Дневник чайного мастера
Мы молчали, но эта тишина не разделяла нас своей пустотой, наоборот: она объединяла и успокаивала, погружая в вечность. Санья в задумчивости трогала кайму рукавов — очень знакомую. И тут я вспомнила, что она от их праздничной скатерти, которую мать Саньи сшила по случаю окончания школы. Сейчас ленточка прикрывала края ее сильно потрепанной одежды.
Я ела кекс и ждала, когда наступит привычное ощущение легкости.
— Если морские драконы отправляются в путь, это означает, что мир начинает меняться.
— Это все выдумки, Нориа, — ответила Санья, грызя орехи. — Небесное сияние — это такие частицы, они трутся друг о друга вблизи полюса, получается всего лишь электромагнитное явление — ничем не интересней явления электрической лампочки или огневки. Нет никаких живущих в море драконов, ни плывущих за ними стай рыб, ни отблеска их чешуи на небе. — Она взяла кекс и откусила немного. — Эти получше, чем в том году.
— Конечно, я знаю, что такое небесное сияние, — ответила я, — но мне все же хочется думать, что оно вспыхивает из-за драконов. Неужели ты их не видишь?
Санья долго смотрела на небо, а я смотрела на нее. В колыхающихся отблесках небесного сияния ее лицо было цвета кости или, скорей, раковины, когда ту облепили водоросли, а руки казались похожими на две морские звезды в вечернем свете. Вдруг я представила себе, как они пытаются спрятаться под камень на дне моря, куда не достает свет солнца — туда, где прозрачные, продолговатые существа не издают ни звука и не мечтают о другом мире.
— Вижу, — произнесла она после долгого молчания. — Я вижу их.
Санья положила руку мне на плечо; через тонкую ткань одежды я ощутила ее тепло, почувствовала каждый изгиб ее пальцев, словно это солнце нарисовало их на моей коже. И мне стало хорошо: в фонаре поблескивали огневки, по небу продолжали плыть морские драконы, и мир медленно и неуклонно вращался вокруг себя.
Тихим утром я шла домой, завернувшись в платок. Дорога из деревни к домику чайного мастера не была такой уж длинной, а тени от деревьев не казались высокими. Во рту был вкус вчерашней еды и ночи, и мне хотелось пожевать листики мяты. Пройдя через ворота, я легонько задела колокольчик в знак приветствия и, вместо того чтобы пойти к дому, повернула к саду камней. Помню, как стебельки щекотали мне лодыжки и кожа наслаждалась прохладой утренней росы.
Сейчас моя память покрыта снегами, ей нельзя доверять, как и тонкому льду, но я все помню.
Увидев ее, я остановилась.
Темная худая фигура стояла на краю сада около чайных кустов и ждала.
У меня сжалось сердце, я не могла сделать и шага.
Фигура повернулась и пошла прочь, пока не исчезла за чайными кустами. Какое-то мгновение ветви деревьев качались там, куда она ушла, но потом успокоились.
Преодолев навалившуюся тяжесть, я бросилась к дому.
В прихожей висел потухший фонарь, и глазам потребовалось время, чтобы привыкнуть к темноте. Отец лежал на полу с искаженным болью лицом, а рядом с ним валялась разбитая бутылка. Вода растеклась по полу, намочив его одежду.
— Отец, что произошло? — в ужасе спросила я, помогая ему подняться.
— Ничего, — ответил он, с трудом удерживаясь на ногах. — Просто немного устал.
— Надо пойти за доктором, — сказала я.
Я отвела его в родительскую спальню, уложила на кровать и накрыла одеялом. Через какое-то время он опять забеспокоился:
— Хочется пить. Во рту все пересохло.
— Я принесу воды, — сказала я, но он пожелал сам подняться, пойти на кухню и налить себе воды. Это был последний раз, когда я видела, как он встает с постели.
Часть II
Пустынный дом
* * *
Ибо даже песчинка не сдвинется с места без того, чтобы не случилось движение в глубинах: меняя одно, ты меняешь все.
Глава 9
Мы — дети воды, и смерть — союзница воды. Они неотделимы от нас, ибо мы созданы из переменчивости воды и близости смерти. Они всегда идут рука об руку — в мире и в нас, — и рано или поздно настанет время, когда иссякнет вода, бегущая в наших жилах.
И случится это так: земля займет место воды, займет свое место на коже человека, на пробивающемся из песка зеленом листочке и разлетится прахом. А потом лист, кожа, мех животного обретут цвет земли и ее форму, и будет невозможно различить, где заканчивается одно и начинается другое.
Сухое и мертвое станет землей.
Земля высохнет и станет мертвой.
Когда-то большая часть земли у нас под ногами росла и дышала, когда-то она имела живой облик, но это было давно. Однажды некто, кто не будет помнить о нас, пройдет ногами по нашей коже, и мышцам, и нашим костям, перешагнет через прах, что от нас остался.
Нас отделяет от праха только вода, и ее невозможно удержать. Вода утекает сквозь пальцы, сквозь поры и тела, и чем больше мы пытаемся сжаться, тем скорее она оставляет нас. И когда вода иссякнет, мы станем принадлежать только земле.
Я выбрала место для могилы отца на краю сада камней, рядом с чайными кустами. Тучи заслоняли небо, тонкий серый свет давил на уставшую от зимы лужайку, как море давит на свое вечное дно. Он сгибал мне кости и клонил к земле. Я размышляла о тишине земли, но воздух и вода все еще текли во мне, и я должна была прожить каждый час отведенной мне жизни.
Надо было постараться не повредить корни чайных кустов. Я сняла куртку, положила ее рядом с лопатой и взялась за мотыгу. Работала, пока не заболели руки и не пересохло во рту. Когда первые огневки заблестели в кустах, могила была готова. Затем я умылась и послушала сообщение, посланное мамой на транслятор. Мамин голос звучал глухо, словно ее горло распухло от горя: «Нориа, у меня пока нет никаких вестей из визового центра. Железнодорожное сообщение между Синджинем и Уралом прервано, никого не выпускают. Сейчас я могу только попытаться устроить тебе билет в один конец и визу, чтобы ты смогла приехать ко мне, когда будет такая возможность. Надеюсь, что сумею придумать, как переправить их тебе. Ах, как хочется быть сейчас рядом. — тут мама сделала паузу, и было слышно, как она дышит, а затем добавила дрогнувшим голосом: — Нориа, пожалуйста, сообщи мне, как у тебя дела».
В трансляторе раздался сигнал, и он отключился.
Я заново прослушала сообщение, потом еще два раза. Чтобы отправить ответ, нужно было выбрать в списке ее имя и наговорить звуковое сообщение, но я была исполнена тишины, где словам не оставалось места. Наконец я нажала на зеленую кнопку. На экране зажглось «запись».
— Все в полном порядке, напишу тебе завтра, — сказала я как можно спокойнее. Затем нажала «отправить», поставила транслятор обратно и пошла к себе в комнату.
В утреннем свете стали видны очертания мебели. Уснуть мне так и не удалось. Я решила выйти на крыльцо и не сразу поняла, то ли погода стояла необычно прохладная, то ли мне было просто зябко. Вернулась в дом, надела куртку и штаны, накинула еще платок, натянула на ноги две пары носков и только потом сандалии. На глаза попалась отцова москитная сетка, лежавшая на полке в прихожей. Я взяла ее, отнесла в мамину комнату и плотно закрыла за собой дверь.
Гости начали собираться около десяти утра. Первым пришли Юкара, его жена Ниниа и сестра Тамара, затем прибыл майор Болин с водителем. Вскоре на пороге появились четыре чайных мастера из соседних деревень. Они с моим отцом были не сильно знакомы, но посчитали должным прийти попрощаться. Мне приходилось наугад составлять список приглашенных, потому что мама была родом из-под Нового Петербурга и никто из ее родных не жил так далеко на севере. Отец же редко общался со своими, я даже не помнила, приходилось ли мне когда-либо встречаться с кем-то из его родни — разве что в детстве, когда нас приглашали на свадьбу или на наречение детей, где отец обычно проводил чайную церемонию для собравшихся. Я ощущала себя в полном одиночестве, окруженная этими чужими мне людьми, у меня ни с кем не было общих воспоминаний, нам не о чем было поговорить.