Воспитание души

Мы с упоением поносили и царя, и Государственную думу, и министров, благо уходили далеко по железнодорожному пути, опоясывавшему город, туда, где из Сибири дули, не переставая, сухие и жесткие морозные ветры.
Оставаясь со мной наедине, Сергей часто вспоминал мать. И, пожалуй, не столько ее самое, а именно то, о чем она твердила до последнего дня своей жизни: о проклятом «Вулкане», о бедствиях войны, все разрастающихся, о том, как бесстыдно богатеют владельцы булочных и мясных лавок, о казнокрадстве в интендантствах и земгорсоюзах, о шпионах — Сухомлинове и Мясоедове, о германофильстве царицы Алисы и глупости нашего царя Николая…
Мы говорили об этом, но что делать — не понимали. Протест, который присутствовал в наших разговорах, был беспомощен, разгоряченность и готовность к действиям — еще слепая…
Эти прогулки, это ощущение сурового, но вольного ветра на лице, ветра, который, казалось бы, подхватывает наши разгоряченные речи, едва они только рождаются на обветренных губах, неотделимо слились для меня с впечатлением от тоненькой книжки в белой со скромным зеленым ободком обложке. «Стихи о России» — называлась эта книжка, и принадлежала она перу поэта, имя которого я знал раньше и ставил в один ряд с другими современными поэтами. Поэты эти все, как нарочно, начинались на одну букву: Бальмонт, Белый, Брюсов, Блок. Но с того времени, как Сережа дал мне «Стихи о России», я выделил Блока из этого ряда, и он стал любимым спутником всей моей жизни…
  
Знакомство с Марксом
 
Иван Иванович Силин хотя и находился в действующей армии, но продолжал беспокоиться и заботиться о сыновьях. Вскоре в Челябинск приехала и вновь собрала мальчиков под единый кров, на той же старой квартире, родная сестра Пелагеи Семеновны, Анна Семеновна Машицкая. Сестры были похожи друг на друга. Но Анна Семеновна выглядела крупнее, крепче, шире. Свои густые темно-каштановые волосы она гладко зачесывала, открывая большой лоб, что в то время было совсем не модно. Ее крупные карие глаза глядели прямо и смело. Говорила она громким командирским голосом. От своих «хлопцев», как Анна Семеновна называла племянников, требовала она безусловного подчинения и, когда мальчики ее не слушались, сердилась. Но была отходчива и, нашумев и накричав, тут же начинала смеяться, забавно высунув кончик языка. Она завела дежурство по дому и заставляла племянников по нескольку раз в день подметать пол.
Сережа поддерживал ее во всем. Она помногу разговаривала с ним, а следовательно, и со мной, так как мы с Сережей целые часы проводили вместе. Анна Семеновна всегда была чем-то занята: она вертела швейную машинку, то, нависая всей своей большой фигурой над столом, что-то кроила. Разговаривая с нами и порою обкусывая нитку, она своими карими, широко открытыми глазами взглядывала на нас дружелюбно. Случалось, что Анна Семеновна вмешивалась в наши разговоры, высказывала свое мнение, расспрашивала, что мы думаем о той или иной книжке или последнем событии.
К тому времени мы, ученики старших классов и любители литературы, решили издавать свой печатный литературный журнал «Первые шаги». Но для этого требовалось разрешение директора училища, и мы отправились к нему. Выслушав нас, директор весьма скептически отнесся к нашей затее, но разрешение дал, сказав, однако, что деньги на издание журнала мы должны изыскивать сами.
Мы с Сергеем были в инициативной группе журнала. И если раньше квартира Силиных была местом сыгровок струнного оркестра, то сейчас здесь стали собираться мальчики, интересующиеся литературой. Мы вслух читали и обсуждали стихи, рассказы и статьи, предназначенные для первого номера журнала. Как-то раз Анна Семеновна, слушая нас, вдруг проговорила:
— А я в молодости знала одного писателя. То есть тогда еще никто не знал, что он писатель. Саша Попов, — сказала она усмехаясь, и на этот раз в ее усмешке, против обыкновения, преобладала задумчивость и, пожалуй, грусть. — Это было в ссылке, — говорила она. — Вы когда-нибудь писателя Серафимовича читали?
— Ну как же! Конечно, читали! — ответили мы.
— Так вот это он и есть: Александр Серафимович Попов. Хороший человек, ничего не боялся — ни половодья, ни хищных зверей, ни начальства. А вот девушек побаивался… — сказала она, и снова грусть и насмешливость послышались в ее словах. Потом она добавила: — Он в меня влюблен был. У меня коса вот такая была… — нагнувшись, она провела рукой ниже колена, и что-то молодое и задорное блеснуло в ее глазах.
Мы с Сергеем много знали о писателях, но все больше из книжек, а тут Анна Семеновна рассказывала о милом, мужественном и застенчивом юноше, о живом писателе. И мы старались выспросить у нее побольше.
— Где и как он писал?
— Вот об этом я мало что вам скажу. О том, что пишет, он рассказывал, пожалуй, только мне. Говорить об этом не любил, писал потихоньку и о приключениях на последней охоте говорил с большим удовольствием, чем о своей писательской работе. А читал очень много, и говорить с ним было интересно, — сказала Анна Семеновна, глядя поверх наших голов в прошлое, в свою героическую молодость…
Анна Семеновна несколько раз побывала в тюрьмах и ссылках и с охотой рассказывала нам обо всем этом. Она словно хотела, чтобы мы знали, какие испытания могут выпасть на долю всякого, кто ступит на революционный путь. И все же от рассказов ее веяло жизнерадостностью. Они как бы утверждали героизм и стойкость людей тюрьмы и ссылки.
 Рассказы Анны Семеновны утверждали героизм и стойкость людей тюрьмы и ссылки. 
Революционеры рисовались нам лучшими людьми человечества.
— Послушай, какое я стихотворение написал! — сказал мне Сергей во время одной из наших прогулок, когда мы по линии железной дороги ушли далеко за город. И он прочел:
 
 
Есть странные люди.
 
С мечтою в глазах
 
Идут по тернистой дороге.
 
Не чуют — истерзаны ноги,
 
Стремятся вперед, и неведом им страх.
 
 
 
Они молчаливы, скупы на слова.
 
Не знают бездумного смеха.
 
Веселье для них — лишь помеха,
 
И их не тревожит людская молва…
 
 
 
Дорогой своей они стойко идут,
 
И служит опорой им собственный суд
 
В стремленье к намеченной цели.
 
И только по смерти свершится их труд,
 
И долгие годы еще протекут.
 
Чтоб люди понять их сумели.
 
 
На ходу Сережа раскачивался сильнее, чем всегда, идти с ним рядом было трудно.
— Ну? — спросил он нетерпеливо.
Стихотворение понравилось, оно даже поразило и взволновало меня, но выразить сразу свое впечатление я не мог. Когда я слушал, мне представлялось все то, о чем рассказывала Анна Семеновна.
— Это о революционерах? — спросил я.
— Да, — ответил Сережа. — А разве плохо? — и самолюбивое беспокойство послышалось в его вопросе.
— Нет, очень хорошо, — сказал я. — Но как это у тебя? Только после смерти революционеров совершится то, что они задумали? А я сам слышал, Анна Семеновна говорила: «Революция наступит очень скоро, и мы будем принимать в ней участие».
— Да разве в этом дело! — перебил меня запальчиво Сергей. — Ведь это стихотворение не о нашем времени, а вообще… Ну, понимаешь, о том, что настоящими революционерами могут быть только такие люди, которые за свой подвиг не ждут награды при жизни! Нет, они убеждены… — И он опять прочел:
 
 
И только по смерти свершится их труд,
 
И долгие годы еще протекут,
 
Чтоб люди понять их сумели.