Безупречная репутация. Том 1

– Ну что, Анастасия Павловна, хотите помолчать? Или поговорим? – спросил Большаков, когда они уселись рядом на заднем сиденье его служебного автомобиля.

– Поговорим, – вздохнула Настя. – Конечно, лучше бы мне помолчать, но я ведь не выживу, если не узнаю, что происходит. Любопытство погубило кошку.

– Происходит то же, что и всегда, – скупо улыбнулся Константин Георгиевич. – Борьба кланов обостряется в преддверии вероятной смены правительства и, соответственно, нашего министра. Руководство следственного комитета по округу получило информацию, что молодой следователь собирается допрашивать ветерана МВД, люди обеспокоились тем, что у этого следователя не хватит ума повести себя правильно, кто-то связался с окружным УВД, вышел на Сорокина, попросил проконтролировать, Сорокин вызвал оперов, выяснил, что за информацию они против вас собрали, схватился за голову и позвонил мне. А я попросил Сташиса и Дзюбу помочь.

– Это официальная версия?

– Само собой.

– А неофициальная?

– Опера действительно что-то такое выкопали, что можно, при большом желании, интерпретировать нужным образом, и Сорокин решил разыграть эту карту, дождаться критического развития ситуации и сделать вид, что проявил бдительность и не дал обидеть заслуженного офицера в отставке. Наверняка он сразу понял, что информация пустая, но виду не подал, и даже наоборот, поощрил подчиненных, мол, действуете в правильном направлении. Он близко дружит с Борзуном, начальником окружного следствия, так что не удивлюсь, если тот соответствующим образом напутствовал своего следователя, дескать, не давай спуску этой бабе-ветерану, у нас независимое правосудие, и мы не станем закрывать глаза на преступное поведение бывших соратников, для нас все равны. Давай, сынок, старайся, прижми ее к стенке, раздави, как вошь поганую. Ну, что-то в таком духе.

– То есть Сорокин и начальник следствия округа в сговоре?

– Наверняка. И должен заметить, что у них все получилось: Борзун якобы забеспокоился и подал сигнал, Сорокин якобы забил тревогу и позвонил мне, я примчался вас выручать. Они – белые и пушистые, а я теперь у них в долгу. Если при кадровых перестановках я уцелею, то они смогут рассчитывать на мою поддержку, а если не уцелею, то силу наберут те, кто и сейчас их поддерживает. Вот такой примитивный расчет.

– А если бы вы не приехали? Если бы они переоценили вашу готовность вписываться за меня?

– Думаю, они пошли бы на задержание. Отправили бы вас в ИВС. Следователю дали понять, что все факты в протоколе нужно подбить так, чтобы появилась видимость основания задержать допрашиваемого. Конечно, до судебного ордера на арест дело не дошло бы, для вашей ситуации достаточно и нескольких часов в камере. Женщина элегантного возраста, ветеран МВД… На это я обязательно должен был среагировать, как-никак вы – моя подчиненная в прошлом. Все знают, что я своих не бросаю. На этом и сыграли. И потом, у них наверняка были запасные варианты, например, Иван Алексеевич. Я с ним сразу же связался, как только заподозрил грязную игру, он сказал, что ему не звонили, но уверен, что позвонили бы, если бы со мной сорвалось. Он сильно разволновался, очень беспокоится за вас.

Иван Алексеевич Заточный, генерал-лейтенант, председатель Совета ветеранов МВД… Да, пожалуй, Костя прав: если не он сам, то уж Иван точно впрягся бы, его уважительное, дружеское и даже нежное отношение к Анастасии Каменской в свое время дало множество поводов для злых сплетен.

Настя помолчала, переваривая услышанное. Ей было невероятно противно. Она – карта, которую два ушлых чиновника решили разыграть. Даже не «шестерка», а «двойка», но и «двойка» бьет туза, если она козырной масти. Значит, чутье ее не обмануло: красногубый следователь действительно транслировал ход допроса. Скорее всего, сам Борзун и слушал. И держал в курсе своего дружка Сорокина.

– Борзун слушал допрос, – вяло произнесла она, с ужасом понимая, что опять хочет расплакаться.

Нет, только не сейчас! Не здесь, не в этой машине, в присутствии Кости Большакова и его водителя. Контролировать веки, не моргать. Вдох – задержка дыхания насколько хватит сил – выдох. Всегда помогало.

– Думаю, да, – снова кивнул Константин Георгиевич. – Полагаю, что он еще и на диктофон записывал.

– Зачем? – удивилась Настя. – Надеялся, что я признаюсь в том, чего не совершала? Расколюсь, как гнилой орех?

– А почему нет? Молодой малоопытный следователь, особенно если он небольшого ума, вполне мог на это рассчитывать. А его начальник Борзун рассчитывал на то, что вы не выдержите давления, сорветесь и начнете вести себя глупо и по-хамски, будете кричать, оскорблять и грозить всеми карами небесными. Одним словом, как сказал бы наш общий друг Сергей Кузьмич Зарубин, поведете себя нехорошо, некрасиво, некультурно. Иметь в кармане такую запись очень не вредно для поддержки штанов. Все знают, что я отношусь к вам с уважением и пиететом.

– Ну да, – согласилась Настя. – Если не получится зайти с «двойки», зайдем с «тройки».

– В смысле? – не понял Большаков.

– В смысле карты, которую разыгрывают.

– Именно. За вашу репутацию я буду драться, не выбирая оружия, и это многие понимают.

– Кстати, о репутации: почему следователь пытался сделать из меня сексуально озабоченную климактеричку? Откуда появились эти бредни? Не знаете? – спросила она, внезапно оживившись.

– Какой-то свидетель у них есть. Если хотите, завтра получите все материалы.

– Хочу.

– Значит, получите, – коротко пообещал он.

Настя снова замолчала, пытаясь сквозь мокрое от дождя стекло разглядеть темный угрюмый город. Вот же странность какая: вроде и огней полно, и светящихся вывесок и витрин, а все равно ощущение темноты и безнадеги. Наверное, это настроение у нее такое. Как там говорят? «Красота в глазах смотрящего»? Стало быть, печаль и уныние тоже в глазах смотрящего. Какое настроение, такая и картинка. Смотрят глаза, а видит мозг. Слушает ухо, а слышит мозг.

– Кто обнаружил труп – вам не сказали?

– Сказали. Сестра убитого.

– И как она вошла? Дверь была заперта, я проверяла. У нее что, были ключи от его квартиры?

– Завтра, Анастасия Павловна, завтра, – тихо рассмеялся Большаков. – Потерпите, завтра все узнаете. Вы же понимаете, что у меня не было ни времени, ни возможности вникнуть в детали. Завтра утром я дам команду Сорокину подготовить для меня справку по материалам дела.

– И будете должны ему еще три копейки в довесок к ста рублям?

– Да бросьте! Это входит в его обязанности, я, как-никак, считаюсь его руководством.

Сташис с Дзюбой ехали то ли быстрее, то ли другим маршрутом, и когда автомобиль Большакова остановился возле Настиного дома, оперативники уже стояли на улице, накинув на головы капюшоны, и о чем-то разговаривали.

– Анастасия Павловна, где ваше место? – спросил Роман. – Мы пока тут встали, но мы сейчас машинку переставим, вы только покажите, куда.

– Вон туда, – она показала место на разлинованной парковке перед домом – результат долгих и нервных собраний жильцов и тщательно проведенной жеребьевки.

Дзюба ловко перепарковал машину и вернул Насте ключи.

– Спасибо вам, мои хорошие, – она с искренним теплом обняла по очереди Ромчика и Антона. – Спасители мои. Дай вам бог здоровья. Берегите себя.


Она дождалась, пока оба усядутся в машину к Большакову, помахала рукой на прощание и зашла в подъезд.





Сорокин




Ну что ж, все получилось, расчет себя оправдал. Денег запросили немерено, но оно того стоит. Достаточно было увидеть самого Большакова в кабинете генерала: тихий, с благодарной улыбкой на породистом красивом лице, на котором до того полковник Сорокин видел за все время службы только холодную строгость и отчужденность. Небось, потрахивал в свое время Каменскую-то… А может, и до сих пор… Она не модель, конечно, и старовата, но норов есть, характер чувствуется, вполне могла Большакова в койку утащить одним напором, когда он был помоложе и послабее. Такую сломать – надорвешься тужиться.

Сорокин покосился на флешку, которую прислал ему с водителем Борзун. Трехчасовой звуковой файл слишком тяжел для обычной пересылки в мессенджерах или в почте, будет долго грузиться, а от здания, где расположен следственный комитет, до УВД округа рукой подать. Весь допрос от начала до конца Сорокин, конечно, не прослушал, не было у него этих свободных трех часов, но и тех коротких отрывков из начала, середины и конца ему хватило, чтобы понять, что Каменская ни на секунду не утратила самообладания и постоянно контролировала ситуацию. Кремень баба. Молодец. Хотя, возможно, это и не ее заслуга вовсе, а Борзуна, поставившего на дело действительно самого тупого и неумелого следователя, противостоять которому – плевое дело. Этот придурок даже на одно-единственное оскорбление ее не раскрутил, не говоря уж об открытом скандале с использованием явных угроз и ненормативной лексики. Хорошо, что Большаков сразу купился и повелся, примчался спасать, а кабы нет? Вот тогда и пригодилась бы правильно поданная аудиозапись допроса. Делать ставку на дураков бывает очень опасно, хотя, как показывает практика, чрезвычайно выгодно.

Но, как бы там ни было, всё завершилось благополучно. У Борзуна появился железный повод отделаться от следователя, которого ему навязали откуда-то не то сверху, не то со стороны, а полковник Сорокин стал кредитором начальника МУРа, входящего в клан противников. Аванс за организацию дела Сорокин уже выплатил, осталось отдать остальную сумму вместе с флешкой. Таково условие. Интересно, зачем им запись допроса?

Впрочем, Сорокину казалось, что ответ понятен. Он сам руководитель и знает, что задача начальника не только в том, чтобы раздавать указания, но и в контроле исполнения. И второе не менее важно, чем первое. Контролировать нужно не только саму деятельность подчиненных как таковую, но и ее эффективность, иными словами: результат. Работал-то ты, мил человек, старательно, дисциплину не нарушал, законы и инструкции соблюдал, а вот что получилось-то в итоге? Как говорится, «главное – чтобы костюмчик сидел». Корпел днями и ночами, обмерял-вымерял, чертил-кроил, старался, а как сметали – так в обморок упали, никто такое уродство носить не станет. Скорее всего, тот, кто организовал исполнение заказа, хочет лично посмотреть, что из всего этого получилось, чтобы извлечь опыт и учесть ошибки на будущее. Вполне объяснимое желание. Если люди оценивают свою работу такими бешеными суммами, то хотят, чтобы все было выполнено идеально и привело к достойному результату.

Достав из ящика стола «чистый» телефон, который ему дали, когда он передавал аванс, Сорокин быстро отстучал сообщение: «Готов. Жду указаний». Ответ пришел через пару минут и содержал инструкцию о том, где и когда оставить пакет с деньгами, флешкой и этим самым телефоном. Выезжать нужно было прямо сейчас, и Валентин Евгеньевич порадовался, что остался в управлении, не сорвался домой, когда генерал его отпустил наконец. Хоть время и позднее, двенадцатый час уже, но лучше завершить дело и закрыть вопрос. Встретить завтрашнее утро без «хвостов» и долгов.

«Перестраховываются, – подумал полковник, запирая дверь служебного кабинета. – Не только симку, но даже и трубку, выданную для связи с ними, хотят сами уничтожить, мне не доверяют. Что ж, это правильно и без обид. Доверие – наш враг, доверять нельзя никому».





Каменская




Спать легли часа в три ночи. У Насти не было сил пересказывать Леше всю эпопею с допросом и последующими извивами ситуации, но она понимала, что промолчать нельзя. Это будет неправильно. Нужно собрать себя в кулак и выдержать разговор с мужем, самым близким ее другом.

– Ася, на тебя смотреть страшно, краше в гроб кладут, – заметил Чистяков. – Хочешь, поговорим завтра? Я же вижу, что ты уже никакая. Тебе выспаться надо.

Она была благодарна за это предложение, и очень хотелось согласиться. Но Настя Каменская слишком хорошо помнила стыд, который испытала много лет назад, когда внезапно осознала, что невольно манипулирует Лешкой, то делясь с ним своими служебными проблемами, то отмалчиваясь. Он всегда разумно относился к тому, что она по понятным причинам очень мало что может рассказывать, молча страдал от того, что, как ему казалось, между ними из-за этого нарастает отчуждение, и мгновенно приходил в прекрасное расположение духа, если Настя делилась с ним хотя бы чуть больше, чем обычно. Она долго умудрялась не видеть этой чудовищной картины, но когда увидела и поняла, немедленно сделала выводы и постаралась изменить ситуацию настолько, насколько это было возможно. Теперь же, по прошествии многих лет, особенно после ухода с государственной службы, полная открытость обоих друг перед другом стала нормой, нарушать которую Насте не хотелось ни при каких обстоятельствах. Любое «поговорим потом» звучало для нее как «отстань, не твое дело», а такого в отношениях с любимым мужем она допустить не могла. Даже если невыносимо устала. Даже если температура под сорок. Даже если она будет умирать, она всё равно всё расскажет сразу.

Рассказ получился длинным, но дался ей намного легче, чем Настя ожидала, ведь теперь не нужно было контролировать себя, думать параллельно и напрягаться. Потом они еще пообсуждали случившееся, попутно съев все продукты, предназначенные для завтрака и частично – для обеда.

Кроме нескольких звонков от Чистякова, Настя видела в телефоне отметки и о других неотвеченных вызовах, в том числе два – от Стасова. Она решила, что перезвонит ему позже. «Если бы что-то невероятно важное или срочное, он написал бы сообщение с требованием немедленно связаться, а коль никакого сообщения нет, значит, дело терпит», – решила она, когда проверяла телефон, выходя из здания УВД. А уж разговор с Большаковым заставил ее полностью забыть о Стасове. Вспомнила о начальнике только среди ночи, ложась спать. «Ну и ладно. Завтра. Всё завтра».

Голова была мутной, мысли начали путаться и разбегаться, как тараканы по углам, сосредоточиться становилось все труднее. Накануне ей удалось поспать совсем немного, просидела полночи с Леонидом Петровичем на кухне, сейчас уже скорее утро, нежели вечер, и Настя была уверена, что заснет крепко, выспится сладко и встанет только ближе к обеду.

Но не случилось. Проснулась она рано, даже жаворонок Чистяков еще крепко спал, но что самое неприятное – проснулась Настя Каменская в отвратительном расположении духа. Настолько отвратительном, что даже испугалась: по сравнению с нынешним состоянием вчерашнее ощущение «противного и мерзкого» казалось просто-таки детским праздником.

Она какое-то время еще лежала в постели, боясь разбудить мужа и надеясь снова уснуть, но ничего не вышло. Гадкое и вонючее чувство нарастало, становилось тяжелее и давило на каждую мышцу, каждую клетку тела. «Надо встать, надо встряхнуться, надо что-то сделать», – вяло думала Настя и продолжала лежать. Уговорила себя, что долежит до будильника, чтобы Лешка нормально выспался, потом спохватилась: какой будильник? Сегодня суббота, нерабочий день. Это, конечно, не означает, что профессор будет валять дурака, он будет работать, но не в институте, а дома, и никакого будильника не предвидится до самого понедельника. «Не буду вставать, пока он сам не проснется», – разрешила себе Настя, испытывая некоторое облегчение.

Дальше стало хуже. Алексей проснулся, а она и не думала вылезать из постели. Леша отнесся с пониманием, предложил принести кофе в спальню, Настя собралась благодарно улыбнуться и вдруг поняла, что не хочет. Не хочет улыбаться, не хочет кофе. Вообще ничего не хочет, кроме одного: отвернуться лицом к стене, никого не видеть, ни с кем не разговаривать.

– Отдыхай, старушка, – мирно произнес Чистяков и вышел из спальни.

Она слышала, как он одевался в прихожей, потом забряцали ключи на связке, щелкнул замок входной двери. Лешка ушел куда-то. Куда? Ей было все равно. Надолго ли? Когда вернется? Это тоже почему-то было безразлично. Не двигаться и молчать – вот единственное, чего она сейчас хочет.

Снова щелчок замка, шаги. Лешка вернулся. Сколько прошло времени? Да какая разница! Надо встать. Или не надо? Но принимать решение ей не хотелось. И даже думать не хотелось. Ничего не хотелось.

Скрипнула дверь, Алексей осторожно заглянул в комнату.

– Спишь? – шепотом спросил он, чтобы не разбудить, если она действительно спит.

– Нет, – глухо ответила Настя, продолжая бессмысленно глядеть в стену.

– Что-то болит?

– Нет.

– Тогда вставай, я в магазин сбегал, продукты принес, будем завтракать.

– Не хочу.

– Надо, старушка, надо, – сказал он уже обычным голосом. – Я понимаю, ты устала, последние дни были сложными. Поешь – и снова ляжешь.

– Я не хочу есть.