Скрытые улики. Сборник исторических детективных рассказов

Лыков прибыл на место около десяти часов утра. Ничего себе дачка! Пусть не палаццо, но добротный пятистенок. С дровяником, баней и конюшенным сараем. Обнесен высоким забором. Стоит на гриве, окнами на Волгу, а позади – заснеженный лес. Если убийцы внутри, то им лишь через забор сигануть, и ищи-свищи… Вокруг больше ни одного строения. Как Варлам не боялся тут жить?
То, что в доме живут, Алексей понял сразу. Дернулась занавеска окна, и следы у калитки еще не замело.
Титулярный советник сам открыл ворота, завел лошадь под уздцы и привязал к коновязи. Все это он делал, стараясь выглядеть привычным. Потом взвалил на плечи мешок, а в другую руку взял четверть водки. Тут дверь распахнулась, и на крыльцо вышел мужик в наброшенном на плечи тулупе. Рыжеволосый, глаза светло-серые, ростом на пару вершков ниже Фомки Живодера… Значит, это его напарник.
– Ты кто? – спросил незнакомец, а сам глаз не сводил с бутыли. Любит, стервец, водочку! Это хорошо…
– Я Вовка. Заместо Пашки. Меня Варлам Ионыч прислали. Самому ему нельзя, за ним могут следить.
– А за тобой, значитца, нет? – сразу окрысился рыжий.
– Я нарочно плутал.
– Знаю я, как вы плутаете, дураки деревенские!
Лыков «обиделся»:
– Не хошь, так и не надо! Тута вам и хлеб, и колбаса, и водка… А они кобенятся! Больно мне надо в такой холод сюды ездить! Еще и обругали!
И повернулся к саням.
– Эй, мешок и бутылку оставь!
– Сам купишь, мазура! Тут лавка недалеко!
За спиной стукнула дверь. Алексей обернулся. Возле рыжего скандалиста появился угрюмый детина со злыми напряженными глазами. Он процедил сквозь зубы:
– Неси в дом. И не шуми.
– Он первый начал!
– Я сказал, тихо!
Лыков с обиженным лицом пошел в избу. Протиснулся между громилами, из холодных сеней шагнул в горницу. Тут было натоплено, на столе теснились пустые бутылки и валялись корки хлеба. К лавке было приставлено ружье. Ого! Этого только не хватало… Сыщик начал разбирать мешок, заняв позицию между ружьем и гайменниками.
– Вот! На три дни хватит, а потом Варлам Ионыч вдругорядь меня пришлют. Велели еще передать, что в городе как метлой метут. Что энто значит, не пойму, но велели…
– Не твоего ума дело, – грубо оборвал его Живодер. А рыжий сразу схватил бутылку и начал свинчивать ей голову.
– Вот она, родимая!
Воспользовавшись этим, Лыков отошел в сторону и снял с себя тулуп. Фомка не сразу заметил маневр. А когда заметил, осерчал.
– Ты че, поселиться тут вздумал? Бери ноги в руки и прочь отсель.
Титулярный советник, не обращая на его слова никакого внимания, бросил на пол рукавицы.
– Эй, ланцепуп! Ты глухой али глупый?
– Ни то и ни другое, – ответил сыщик своим обычным голосом. – А буду я сейчас вас, тварей, лупить на обе корки…
Он сказал это так буднично, что Фомка Живодер сразу все понял. Нагнулся было к сапогу, но получил ногой в темечко и полетел кубарем. Рыжий застыл с четвертью в руках.
– Ай! Ты кто?
– Раз-два и в дамки! – ответил сыщик, двумя страшными ударами отправляя его на пол.
Фомка вскочил, но вынуть нож опять не успел. Лыков двигался быстро, словно танцевал вокруг противника. Он сместился вроде бы под левую руку, и вдруг оказался под правой. Хрясь! готов…
Через два часа арестованные оказались в кабинете Благово. Рыжий скулил, по его окровавленному лицу текли настоящие слезы.
– Ваше высокоблагородие, у меня грудь слабая, а он меня что есть силы!
– А нечего было людей убивать, – назидательно ответил статский советник. – Теперь уж что! Теперь тебе жалеть не об чем. На каторге все равно сдохнешь.
Мужик завыл.
– Молчать! – рявкнул Павел Афанасьевич. – Нагадил, так дай ответ! Если сей же час сознаешься, получишь на суде снисхождение. Это ведь Фомка кровь лил? Ты только за руки держал? Я все знаю!
– Точно так, ваше высокоблагородие! Он! Он и резал, и душил!
– А второй Гущин, который брат Феофилакта Ионовича?
– Тот деньги платил! Это рази брат? Это хуже волка, какой он брат! А я спьяну да по дурости, ваше высокоблагородие… Грудь у меня слабая, пропитание добывать трудно…
– Погоди со своей грудью. Точно Варлам платил за то, что вы брата его со всей семьей убьете? Ты сам это слышал?
– Как есть! Ей-бо, сам слышал и сам от него деньги получал. Могу на суде присягнуть!
– Так и сделай. Глядишь, срок тебе убавят. А на каторге тоже лазареты есть. Будешь вместо, чем кайлом махать, на койке отлеживаться.
Фомка Живодер слушал весь этот разговор молча, а на последних словах злобно плюнул. И тут же охнул от боли – Лыков выбил ему чуть не все зубы…
На другой день Благово сидел у Лыковых за праздничным столом. Холостяк, сам он ничего у себя не готовил, а шлялся по чужим домам. После десерта начальник отделения и его помощник развалились в креслах. Не хотелось ни говорить, ни думать. Вдруг Алексей сказал:
– Странно устроен человек. Взять Братцова. Дал ложную клятву, сгубил себя на веки вечные. Терять уже нечего после такого! И вот, на лестнице в ад, занес уже ногу на последнюю ступеньку – и остановился. Не сумел! Ребенка пожалел. Пропащий человек, а что-то в душе осталось христианское… Куда он теперь, Павел Афанасьевич? В ад или в рай?
– У некоторых сектаторов есть такой постулат, – задумчиво ответил статский советник. – Звучит он так: «Не согрешишь – не раскаешься. А не раскаешься – и не попадешь в царствие небесное». Бог рассудит. Налей-ка мне лучше пендюрочку!
 
Антон Чиж
 
Черный плащ буйволовой кожи
 
Второй секретарь русской миссии в Британской империи Борис Георгиевич Ванзаров, надворный советник, пребывал в утренней неге, когда первый завтрак закончился давно, а второй не думал начинаться, и во всем теле от души до пяток царили мир и спокойствие. Как любой русский, живущий в Лондоне, он незаметно становился англичанином. Вернее, думал, что становится. Борис Георгиевич старательно копировал привычки, и со стороны могло показаться, что он настоящий англичанин. Если бы не мелкие штришки, заметные аборигенам Темзы. После полуденного чая дипломат намеревался пройтись недолгой прогулкой в ближайший парк. Как вдруг в дверь его кабинета постучали.
Как часто мелочь рушит великие планы. Ни о чем таком Борис Георгиевич и не думал, а потому позволил войти. Камердинер исключительно английского вида по фамилии Кузькин на серебряном подносе подал депешу. Не ожидая подвоха, Борис Георгиевич взглянул в телеграфный листок. Не успел пробежать несколько строк, как брови его полезли вверх, дыхание сперло, и он вскочил столь резко, что кресло издало неприятный визг. Дворецкий вздрогнул, охнул и выпучил глаза, но в остальном сохранил выдержку, как и полагается истинному англичанину с Васильевского острова. А дипломат повел себя несдержанно, крикнул: «Отчего не доложили сразу!» – и бросился к выходу так стремительно, что толкнул дворецкого и пребольно.
Лестничный пролет второй секретарь одолел одним махом, и почти вовремя оказался в довольно узком парадном холле.
– Рад вас видеть… – натянув дипломатическую улыбку, сказал он человеку, вошедшему в парадную дверь. Зная кое-что о приехавшем, Борис Георгиевич счел за лучшее не протягивать руку, чтобы не попасть в конфуз.
Судя по дорожному плащу черной буйволовой кожи – такие модны в Америке, – визитер прибыл с парохода. Окинув дипломата быстрым взглядом, он не проронил ни слова. То есть буквально не сказал ничего. Такое поведение в доме, где ценили этикет, могло показаться вызывающим. Но что поделать: таким и было поведение гостя.
Борис Георгиевич, наслышанный о сем господине, счел за лучшее не замечать его невоспитанности. Напротив, он придал своему лицу изысканно-вежливое выражение и цветасто представился, не забыв сообщить, что целиком и полностью к «вашим услугам».
Гость, казалось, о чем-то задумался и спросил:
– Ванзарову кем приходитесь?
Борису Георгиевичу ничего не оставалось, как признаться в родстве с младшим братом.