Инициация

Чернота.
Прежде чем агент Крейн успел вырубиться от усталости, ночные страхи детства пригвоздили его к постели, мороз пробежал по коже. Дверь тихо скрипнула, несколько раз качнулась туда-сюда и замерла без движения. Жалюзи задрожали, словно под дуновением чьего-то легчайшего дыхания. Он был ребенком, напуганным раскрывшейся дверцей шкафа; взрослым человеком, пригвожденным к постели; федеральным агентом, склоняющимся над умирающим мужчиной; и сумрак, явившийся по его душу, сгущался вокруг него со всех сторон сразу.
Плимптон прошептал:
— Ждущие любят тебя, Томми.
Агент Крейн попытался набрать воздуха, чтобы закричать, но его легкие уже начала заполнять кровь.
  
Глава третья
 
ПО КАНАВЕ КРОЛИКИ БЕГУТ [29]
 
 
(Наши дни)
 
1
Миновало раскаленное лето, за углом уже поджидала осень. Дни все еще были сухими и жаркими, но вечерами становилось ощутимо прохладно, а звезды по ночам сияли по-осеннему ярко. Порой Дон выходил во двор и смотрел на сияние и вспышки небесных россыпей, и сердце его наполнялось непонятной тревогой. Ему внушали беспокойство не столько сами холодные, бесстрастные звезды, сколько пустоты между ними. Постарел он, однако. Постарел, ослаб духом и телом. Парень с прибабахом, как говорит его любящая жена.
К утру тревога всегда проходила.
В последнюю неделю календарного лета он вытер пыль со своего ненаглядного «файрбёрда» 1968 года выпуска и отвез Мишель в город на праздничный ужин — заблаговременный подарок к годовщине их свадьбы. Дон заказал столик в «Староуэльсском трактире», традиционном уэльсском пабе-ресторане, располагавшемся, как ни парадоксально, в перестроенной испанской миссии в получасе езды от их дома в Уэдделл-Вэлли. В силу разных обстоятельств и упорного желания Мишель огибать любую таверну за километр, это был всего-навсего второй раз, когда ему удалось вытащить ее сюда.
Предложение было из разряда «теперь или никогда». Утром должны были приехать близнецы, устроившие себе импровизированный отпуск: Курт со своей новой женой, гонконгской принцессой, и Холли со своей девушкой, с которой они отправлялись каждое лето на поиски приключений. На следующей неделе Дон должен был читать лекции в рамках выставки по геоморфологии докембрийского периода в Редфилдском мемориальном музее естественной истории, а Мишель уезжала на антропологический конгресс в Турцию, новый пункт назначения ее ежегодного паломничества на Восток. Дон предпочел бы поехать вместе с женой; его пугала перспектива модерировать круглый стол, за которым восседали напыщенные ученые мужи, каждый с незарытым топором войны и камнем за пазухой, перед аудиторией, состоящей из целого, ну скажем, десятка человек, включая осветителей, звуковиков, официантов и музейных смотрителей.
К предстоящей суматохе Дон и Мишель относились спокойно. Их повседневная жизнь, протекавшая размеренно и плавно, иногда сменялась периодами абсолютной анархии. Мишель блистательно подвизалась на поприще сравнительной антропологии, обязанная своим успехом отчасти таланту с блеском писать яркие научные статьи, отчасти — сочетанию практической хватки и коварства, помогавшим получать внушительные гранты. Недоброжелатели ворчали, что она выйдет из игры исключительно ногами вперед, возможно в желудке анаконды, или пав под натиском какой-нибудь ужасной экзотической болезни вроде малярии. Дон, в свою очередь, состоял заслуженным профессором геофизики при Эвергринском колледже.
Поездка прошла довольно приятно, хотя педаль тормоза была туговата и Дон слегка не вписывался в повороты, — за исключением единственного в году разминочного тура по окрестностям, «файрбёрд» стоял на приколе в гараже уже добрый десяток лет. Жена предпочитала, чтобы он ездил на «вольво» или мини-вэне, особенно теперь, когда он носил очки с толстыми линзами и не мог похвастаться ни быстрыми рефлексами, ни памятью, хотя эти проблемы начались давно, как минимум, лет двадцать назад. Она заявляла, что разъезжать в суперкаре с восьмидесятилетним стариком за рулем противоречит ее принципам.
Поторопись, дорогая, а то гонки начнутся без нас, сказал он, подъехав к парадной двери дома. Она нахмурилась, бросив взгляд на его солнечные очки с диоптриями, автомобильные перчатки и клетчатый шарф, обернутый вокруг шеи, — он нацепил его специально, чтобы ее подразнить. В конце концов Дон заманил Мишель в машину, зажав в зубах розу и призывно похлопав по пассажирскому сиденью. Вот старый дурень, сказала она, хихикнув в ладошку.
Они въехали в Олимпию, когда закатное небо окрасилось оранжевым, и двинулись сначала по покрытым выбоинами проспектам исторических районов, потом по петляющему вокруг горных хребтов серпантину, затем пронеслись под величественными тенями стодвадцатилетних кленов. Дорога заканчивалась у береговой линии, изгибавшейся и убегавшей за город.
Мишель восторженно ахнула, когда на вершине холма, до которой оставалось еще несколько витков дороги, показалось здание трактира.
— Господи, я и забыла, до чего тут красиво.
В ее темных очках отражались закатные всполохи. На ней была подвязанная платком шляпа в стиле Вивьен Ли.
Он украдкой бросал на нее взгляды, восхищаясь изысканной формой, которую приняла с годами ее красота. Он почувствовал прилив вожделения, которое не проходило с момента их первого свидания, когда она впервые приподняла подол платья и обвила свои сильные ноги вокруг его талии, — он немедленно заблокировал направление, в котором начали развиваться его мысли, чтобы не слететь с дороги из-за своих амурных настроений.
В свои восемьдесят два с половиной Мишель пошла на уступки суете сует лишь в одном: она предпочитала скрывать от общества тот факт, что ее длинные темные волосы стали снежно-белыми. Шрамы, с другой стороны, никак не подрывали ее самооценку. У нее на лице и теле остались отметины после аварии, случившейся много лет назад во время экспедиции в самое сердце Сибири. Водитель джипа не справился с управлением на грязной дороге у подножия горы, откуда до ближайшего города было три сотни километров. Мишель едва не погибла во время сорокачасового пути в больницу, и даже после множества операций она не избавилась от шрама — белая полоса с неровными краями тянулась от ее левого виска, спускалась на грудь и закачивалась изгибом в районе бедренной кости. Когда это произошло, Дон консультировал горнодобывающую компанию в первозданной глуши полуострова Олимпик и узнал о несчастном случае и о том, что Мишель была на грани смерти, только спустя неделю. Еще один покрытый туманом эпизод из его прошлого — он смирился с тем, что никогда его целиком не восстановит. А может, лучше было и не помнить.
Чтобы развеять подступившую грусть, он улыбнулся Мишель и принялся рассказывать о месте, куда они направлялись. Пятнадцать лет они с Аргайлом Арденом, Робби Гоулдом, Тёрком Стэндишем и остальными ребятами приезжали сюда выпить и сыграть в дартс. Здание миссии было перевезено сюда из Сан-Франциско в 1911 году и установлено на его нынешнем месте над Олимпийской гаванью. Вскоре по распоряжению местного отца-основателя и эксцентрика Мюррея Блэншарда III в нем открыли римско-католический монастырь.
Во время Депрессии и в бурную эпоху 40-х здание много раз меняло хозяев, затем пустовало вплоть до 1975-го, когда Эрла Тиг купил его у города за сущие гроши. Этот валлиец при поддержке своей энергичной супруги и пяти доблестных отпрысков трансформировал исторический объект в подобие памятника, в нечто среднее между современным дорогим рестораном и старинным постоялым двором. Внутри — высокие своды и много воздуха. Над дубовой барной стойкой и россыпью маленьких обеденных столов и кабинок полумусяцем нависал балконный ярус. В комнате для игры в дартс, сразу за аркой в двух шагах от основной галереи, висели пробковые мишени, стояло несколько потертых бильярдных столов. Здесь ежедневно собирались компании морских волков, сыпавших солеными шутками, а также благородных головорезов с утонченными манерами, они дудлили пиво и заключали пари на исход разыгрывающейся партии или любого спортивного события, которое показывал допотопный черно-белый телевизор.