Западная Белоруссия и Западная Украина в 1939-1941 гг.: люди, события, документы

«Сначала встретили, то есть увидели немцев. Они с ходу заняли даже больше территории, чем было положено. Переправились через Буг и начали движение на юго-восток. Но потом вернулись. Немцев встречали с интересом: окружали танки, любовались формой, техникой. Немцы были хорошо откормлены, подтянуты, с выправкой, превосходно одеты. Детям кидали пачки конфет. Все кричали: «Русиш — гуд, польска — капут!». А Красную армию встречали уже с цветами, с музыкой. Был настоящий праздник в Бресте. Были все рады, все улыбались. Ведь пришли свои люди, свой язык. Никто тебя не обзывает. Хорошие люди. Очень разговорчивые. Веселые. Одежда русская, то есть советская армия была, конечно, не так как немецкая, были солдаты очень тощие, худые, изможденные. И когда я увидел девушку, жену, может, командира, одетую в юбку из мешковины, понял, что там, на Востоке, дела плохи» [214].
В некоторых воспоминаниях респондентов сообщается, что иногда красноармейцы в шутливой форме, иносказательно или отрыто предупреждали местных жителей о тех переменах, которые ожидают западные области Белоруссии после установления советской власти. Население Западной Белоруссии имело смутные представления о жизни в Советском Союзе. Главными источниками информации были не вполне достоверные сведения официальной польской печати и радио, а также пропагандистские материалы, распространявшиеся Коммунистической партией Западной Белоруссии (КПЗБ), но большинство жителей «кресов всходних» не были знакомы даже с ними. Ходил и неясные, противоречивые слухи о советских колхозах, эта тема вызывала наибольший интерес. С одной стороны, жизнь в Советской Союзе представлялась в настолько идеальном виде, что это походило на утопию:
«Слышно было только, что в России есть колхозы. Помню от отца еще: говорят, что земля там людская — сколько хочешь, столько и бери. Поэтому думали — скорее бы пришла Россия» [215].
«Все думали, что этот Союз — это уже рай на земле, так как там все бесплатно и совсем ничего не надо делать… думали, что там не нужно работать и землю там дают бесплатно» [216].
С другой стороны, жители Западной Белоруссии, плохо понимали, что такое обобществление и боялись потерять свою собственность. Поэтому все жадно ловили каждое слово красноармейцев, когда они рассказывали о советском строе, в первую очередь о колхозах:
«О приходе Красной армии услышали, когда она заняла станцию Дрогичин. Люди собрались и отправили туда самого представительного мужчину, чтобы он разузнал, что там происходит. Когда он туда приехал, то спросил у красноармейцев про колхозы, на что те ответили, чтобы он спросил у худой лошади, стоявшей у забора, и при этом громко смеялись. Схватившись за голову, он поехал в деревню рассказал людям этот эпизод. Народ заволновался».
«Советские войска мы встретили радостно, хотя и с небольшой опаской (все знали о коллективизации). Но все-таки это были наши соотечественники. Одеты они были слабовато. Но страх наш и опасения усилилось после того, как некоторые солдаты рассказали о том, что после них сюда придут другие отряды и начнут отбирать землю и сгонять всех в колхозы. Они советовали распродавать землю… Постепенно мы начали распродаваться… Боялся народ, очень боялся, никому не хотелось расставаться со своим добром» [217].
Когда респонденты говорят об отношении к красноармейцам и советской власти различных групп населения, чаще всего они отмечают, что негативная реакция наблюдалась у поляков. В отличие от белорусов, настроение которых можно охарактеризовать в довольно широком диапазоне — от праздничной эйфории до настороженных сомнений, поляки находились в подавленном состоянии и ожидали только одних перемен — к худшему. В воспоминаниях достаточно часто упоминается о бегстве поляков в оккупированную немцами Польшу.
Любопытно отметить, что в исследованиях польских историков по теме «советской агрессии 1939 г.» часто используются ссылки на реляции поляков, где подчеркивается особая активность еврейского населения в подготовке встреч Красной армии и агрессивных действиях против польских чиновников, служащих полиции, военных [218]. В материалах устной истории, записанных в 1998–2008 гг. в западных областях Белоруссии, нет подтверждений тому, что евреи проявляли повышенную активность и участвовали в насильственных действиях против поляков.
В изучаемых воспоминаниях затрагивается тема проведения избирательных кампаний и выборов депутатов в Верховный Совет БССР и местные советы. Для части респондентов выборы ассоциируются с праздником, запомнились тем, что в этот день продавали дефицитные товары, организовывались танцы, играла музыка:
«Выборы превращались в торжество народа. Люди были довольны, что они могут сами избирать власть. Проводились предвыборные кампании. Их проводили агитаторы. Они агитировали голосовать за блок коммунистов и беспартийных. В период выборов торговые точки работали круглосуточно. Торговали всем, кроме алкогольных напитков» [219].
«Когда были выборы, это был праздник. Привозились магазины прицепные. Были распродажи. Дешевые продукты. Звучала музыка» [220].
Другая часть респондентов критически отзывается о выборах, считая их формальными. Люди отмечали, что приходилось голосовать за коммунистов, потому что других партий уже не было. Некоторые жители западных областей Белоруссии считают, что выбирали депутатов «вслепую», не имея достаточных сведений о кандидатуре, подчиняясь указанию властей. В глазах части жителей западных областей Белоруссии избранные депутаты выглядели как люди, не заслужившие права представлять интересы всего населения.
«О, при Советах чем беднее, тем больше шансов стать депутатом. Но отца выбрали, так как уважали (депутатом сельского совета — И. Е.). А одну с хутора выбрали в Верховный Совет БССР, так у нее ни кола, ни двора. Не то, что при поляках. Там выбирали уважаемого, умного, богатого. А та — неграмотная, зато — депутатка» [221].
В целом, анализ собранных воспоминаний показывает, что для большей части жителей западных областей Белоруссии политическая сторона событий 1939–1941 гг. была менее важной, чем социально экономические вопросы. О политической жизни респонденты говорят гораздо более сдержанно и лаконично, чем о социально-экономической. Насколько можно судить, часть респондентов мало задумывалась о политике и власти, принимая их как некую данность.
Подавляющее большинство респондентов высказывает негативное мнение о политике советской власти в сфере сельского хозяйства. В 1940–1941 гг. коллективизация только в незначительной мере затронула западные области Белоруссии — тотальная коллективизация была проведена здесь уже после войны, но создание колхозов, слухи, страх лишиться своей земли и скота — все это было важной составляющей жизни западнобелорусских крестьян накануне Великой Отечественной войны
«Стали загонять всех в колхозы. Идти туда никто не хотел. Все поняли, что это за советская власть… Молотилки позабирали, коней забрали в колхоз. Колхоз был очень бедненький. Советами все были недовольны. Стала ходить поговорка: «Сначала цветочки, а потом вы узнаете, что такое Советская власть!» [222].
«При поляках было, как кто богатый тот, значится, имел землю, скотину. У середняков этого было меньше. Никому и не хотелось идти в колхоз и все это отдавать. Голоте-то, конечно, было хорошо, а другим — не очень. Колхозное становилось общим, а я как-то по себе знаю, что общее, то ничейное. А вот у кого было много земли, знаю, что заставляли дарить ее государству. Никого не интересовало, что он сам на этой земле как вол пашет. Они ж не спрашивали. Так вот никому это не нравилось, а что было делать?» [223].