
Слишком рано.
Гроттер же, не дождавшись того, чтобы Ванька выбросил букет, буквально вырвала его у парня из рук и швырнула куда-то на противоположный берег ручейка.
Внезапно её словно пронзило молнией – Таня закусила губу, чтобы не закричать, и от странной, отвратительной неожиданности закрыла глаза, словно пытаясь спрятаться от всего окружающего её и Ивана мира.
Всё плыло.
“Некромаг усмехнулся, внимательно глядя на неё, а после посмотрел куда-то вдаль, словно надеясь увидеть там хоть что-то интересное. Она, впрочем, была лишь отражением в зеркале, на которое он внимательно смотрел, словно пытаясь понять что-то, отыскать некую закономерность.
Он взял в руки листок с бумагой и внимательно осмотрел его, словно ища какие-то подсказки, но ничего не изменилось.
Наконец-то парень прочёл в очередной раз проклятую надпись на бумаге – и холодное, равнодушное “убить девчонку” почему-то совершенно не радовало его. Там не было ни имени, ни фамилии, но, возможно, обладательница или обладатель этого странного почерка знал, что все его поймут?
А может, допустил ошибку, давая определённую вольность собственным подчинённым и всем прочим.
Он взял перо и положил его на лист бумаги, а после отошёл на мгновение. То, словно повинуясь какой-то неизвестной магии, стало скользить по бумаге, оставляя непонятные чёрточки.
Слово “убита” показалось достаточно странным, а написанные внизу комментарии удивляли.
Перо изобразило какую-то неизвестную девушку – совсем не ту, которая имелась в виду в этом письме.
Впрочем, он знал, что делает – ведь если конкретных указаний не было, то можно было понять их немного неправильно.
Парень оглянулся. Теперь можно было увидеть его глаза, вполне нормальные, разве что не обычные, карие, а чёрные и практически ничего не отражающие.
На листе появилось ещё несколько надписей, которые словно проявились сами по себе. Следовал приказ, личный, предназначенный ему, с дальнейшими указаниями, но рассмотреть почерк было практически невозможно.