Две фантастические повести

На экране в это время уже показывалось начало работ по Днепрострою. Высокие живописные скалы, придававшие местности дикий, нетронутый характер, безжалостно взрывались динамитом, рушились, взлетая в воздух, разбивались на мелкие куски и каменным градом опускались на землю. На берегах вырастали рабочие поселки. Спешно прокладывалось железнодорожное полотно. К маленькой станции подходили вереницы вагонов, груженых машинами, строительным материалом, провизией для тысяч рабочих.
Без удержу стрекотала лента, и проносилась картина за картиной.
Виддуп увидел остров, который давно уже интересовал его. Он внимательно разглядывал дубы и осокори, разметавшие свои ветви над самой водой на берегу зеленого острова, скалистые бухточки, мыски, высокие берега, поднятые над старым Днепром. Остров был пустынный, тишайший. В кустах его кишели «полозы» — давно исчезнувшие змеи, на которых когда-то охотились запорожцы. Истреблением этих змей пришлось заняться строителям Днепростроя, прежде чем развернуть работы на острове.
— Как! — воскликнул Виддуп. — Да неужели этот тихий зеленый остров и есть тот самый остров, на котором теперь расположен гигантский город с его изумительной техникой?!
И Виддуп припомнил все, что он видел на нынешней Хортице: прямолинейные улицы в два этажа, вдоль которых тянулись с двух сторон стеклянные небоскребы, ибо слишком мало было земли на острове Хортица и слишком дорога была она, чтобы можно было разбрасываться вширь.
Но дальше и дальше навстречу времени уносила ошеломленного Виддупа стрекотавшая кинолента.
Вот уже строят перемычку.
— Что это значит? — спрашивает Виддуп. — Что такое перемычка?
И надпись на экране, как бы услышав его вопрос, спешит ответить, что перемычка— временная плотина. Надо перегородить Днепр. Виддуп видит, как опускают с берега огромные бревенчатые ящики, разделенные на клетки внутри, как наполняют эти клетки камнем и заливают их цементом, чтобы не проходила вода. Их двойной стеной укладывают от берега к берегу, заставляя днепровскую воду обходить перемычку стороной.
Потом вдруг на время исчезает Днепр, уже не видно воды, и Виддуп, прежде чем увидеть то, что собирается показать ему экран, слышит сотни человеческих голосов, покрикивающих на лошадей, слышит, как ржут лошади, как скрипят немазанные колеса телег, как шуршат лопаты, врезаясь в сухую землю…
Освещается экран — и перед глазами Виддупа появляются загорелые спины полуголых людей, роющих землю.
 …Перед глазами Виддупа появляются полуголые люди, роющие землю. На минуту мелькнувшая вдалеке полоска воды подсказывает, что работа происходит на берегу Днепра… 
На минуту мелькнувшая вдалеке полоска воды подсказывает, что работа происходит на берегу Днепра. В воздухе взлетают сотни лопат, через секунду вновь вонзающихся в землю, выхватывающих из нее огромные куски, с шумом бросающих их на телеги. Телеги, переполняясь и скрипя колесами, отвозят землю в сторону, выбрасывают ее, и Виддуп видит, как вырастает огромная земляная стена, мощный вал во много метров вышиной.
Роют канал…
— Как, — шепчет Виддуп, — они работали так примитивно? Без машин? Но ведь это было меньше, чем сто лет назад. Неужели так бедна была тогда техника?
Он облегченно вздыхает после того, как надпись поясняет ему, что техника вовсе не была так бедна, но произошла задержка с получением машин из-за границы.
В самом деле, еще несколько метров пленки — и примитивные лопаты заменены всесильными машинами, выхватывающими из земли громадные глыбы, словно чудовищными пастями вырывающими из ее тела огромные клочья и готовящими новое русло для покоряемого человеком Днепра. Ведь старое русло будет преграждено плотиной и, значит, нужен канал, чтобы суда могли обходить ее.
 …Примитивные лопаты заменены были всесильными машинами, выхватывавшими громадные глыбы и клочья земли… 
Виддупу кажется, что он слышит необычайную музыку — музыку напряженнейшего коллективного труда, грандиозный концерт человеческих усилий, направленных организованной массой трудящихся к одолению стихии природы.
— Как они жили! Как они жили! — шепчет он. — Сколько энергии! Какая фанатическая настойчивость! Сколько упорства и силы! Ведь все это они создавали тогда в окружении врагов, перед нависшей угрозой войны!
И он вспоминает все, что знал из истории…
А лента вертелась и вертелась. Виддуп слышал слова, произносившиеся семь десятков лет до него, слышал стук молотов, шум машин, взрывы гранитных массивов и плеск днепровской воды…
Все это было, было!
Вдруг он насторожился. Ему показалось, что он слышит английскую речь. Да, да, конечно, говорят по-английски. Он вглядывается в экран, Улицей Кичкаса, запруженной телегами, автомобилями, машинами, кипящей толпой рабочих, пробирается группа людей. И в этой группе говорят по-английски. Он видит старомодные европейские пиджаки, галстуки, которые могли носить только чуть не столетие назад. Кто они — эти люди?
Ах, да, американские эксперты! Предки и соотчичи Виддупа, приезжавшие экспертировать сооружение Днепростроя. Это они говорят здесь по-английски.
И снова меняются кадры. Вот уже — крупным планом. Скалистый берег. Группа полуголых людей, изнемогающих от жары, разлеглась у воды. Вечереет. На земле валяются арбузные корки, кожура от селедки, скомканные бумажки. Люди только что поели и отдыхают. Виддуп слышит их голоса! Они беседуют.
— А что же зимой-то, Степанюк, будет? — спрашивает один.
Степанюк, коричневый бородач, утирая пот, льющийся с его лба, отвечает лениво:
— А ничего не будет. Тысяч десять, говорят, человек останется. А жилья-то для всех надо видимо-невидимо…
В разговор вмешивается молчавший до того высокий, худой, одетый в полосатую рубаху землекоп. На вид ему лет пятьдесят.
— Небось, лет пятнадцать назад, когда работали здесь, — говорит он, — о жилье для нас мало заботились. Помню, и зимой спали в палатках, да и то еще спасибо, если палатки давали.
— Пятнадцать? Да ты разве, Митренко, и тогда здесь работал?
Митренко хитро улыбается.
— Я, ребята, еще мост вот этот строил, — заметил он и указал рукой в сторону. На экране повис между двух берегов, вцепившись в высокие прибрежные скалы, ажурный, как кружево, арочный мост.
— Что с вами? — испуганно вдруг спросил директор, вглядываясь в лицо Виддупа.
С репортером творилось что-то невообразимое. Он тяжело дышал и, не слыша вопроса директора, был весь внимание. Глаза его горели, и ноздри взволнованно раздувались.
На экране, между тем, продолжался разговор Митренко с рабочими.
— А давно это было? — спрашивали рабочие.
— Говорю — лет пятнадцать назад! В девятьсот седьмом кончили.
— В девятьсот седьмом! — воскликнул Виддуп и, как ужаленный, вскочил с места.
Директор схватил его за руку.
— Сидите, — сказал он.
— Виддуп сел, чувствуя, что сердце его готово выпрыгнуть от волнения из груди.
— А Митренко, между тем, вспоминал и вспоминал. Он воскрешал в памяти те далекие времена, когда не было еще в Кичкасе никакого моста и когда созвали со всего края рабочих работать по дешёвке, строить Кичкасский мост.
— Да, братцы мои, — заканчивал Митренко свой рассказ, — нелегкое это было дело. Работали круглый год. Какая ни была погода, приходилось и дни, и ночи проводить на открытом воздухе. А платили как — вспомнить страшно! Еле самому на пропитание хватало. А ведь дома семьи оставались. Посылать нечего было домой. Да ведь не только это. Мер никаких по охране труда не принималось тогда. Где на цепях подвески для людей подвешивать надо было, там простые веревки были, да гнилые к тому же. Жертв сколько было… жертв…
И Митренко махнул рукой.
Тут произошло событие, перепугавшее не только сидевшего рядом с Виддупом директора, но и механика в будке, который так переполошился из-за шума в зале, что остановил аппарат. Вследствие этого на экране остались недвижными световые фигуры, замерли голоса и звуки, и Митренко застыл с безнадежно поднятой рукой.