Западная Белоруссия и Западная Украина в 1939-1941 гг.: люди, события, документы
В Белостокской области, которая, с точки зрения национальной структуры, была самой «польской» (поляки составляли более 60 % жителей, белорусы — около 20 %, а евреи — 13 %), самые важные посты оказались заняты людьми, прибывшими с востока, так называемыми «восточниками». До 10 октября 1940 г. на работу в различные учреждения области с востока прибыло более 12 тысяч человек, в том числе свыше 9 тысяч — на руководящие посты (за исключением милиции, НКВД и органов правосудия). Были это, главным образом, белорусы (44 %), русские (34 %) и евреи (16 %) [122]. С другой стороны, стоит заметить, что среди зарегистрированных по области бывших членов коммунистической партии (КПП и КПЗБ) только половина была принята на руководящие посты в советские учреждения [123]. Особенно удивительным, вопреки бытующему мнению, было присутствие в аппарате власти евреев. Подтверждают это другие статистические данные, касающиеся Белостокской области: в органах исполнительной власти на уровне района белорусы составляли 65 %, поляки — 15 %, русские и евреи — по 10 % (по состоянию на 30 декабря 1940 г.) [124]. Среди работников милиции области в октябре 1940 г. 63 % были белорусами, 20 % — русскими, 11 % — евреями, а 4 % — поляками.
В исследованиях, опубликованных в последние годы, появились также новые оценки, касающиеся сотрудничества местного населения с советскими властями. Наиболее убедительно это показано в работах Кшиштофа Ясевича, который, обращаясь к достаточно распространенному тезису о массовой поддержке советской власти евреями и белорусами, констатировал, что в этом вопросе «польское воображение подавлено эмоциями» [125] По мнению К. Ясевича, только около 13 % местных евреев были враждебно настроены к Польше и полякам и искренне желало им всего самого худшего. Остальные вели себя пристойно. Следовательно, утверждение о том, что евреи сотрудничали с Советами охотно, а поляки — только из необходимости, надо рассматривать как демагогическое. Подобные суждения можно отнести и к белорусскому населению.
Многое изменилось и в вопросе оценки репрессий, чинимых советскими властями. Все чаще отмечается, что касались они всех национальных групп, а не только поляков. Стоит, однако, начать с определения масштаба этих репрессий, наиболее характерной формой которых была депортация населения вглубь СССР в северные области России, в Сибирь и в Казахстан. Благодаря проведенным после 1989 г. исследованиям, особенно российских историков из общества Мемориал, удалось установить, что со всех земель, оккупированных СССР, было выслано около 320 тыс. человек, в том числе из так называемой «Западной Белоруссии» 125 тыс. Эти выводы значительно корректируют функционировавшие ранее в историографии оценки численности депортированных, которые чаще всего колебались вокруг 1,5 млн. Несмотря на очевидные доказательства, представленные историками, новое (меньшее) число депортированных с трудом прокладывает дорогу в общественном сознании. Значительно труднее вычислить потери в числе депортированных, или среди всех репрессированных советской властью в целом в 1939–1941 гг. Материалы, находящие в российских архивах, позволяют установить эти потери только до августа 1941 г. Фактические потери можно оценить исключительно на основании исследований, касающихся отдельных местностей на территории нынешнего Подлясского воеводства (бывшее Белостокcкое) [126]. Подводя итог детальным исследованиям по разным деревням, гминам, местечкам и приходам, можно констатировать, что не пережили войны около 20 % депортированных, включая в это число лиц, которые после амнистии в августе 1941 г. погибли на боевом пути армии генерала Владислава Андерса (позднее II Польский корпус) или полковника Зигмунта Берлинга (Польская армия в СССР). Вероятнее всего, потери среди депортированных из больших городов семей интеллигенции, непривычных к тяжелой физической работе и трудным бытовым условиям, были несколько большими.
По-прежнему в Польше не известен так называемый белорусский катынский список, то есть перечень 3 870 человек, которые пребывали в тюрьмах «Западной Белоруссии» и были лишены жизни на основании решения Политбюро ЦК ВКП(б) от 5 марта 1940 г. Без сотрудничества российской и белорусской сторон восстановление этого списка невозможно.
Репрессии хотя и охватили все национальные группы, проживающие на землях, включенных в БССР, фактически касались главным образом поляков, которые доминировали в общественных группах, против которых они были направлены Относительно менее ощутимы были они в отношении евреев, а особенно белорусов, которые преимущественно в первое время регистрировали положительные для них тенденции, например, расширение возможностей устройства на работу в разные институты и учреждения (работники милиции, учителя и т. п.), или появление школ с белорусским языком. Следовательно, нет ничего странного в том, что создаваемые в подполье организации, целью которых была борьба за возвращение Польше независимости, объединяли почти исключительно поляков. Прежде антисоветскому подполью посвящали мало места, утверждая, что с учетом эффективной деятельности НКВД оно было слабым. Между тем, хотя органы НКВД действительно действовали очень четко, в том числе и потому, что его недооценивали конспираторы, размах борьбы за независимость был очень широким. Доказывает это Рафал Внук в недавно опубликованной работе [127]. Оказалось, что в начале 1940 г. польское подполье в советской зоне оккупации, несмотря на существенно более узкую социальную базу, численно было сравнимо с польским подпольем на территории, оккупированной немцами. В 1939–1941 гг. через разные польские конспиративные организации на восточных землях прошло 25–30 тыс. человек, из которых приблизительно 40 % — на землях, включенных в БССР. В те годы в западных областях БССР было арестовано более 6 тыс. человек, обвиненных в участии или сотрудничестве с польским подпольем [128]. Одновременно стоит заметить, что специальные службы, как советские, так и немецкие, пытались оказывать влияние на конспиративную сеть, чтобы использовать ее в собственных целях. С уверенностью можно констатировать, что эта попытка не удалась, а, например, завербованный НКВД комендант округа Союза вооруженной борьбы в Новогрудке после выхода на свободу совершил самоубийство.
Одним из существенных элементов, который влиял на ухудшение отношения к власти даже слоев, в первое время доброжелательно к ней относившихся, была экономическая ситуация. Когда в Польше после 1989 г. возникла возможность исследования истории земель, которые в 1939–1941 гг. находились под советской оккупацией, в первую очередь была поднята политическая тематика — особенно проблема репрессий. Недостаток исследований экономической истории обусловил консервацию эмоционального образа этой политики, закрепленной в воспоминаниях тех лет, ассоциирующейся главным образом с конфискацией имущества граждан, а также разных учреждений и обществ, которое массово вывозилось вглубь СССР. Политику эту можно было определить как грабительскую. Подобным образом оценивали советские историки экономическую политику польского правительства в межвоенный период. Эти самые историки в целом очень позитивно описывали экономические перемены на восточных землях после 17 сентября 1939 г, подчеркивая развитие промышленности, ликвидацию безработицы и преодоление довоенной отсталости. В этом месте стоит обратить внимание на оценки еврейских историков, которые, очерчивая продвижение беднейших групп еврейского населения, напоминали о конфискациях и репрессиях, которые коснулись тогда более богатых евреев, а также трагической ситуации большинства беженцев из центральной Польши.