Безупречная репутация. Том 1

Эту запись концерта Баха для двух скрипок с оркестром Настя хорошо знала, более того, иногда испытывала сильный соблазн сесть и расписать словесным диалогом диалог музыкальный, ведущийся двумя инструментами. «Не надо меня уговаривать, я сделаю так, как решил…» – «Подумай о последствиях, не будь таким упрямым…» Она слушала этот концерт много раз в исполнении самых разных скрипачей, и всегда музыка была фактически одинаковой, а вербальные ассоциации – разными. Каждый исполнитель по-своему воспринимал одни и те же ноты и по-своему интерпретировал их. Как интересно было бы взять, к примеру, пять разных исполнений, с разными скрипачами, дирижерами и оркестрами, и написать пять разных разговоров… Да только кому это нужно?

«Наверное, я вообще занимаюсь не своим делом, – подумала Настя с неожиданной грустью. – Куда я полезла? Всего три часа допроса – и меня уже развезло, да так, что наутро еле-еле кости собрала. Выдумала себе любимую работу, занимаюсь ею черт знает сколько лет, более того, прошу ее и обижаюсь, если не дают. Зачем я унижалась и выпрашивала у Стасова это задание? Уверена была, что легко справлюсь. Что будет интересно. Ну и как, получила что хотела? Вырвала у жизни свой кусок удовольствия? По заданию ничего не сделала, о Кислове ничего не узнала, более того, опоздала. Пришла бы на час раньше, даже, может быть, всего на полчаса, – и человек остался бы жив. Но ты же барыня, тебе нужно утром не спеша выпить кофе, собраться с мыслями… Никуда ты не годишься, Каменская, силенок у тебя не хватает, мозгов маловато, ты тормозишь, ты медленная и неизобретательная. Как нынче говорят: некреативная. Сидела бы тихонечко в углу, как мышь под метлой, и писала свои сказочки про музыку. Пользы, конечно, никакой, но и вреда никакого».

– Настюха!

Она вздрогнула и оглянулась: в дверях стоял Миша Доценко.

– У тебя там телефон надрывается, иди уже ответь.

Телефон был в сумке, а сумку она оставила в общей комнате. Настя бегом пересекла комнату и узкий коридорчик, выхватила телефон. Звонил Большаков.

– Добрый день, Анастасия Павловна. Заняты?

– Для вас – нет, – запыхавшись, проговорила она. Потом опомнилась: – Добрый день, Константин Георгиевич.

– Сможете через час быть у памятника?

– Конечно.

У памятника… Сколько часов она провела на этом месте рядом со зданием на Петровке! Давным-давно, еще когда это был просто бульвар со скамейками и никакого памятника Высоцкому там не было, его открыли только летом 1995 года. Они с коллегами частенько выходили пройтись и поговорить, да и в одиночку Настя Каменская сиживала на тех лавочках не один десяток раз, если нужно было подумать. И со свидетелями там встречалась, когда по каким-то причинам не считала нужным разговаривать с ними в служебном кабинете. В девяностые на Страстном появились ларьки с фастфудом, и число сотрудников ГУВД, внезапно полюбивших дышать воздухом во время перерыва, заметно увеличилось. Теперь все ларьки снесли, вернув бульвару некую видимость благообразия. А памятник остался. И скамейки по-прежнему стоят. Правда, уже другие.

– Никак тебе сам Большой звонил? – поинтересовался Доценко. – Ты говорила, он тебе справку по делу обещал.

– Обещал. Справку он мне, само собой, фиг покажет, она грифованная, но, может, хоть какую-то ясность внесет.

– Что, не понравилось, когда в домогательствах обвиняют? – рассмеялся Михаил. – За живое задело? А мы, мужики, под этим дамокловым мечом всю жизнь ходим, вот и прикинь, каково нам.

– Тоже мне, Харви Вайнштейн выискался, – фыркнула Настя. – Если Стасов спросит – я уехала, но потом вернусь.

Подумала и добавила:

– Может быть. Но не точно.





⁂


– На первый взгляд все сделано грамотно. Две рабочие версии, одна более перспективная, вторая – менее. Более перспективную разрабатывает старший опер, который и ведет дело оперучета, менее перспективную – другой сотрудник, просто опер.

– И что, я оказалась более перспективным подозреваемым? – спросила Настя.

– Как раз наоборот. Вы – менее, – улыбнулся Большаков.

Они медленно шли по Петровскому бульвару. Сперва прогулялись по Страстному, встретившись у памятника, потом перешли дорогу и двинулись по Петровскому. Воздух настолько пропитан влагой, что, кажется, в нем не осталось кислорода, хотя даже в сплошной воде на каждые два атома водорода полагается как минимум один атом кислорода. Вроде бы… Константин Георгиевич был в штатском, но Настя ни на секунду не забывала, кто идет с ней рядом. И захотела бы – не забыла: сзади, но на приличном расстоянии, следом за ними двигался крепкий высокий мужчина. Что поделать, времена такие: большие начальники нуждаются в охране, особенно полицейские начальники. Впрочем, дело ведь не только в охране, но и в надзоре. Настя была уверена, что все эти «охраняющие» регулярно постукивали в службу собственной безопасности или в ФСБ, докладывали, куда ходило «охраняемое тело», с кем встречалось, чем занималось, в каком состоянии пребывало.

– Вас не бесит, что он постоянно таскается за вами по пятам? – спросила она.

– Привык. Таковы правила, а правила я соблюдаю. За все годы моей службы по-другому и не было.

– А в годы моей службы – было. Помните начальника МУРа Ёркина?

– Разумеется. Под его началом не служил, конечно, он ведь вышел в отставку, когда я еще школьником был, но в Школу милиции он приходил, когда я там учился. Выступал перед слушателями, делился опытом, рассказывал о самых сложных делах.

– И про Ереванское дело рассказывал? Про кражу полутора миллионов рублей из отделения Госбанка?

– Ну а как же!

– Мне тоже не удалось послужить при Ёркине, – вздохнула Настя, – я пришла в милицию в восемьдесят втором, он еще был начальником МУРа, а в следующем году вышел в отставку. Так вот, он жил в соседнем доме с моими родителями. Меня как раз папа с ним и познакомил. Я, честно говоря, трепетала от ужаса, когда папа сказал, что через полчаса к ним на чай зайдет Олег Александрович Ёркин. Я же девочка, только что окончившая университет, меня три месяца как на должность назначили, даже погоны еще не выдали, в те годы офицерское звание присваивали не раньше чем через полгода после назначения, так что я была совсем никто, даже не лейтенант, а тут сам живой начальник легендарного МУРа! Генерал! Можете представить, что со мной было? Сидела и ждала, ни жива ни мертва от волнения. А пришел такой симпатичный дяденька, высокий, улыбается, глаза хулиганские совершенно. В синем спортивном костюме, помните, такие были, с белыми полосками, их называли «олимпийскими»? Посидели, чаю попили, папа с Ёркиным что-то служебное пообсуждали, потом Олег Александрович засобирался домой и сказал, что ему надо еще в магазин успеть за продуктами. Он в те годы уже давно овдовел, жил вдвоем с дочерью, так что хозяйственные заботы делили пополам. Я тоже в магазин отправилась, мама попросила кое-что купить. Сходили мы с генералом в молочный и в «стекляшку», потом до овощного дошли, картошки взяли по два пакета. Вот же удивительно, – Настя невольно улыбнулась воспоминаниям, – помню, что сумки были полные, битком, тяжеленные, но, кроме картошки, ничего вспомнить не могу. Прямо перед глазами стоит сцена, как мы с генералом стоим в овощном, раскрываем каждый пакет и смотрим, много ли гнилой картошки. Ее продавали в бумажных пакетах по три килограмма, сверху старались положить три-четыре картофелины поприличнее, а вниз – мелкое, вялое, сморщенное и гнилое или проросшее. В те годы можно было иногда даже порадоваться, что купил картошку – и почти вся оказалась хорошей, это считалось большой удачей. Простите, я отвлеклась. Просто вижу этого вашего сопровождающего и все время вспоминаю, как мы с начальником МУРа картошку покупали. И никакой охраны. Хотя врагов у него было, я думаю, не меньше, чем у вас сейчас.

– Врагов не меньше, – согласился Константин Георгиевич, – зато наглости у этих врагов стало больше. И безнаказанности. О количестве огнестрельного оружия на руках я уж молчу, цифры несопоставимые. Так что насчет Кислова? Скажете что-нибудь?

– А что говорить? Вы и сами все понимаете, и опера на земле, я уверена, тоже все понимают. Не зря же версия о причастности сестры всем показалась более перспективной.

– Всем, кроме следователя, – заметил Константин Георгиевич.

– Это понятно, вы еще вчера объяснили. Идея, скорее всего, Борзуна или Сорокина, Борзун ее озвучил с соответствующими намеками своему подчиненному, а тот должным образом проинструктировал непосредственно следователя, ведущего дело. Тут меня ничто не смущает, кроме якобы доказательств, которые у них якобы имеются и которые непонятно откуда появились. При такой информации меня, конечно, вполне можно подозревать, если ничего не знать обо мне, вопросов нет. Я удачно подвернулась под руку, и моей картой сделали заход «в пичку». На самом деле все прекрасно понимали, что на первом месте – сестра. Наркоманка, у которой были ключи от квартиры брата, которая водится с сомнительными личностями и которая на следующий день после обнаружения трупа уже озаботилась продажей прав и получением денег. Показательно, не так ли?

– Так, – согласился Большаков.

О наличии наркотической зависимости у Юлии Кисловой стало известно буквально через час после приезда группы на место происшествия. Если Зое Печерниковой пришлось выяснять сей прискорбный факт при помощи хитрых программ, то в распоряжении полиции есть большая информационная база, в которой чего только не сыщется. Юлия Кислова, двадцати шести лет, не работающая, звонила в дежурную часть в 11.48 с сообщением, что обнаружила брата, Кислова Андрея, в его квартире без признаков жизни. При опросе пояснила, что приходила к брату в тот день уже второй раз, в первый раз – ориентировочно в 10.30–10.45, брат попросил сходить в магазин купить какой-нибудь еды. Юлия отсутствовала около часа и вернулась с продуктами. Вот тогда и обнаружила убитого. Записи с камер видеонаблюдения в адресе изучены, показания Юлии Кисловой подтверждаются: вход в подъезд в 10.23, выход в 10.51, второй вход в 11.44. На записи в 11.44 в руках у Кисловой пакет с продуктами.


– У него холодильник должен быть битком набит едой, – задумчиво проговорила Настя. – Я же была у него накануне, видела на кухне продукты в большом количестве, там запас дня на три, не меньше. Если только у него в среду гостей не было.

– Вы правы, дежурный следователь тоже обратил на это внимание. Собственно, опера за это и зацепились в первую очередь, пока еще личность Кисловой по базам не пробили. В холодильнике полно еды, а в пакете, который принесла сестра, были продукты, которые и без того имелись в кухонных шкафах: макароны, гречка, чипсы, чай в пакетиках. При этом продукты, купленные самим Кисловым, дорогие, а то, что принесла сестра, – самое дешевое из возможного. Не стыкуется, если поверить, что она делала покупки по его просьбе. Ребята сразу и заподозрили, что покупала она на свои деньги, чтобы создать себе алиби. Экономила.

Настя попыталась представить, как выглядели эти сведения в справке-меморандуме. Сколько таких справок она сама составила за годы службы – страшно вспомнить! «Заведено дело оперативного учета…», «Составлен план оперативно-разыскных мероприятий, в котором предусмотрены…», «Спецаппарат ориентирован на получение информации о возможных соучастниках…», «Участковые ориентированы на выявление лиц, склонных к…», «В ходе оперативно-разыскных мероприятий установлено, что…», «Проведен поквартирный опрос, в ходе которого получена информация о…», «Запрошены записи с камер видеонаблюдения, расположенных…», «В ходе оперативной отработки образа жизни, связей и последних дней жизни потерпевшего был установлен гражданин такой-то, который в ходе опроса пояснил, что…». Интересно, кто самым первым придумал такую форму канцелярской письменной речи, в которой категорически нельзя использовать местоимения? Невозможно в служебном документе написать «я проверил», надо писать «было проверено». Не «я решил», а «было принято решение». Не «я думаю», а «представляется». Не «Иванов считает», а «было высказано мнение». Подлежащим в предложении должен быть не субъект, осуществляющий действие, а само действие. Проведенное мероприятие, принятое решение. Что это? Попытка снять ответственность с человека и переложить ее на действие? Вот было принято решение. Ах, неправильное? Так это оно само и виновато, что оказалось неудачным, а люди ни при чем.

Жаль, что нельзя самой прочесть справку. Но Большаков прав: правила есть правила. Документ с грифом «Для служебного пользования» или «Секретно», а Анастасия Каменская уже давно не офицер, она никто.

Неработающая наркоманка – это всегда плохо. Ей нужны деньги. И она тянет их из всех щелей, в которые только может просунуться. Наверняка подворовывает, в том числе и у брата. Тем более есть ключи от его квартиры, можно прийти, когда хозяина нет дома. Может быть, Юлия имела обыкновение являться в самое неподходящее время и вести себя неподобающим образом? Настя Каменская тысячу раз видела наркоманов в плохие дни, когда ломка или уже началась, или вот-вот начнется и срочно нужны деньги на дозу. Зрелище не для слабонервных, надо признать. Но еще хуже, если наркоман является к тебе домой, чтобы ширнуться. Доза есть на кармане, ломка на подходе, времени уже нет, терпеть невозможно больше ни минуты, привычное место далеко, а хата брательника родного – вот она, совсем рядом, чего б не зайти? Настя представила себе, как к Андрею Кислову внезапно является сестрица, возможно, и не одна, открывает дверь своими ключами, вваливается в комнату, несет какую-то чушь о том, что она только на минутку, только чайку попить, дрожащими руками достает инвентарь… А потом спит. И очень страшно: действительно спит или уже умерла?

Выгнать? Не пускать? Сменить замки и не давать ключи? Да, наверное. Но Андрей Кислов почему-то этого не делал. Жалел сестру? Любил? Поощрял и содействовал?

«Вот чьего прихода он боялся, когда я была у него, – подумала Настя. – И пока мы стояли перед домом – тоже боялся. А в кафе уже не боялся, потому что про кафе Юлия не знала и искать его там не стала бы. Примем как вариант. Либо сестра, либо действительно кто-то другой, из-за кого Кислов и изменил внезапно свое решение передать права на экранизацию».

– Константин Георгиевич, мне сестра Кислова тоже кажется перспективной версией, – осторожно сказала она. – Но если с сестрой не срастется, то у меня есть кое-какие соображения. Готова буду поделиться, если кто-то заинтересуется.

Поймав на себе предостерегающий взгляд Большакова, Настя тут же поспешно добавила:

– Никуда лезть не буду, слово даю. Если только не появится адвокат с договором об оперативном сопровождении защиты обвиняемого.

– А есть шанс, что он появится?

– Ни малейшего. Так что к делу об убийстве Кислова я и близко подходить не стану. А вот с показаниями о том, что между нами был конфликт на почти сексуальной почве, хотелось бы разобраться. Вы же понимаете, что я не успокоюсь, пока не пойму, откуда ноги выросли. Версию о моей причастности, надо полагать, уже полностью отбросили?

– Судя по справке – да.

– Но откуда пришла информация, вы мне, конечно, не скажете?

Большаков промолчал, но и без слов было понятно, что не скажет. Не положено. Вернее, скажет в самых общих чертах, не называя фамилий. Информация предоставлена участковым, который, в свою очередь, получил ее от «установленного гражданина», утверждавшего, что видел, как между Кисловым и женщиной, по описанию похожей на Настю, возник конфликт, а когда женщина ушла очень рассерженная и расстроенная, Кислов сам сказал свидетелю, мол, «дамочка привыкла покупать себе мужиков и не получать отказа». Хорошая история. Красивая. Ну ладно, без фамилий обойдемся, не бином Ньютона.

Участковый. На что могли ориентировать участковых по делу об убийстве, совершенном в квартире? На сведения о личности потерпевшего и тех, кто к нему приходит. Вряд ли на что-то другое. Это означает, что потенциальным источником информации может быть только один участковый – тот, на территории обслуживания которого находится дом, где проживал убитый. Хорошо, не один, двое: участковый и старший участковый, в ведении которого находятся несколько территориальных единиц и который контролирует и руководит работой рядовых участковых. Ориентировку-то зачитывали (если вообще зачитывали) всем, но только сотрудники, едва услышав адрес, тут же выключают внимание: земля не моя, ко мне не относится, дальше слушать не буду. Если кто-то и зафиксировал внимание на сообщении, то, вероятнее всего, именно те, кого это касается.

Теперь свидетель, который «своими глазами видел и своими ушами слышал». Если и видел, и слышал, значит, был либо на улице, когда Настя разговаривала с Кисловым у дома, либо в кафе. Круг сужается.

Почему он пошел с этой историей к участковому? С какой стати? Мало ли чего мы в этой жизни видим и слышим, мы и самым близким-то не все рассказываем, а тут – участковый. Посторонний, в сущности. Допустим, свидетель узнал о том, что Кислов убит, и считает, что располагает важной информацией. К кому он идет с этой информацией? К тому, кто занимается раскрытием преступления или его расследованием, но не к участковому. Он идет в полицию, обращается в дежурную часть, к нему вызывают опера, если дело возбуждено. Если дела нет, то советуют или идти домой и не беспокоить занятых людей, или обратиться к участковому, это правда. Но дело-то возбуждено, убийство, как-никак, не отпишешься. И этот «установленный в ходе оперативно-разыскных мероприятий» человек должен был прямиком оказаться либо у следователя, либо у оперативников.

Почему с информацией по делу об убийстве свидетель обратился к участковому? Потому что знал его. Участковый для него – друг, товарищ и брат. Может, сосед или родственник. Или этот свидетель сам по уши замазан, регулярно платит участковому за закрытые глаза, к нему же и за советом побежал. А уж участковый не растерялся, распорядился информацией как надо. В случае удачи – всем профит: разыскники отчитаются об активном привлечении службы участковых инспекторов, служба отчитается об активном участии в раскрытии тяжкого преступления.

Стало быть, этот свидетель – не случайный прохожий, проживающий в другой части Москвы. Он либо местный житель, либо работает на территории участка. Круг сужается еще больше. А если учесть, что он видел, как «женщина ушла рассерженная и расстроенная», значит, улицу можно смело отбрасывать. Остается кафе. Постоянный посетитель, проживающий поблизости, или сотрудник.

Однако же многовато успели оперативники за время с полудня четверга, когда приехали на место преступления, до вечера пятницы, когда повезли Анастасию Каменскую на допрос. Большаков рассказал, что записи с камер, как следует из справки, смотрели очень тщательно, потому что сразу заподозрили наличие соучастника-мужчины, так что всех лиц мужского пола, входивших в подъезд, рассматривали чуть ли не под лупой. И это разумно. И обратили внимание на молодого человека, который входил в дом минут за пять до первого визита сестры Кислова, а выходил в 11.51, то есть через три минуты после того, как Юлия позвонила в дежурную часть. При этом набирал код на панели домофона, а не звонил в квартиру, то есть либо жилец, либо постоянный гость. Однако при поквартирном обходе никто не признал в нем ни проживающего, ни хорошо знакомого. Впрочем, это ни о чем не говорит на самом деле: в нынешние времена люди мало общаются с соседями и большей частью не запоминают лица тех, с кем сталкиваются в подъезде или в лифте. Многие снимают квартиры и живут в них недолго, ни с кем не знакомятся. Социальная анонимность как следствие урбанизации. Да и признать или не признать уверенно этого мужчину довольно сложно: капюшон закрывает значительную часть лица. Все опрошенные жители подъезда утверждают только одно: в интересующее следствие время к ним не приходил мужчина подходящего возраста, похожей комплекции и одетый так, как на фотографии, распечатанной с записи.

В общем, получалось достаточно убедительно: Юлия и ее дружок задумали убить Кислова. Почему – в данном случае неважно. Они прекрасно понимают, что на доме установлены камеры, поэтому входят не вместе. Сообщник идет чуть раньше, код он знает от Юлии, через несколько минут является она сама, друг, вероятно, ждет на лестнице. Открывают дверь ключами, входят. Возможно, входит только подельник, а Юлия ждет в подъезде. Все-таки не женское это дело – убийство, да еще ударом по голове. Когда дело сделано, дружок остается там же, где-то на лестнице, а Юлия уходит как бы за покупками. Ну и на самом деле за покупками, потому что в первый раз она приходила к брату без пакета с продуктами. Такое алиби они придумали. Юлия возвращается, обнаруживает брата и вызывает полицию, после чего дает знать сообщнику, что все прошло как задумано и теперь он может спокойно уходить, а она останется ждать полицейских и изображать безутешную родственницу.

Наркоманы вообще изобретательный народ, но, как и все люди, допускают ошибки и просчеты. Им казалось, что все продумано идеально. Следы присутствия Юлии в квартире есть? Да, конечно, она постоянно приходила к брату, у нее и ключи есть, для нее квартира Андрея – фактически второй дом. Нет, ключи никому не давала, и ничьих потожировых следов, кроме ее собственных, на связке нет и быть не может. А их там действительно нет, если она сама в первый раз открывала дверь, чтобы впустить подельника. Почему вернулась? Потому что брат попросил в магазин сходить, купить еды. Вот только с продуктами неувязочка вышла. Вроде все предусмотрели, а на ерунде прокололись.

А кстати, зачем Юлия вернулась на самом деле? Похоже, для того, чтобы поскорее обнаружить труп и зафиксировать смерть брата. Нет сил ждать, пока найдут, он ведь живет один, и когда еще народ спохватится, что Андрей долго не выходит на связь… Недаром девушка уже на следующий день позвонила Латыпову насчет передачи прав. Деньги ох как нужны! Откуда она узнала, кому нужно звонить? Ну, допустим, сам Кислов ей рассказывал о предложении «Старджета» и о своем последующем отказе. Что, и номер телефона редактора Леси и продюсера Латыпова ей дал? Для чего? Сомнительно. После приезда дежурной группы никаких возможностей собирать такую информацию у Юлии уже не было, ей нужно было изображать потрясение и шок, отвечать на вопросы, давать показания. Было бы странно, если бы в этой ситуации она начала переписывать имена и телефоны с мобильника убитого. После окончания осмотра квартиру опечатали, телефон и ноутбук потерпевшего изъяли, все ключи должны были собрать, в том числе и связку сестры. Выходит, она готовилась заранее. Улучила момент и влезла в его телефон или нашла валяющуюся на столе визитку, которую даже красть нужды не было, достаточно просто сфотографировать.

В принципе преступление совершено «грязно», и раскрыть его – дело пары дней, если сразу заподозрить Юлию. А вот если ее не рассматривать как подозреваемую, то все непросто. Но прокол с продуктами и слишком поспешный звонок Латыпову свели все усилия на нет. За Юлию взялись активно и плотно, наверняка сели ей на хвост и вот-вот найдут того парня в куртке с большим капюшоном, ее сообщника. А возможно, уже и нашли.

Все это замечательно, и можно только поаплодировать быстрой и умелой работе полиции. Впрочем, Настя прекрасно знала, как пишутся справки-меморандумы, ее этому искусству еще старые сыщики учили. Золотое правило: никогда не рассказывай руководству о случайных удачах, которые на самом деле падают тебе на голову гораздо чаще, чем принято думать. Любой обнаруженный факт, любое «установленное лицо» должны подаваться как результат неустанных и интенсивных оперативно-разыскных мероприятий и активной работы со спецаппаратом, иными словами – с агентурой. Руководство должно видеть, что ты трудишься в поте лица и что преступление раскрывается исключительно благодаря твоим целенаправленным усилиям, а не чудесному везению и слепому случаю.

И все-таки хотелось бы понимать три вещи.

Первая: почему Андрей Кислов внезапно отказался передавать права на экранизацию?

Вторая: почему он допустил ситуацию, при которой у сестры-наркоманки есть беспрепятственный доступ в его квартиру?

И третья: зачем Кислов кому-то рассказывал небылицы об Анастасии Каменской? Причем не о давней знакомой, с которой могли быть какие-то личные счеты, а о незнакомой женщине, работающей в Рязанской области, в маленькой типографии. О женщине, которую он едва знал. Зачем?





Светлана Гнездилова




Спустя неделю в доме не осталось ни одного предмета одежды Виктора Семеновича Гнездилова. Исчезли и его туалетные принадлежности, и блокноты, органайзеры и планнеры, и папки со служебными документами, и ручки с карандашами. На то, чтобы просто избавиться от вещей, много времени не потребовалось, но Светлана Дмитриевна предусмотрительно всё просмотрела. А вдруг Виктор искал Лёню? Или даже не искал, а хотя бы просто получал информацию о нем? Вдруг окажется, что муж был не так бессердечен, как она думает?

Но ни единого упоминания о сыне она в кабинете не обнаружила. Ни единого! Как будто Лёни вообще никогда не было у них.

«Надо найти Лёню, – билась в голове отчаянная мысль. – Найти и вернуть домой. Боже мой, почему я послушалась Виктора? Как я могла? Он же поработил меня, согнул, сломал, задавил! Права была мама, ох, права… А я, дура, не понимала, о чем она говорит. И потом ничего не понимала. Сорок лет смотрела ему в рот и делала, как он велел. Слепая, глухая, тупая, послушная. Нет, не послушная. Покорная. Как я могла? Почему позволила?»