Сад бабочек (ЛП)

Десмонд играл лучше.
Он легко переходил от одной мелодии к следующей, а когда наконец опустил смычок, последние ноты еще звучали в воздухе.
– Думаю, ты запросто пройдешь это прослушивание, – прошептала я.
– Спасибо, – Десмонд осмотрел инструмент и, убедившись, что всё в порядке, бережно уложил его в футляр. – Раньше я хотел стать профессиональным музыкантом.
– Хотел?
– Отец взял меня в Нью-Йорк и договорился с профессиональным скрипачом, чтобы я пожил с ним несколько дней и посмотрел, что к чему. Это было мерзко. Казалось, в этом… не было души, что ли. Я решил, что возненавижу музыку, если стану заниматься ею ради заработка. Я сказал отцу, что лучше займусь чем-то другим, что позволит мне сохранить любовь к музыке. Он сказал, что гордится мной.
– По-моему, он всегда тобой гордится, – пробормотала я, и Десмонд покосился на меня.
– Он говорит с тобой обо мне?
– Немного.
– Хм…
– Ты его сын, и он тебя любит.
– Да, но…
– Но?..
– Тебя не смущает, что он разговаривает с пленницами о собственном сыне?
Я решила не посвящать его в подробности наших с Садовником бесед.
– А тот факт, что он содержит пленниц, не смущает?
– Должен.
Ему хватило наконец мужества назвать нас пленницами. Но не настолько, чтобы попытаться изменить наше положение.
Ручей, стекающий от водопада к пруду, в глубину был не больше трех футов, но Элени умудрилась проплыть по нему до самой скалы.
– Майя, мы уходим. Тебе что-нибудь нужно?
– Вроде бы нет, спасибо.
Десмонд покачал головой.
– Ты иногда как мать семейства или настоятельница.
– Странная была бы семейка.
– Ты, наверное, ненавидишь меня?
– За то, что ты – сын своего отца?
– Я начинаю понимать, до какой степени, – сказал Десмонд тихим голосом и сел рядом со мной, обхватив колени руками. – На семинарах по Фрейду и Юнгу с нами занимается одна девушка – у нее на плече татуировка в виде бабочки. Безобразная и сделана неумело. Знаешь, такая сказочная фея с лицом, как у расплавленной куклы. Она пришла в открытом платье, и я увидел рисунок. И до конца занятий не мог думать ни о чем, кроме ваших крыльев. Как они прекрасны… Да, они ужасны, но в то же время и прекрасны.
– Мы воспринимаем их примерно так же, – ответила я ровным голосом. Но мне было интересно, к чему он клонит.
– Не уверен, что вы воспринимаете так свои крылья.
Ого.
Точно сын своего отца.
Но, в отличие от своего отца, стыдился этого.
– На другом семинаре мы говорили о коллекционерах, и я вспомнил, как отец рассказывал о бабочках своего отца. Но потом, конечно же, подумал о коллекции в его собственной версии. И снова вспоминал о тебе. На тебе нет ничего, кроме этого узора и шрамов, и все же ты умудряешься сохранить достоинство, что не под силу многим другим, нормально одетым. Уже которую неделю мне снится… это. Я просыпаюсь, весь в поту и возбужденный, и не знаю, кошмар это или нет, – он смахнул волосы со лба и завел руку за голову. – Не хочу даже думать, что я способен на такое.
– Может, и не способен, – я пожала плечами, и он снова покосился на меня. – С этим трудно жить, но это не значит, что однажды ты сам пойдешь на такое.
– И все же мне придется с этим жить.
– Умение отличить хорошее от плохого не облегчает выбор.
– Почему ты не возненавидишь меня?
Я раздумывала над этим последние пару недель, но ответа так и не нашла.
– Может, ты оказался в ловушке, как и мы, – проговорила я медленно.
И все-таки я в определенном смысле ненавидела его, хоть и не в той мере, как ненавидела его отца или брата.
Некоторое время Десмонд обдумывал мои слова. Вспыхнула молния, и я попыталась прочесть по его лицу, что он чувствовал. Он был наблюдателен, как отец, но по уровню самосознания значительно превосходил его. Садовник жил иллюзиями. Десмонд наконец-то столкнулся лицом к лицу с суровой реальностью – или по крайней мере с частью ее. Он не знал, что со всем этим делать, но и не пытался закрыть на это глаза.
– Почему ты не попытаешься сбежать?
– Потому что другие делали это до меня.
– Сбегали?
– Пытались.
Десмонд вздрогнул.
Отсюда во внешний мир ведет только одна дверь, и она всегда заперта. Чтобы войти или выйти, необходимо ввести код. Когда приходят рабочие, комнаты наглухо закрываются, и можно сколько угодно кричать и колотить в стены – никто не услышит. Можно остаться снаружи, когда стены опустятся. Лет десять тому назад одна девушка попыталась, и ничего не вышло. Она просто исчезла – и появилась снова, но уже под стеклом. Однако Десмонд еще не видел этих Бабочек. И казалось, забыл, о чем рассказывал его отец на кухне.
– Не знаю, то ли твой отец нанимает совершенно безразличных людей, то ли ему удалось замять это дело. Так или иначе, никто не пришел на помощь. Мы просто боимся.
– Свободы?
– Последствий, если нам не удастся ее обрести, – я посмотрела в ночную тьму за стеклянной крышей. – Будем откровенны, при необходимости он может убить нас в два счета. И если кто-то из нас попытается и у нее ничего не получится, откуда нам знать, что он не накажет всех?
Или, по крайней мере, ту, которая попыталась, и меня, поскольку Садовник думал, что они все мне рассказывают. Чтобы я, и не знала о таком замысле?
– Мне жаль.
Надо же сморозить такую глупость.
Я покачала головой.
– Мне жаль, что ты здесь появился.
Десмонд опять на меня покосился. Казалось, мои слова задели его и в то же время позабавили.
– Безнадежно жаль? – спросил он через минуту.
Я изучала его лицо в лунном свете. Он дважды помог мне справиться с приступом, хотя знал только об одном. Он был раним и этим отличался от отца и брата. Ему хотелось сделать что-нибудь хорошее, только он не знал что.
– Нет, – ответила я. – Не безнадежно.
Нет, если б я придумала, как обратить это в нашу пользу.
– Ты очень непростая.
– А ты все усложняешь.
Десмонд рассмеялся и протянул мне руку ладонью вверх. Я накрыла ее своей ладонью, и мы сплели пальцы. Я придвинулась к нему и положила голову ему на плечо. Мы сидели в тишине, и нас это не угнетало. Он чем-то напомнил мне Тофера, хотя с ним было сложнее. На какое-то время мне захотелось представить, что он не был сыном своего отца, что он был моим другом.
Так я и уснула. А утром, когда в глаза ударил солнечный свет, я медленно села и поняла, что мы проспали вместе всю ночь. Одна его рука покоилась у меня на бедре, вторую он подложил мне под голову. Новая девушка проснулась бы еще не скоро, но у Десмонда были занятия, а потом прослушивание, которое он прошел бы, не прилагая никаких усилий.
Я протянула руку и осторожно убрала прядь черных волос с его лба. Десмонд заворочался и машинально повторил движение. Я невольно улыбнулась.
– Просыпайся.
– Нет, – пробормотал Десмонд и взял мою руку, заслоняя глаза.
– У тебя занятия.
– Не пойду.
– Тебе сегодня играть.
– Сыграю.
– У тебя экзамены на следующей неделе.
Он вздохнул, но не сдержался и широко зевнул. Потом крайне неохотно поднялся и протер глаза.
– Ты неумолима. Но с тобой приятно просыпаться.
Я отвернулась – не знала, что было написано у меня на лице. Кончиками пальцев, мозолистых от струн, Десмонд тронул меня за подбородок, повернул к себе и посмотрел с улыбкой.
Он подался вперед, но быстро взял себя в руки. Я сама наклонилась ему навстречу, и наши губы мягко соприкоснулись. Его рука скользнула с подбородка к моей щеке, и он поцеловал меня решительнее. У меня голова пошла кругом. Я уже забыла, когда в последний раз целовалась по-настоящему – а не просто позволяла себя целовать. Садовник предполагал, что Десмонд сможет меня полюбить. Возможно, он был прав. Я тогда подумала, что любовь, возможно, побудит его к действию. Надеялась на это.
Перед уходом Десмонд поцеловал меня в щеку.
– Я приду после занятий, ладно?