Черный талант

Глава 5




«Пациенткой, лежащей в тридцать первой палате, была двенадцатилетняя девочка-подросток. Когда она поступила в лечебницу, Эдвард Джонс дежурил в ночную смену. В ту ночь лил дождь — он не прекращался уже второй день. На улице была слякоть — не пройти, на дорогах пробки. Все было спокойно и тихо, когда подъехала машина „Скорой помощи“, и в сопровождении санитаров и врача порог больницы переступили молодая женщина и ребенок. Женщина, мать девочки, выглядела самой настоящей сумасшедшей. Дикие, бессмысленные глаза, в которых не было никакого выражения, уставились на доктора Джонса. Даже ему, имевшему за спиной многолетнюю практику, стало немного не по себе от этого сумасшедшего взгляда. Вдобавок ко всему, женщина СМЕЯЛАСЬ. Она хохотала, как бешеная, словно не могла остановиться. Ее смех был самым ужасным, с чем приходилось сталкиваться доктору. Он отвел глаза от пациентки.

Девочка стояла, словно столб. Она ничего не делала, ничего не говорила.

Позже Джонс узнал, при каких обстоятельствах помешалась женщина и что стало с девочкой. Вчера в лесу погибла приемная дочь Сибил Смит — так звали сумасшедшую. Патологоанатом еще не сделал окончательного заключения, однако, по предварительным сведениям, у девочки, Кэти Лойс, было слабое сердце, и она умерла от испуга. Однако кто-то — или что-то — не только напугал несчастную до смерти, но и жестоко искусал. Раны, из которых, по всей видимости, вытекло большое количество крови, были найдены на шее и руках. Особенно сильно была покусана шея.

Эдвард Джонс некоторое время спустя ездил в морг и беседовал с патологоанатомом, мистером Морли. Он интересовался, как погибла Кэти Лойс, надеясь пролить хоть какой-то свет на эту странную историю. Девочка, покусанная не пойми кем… Может, она и умерла от потери крови.

— Главной причиной был испуг, — говорил патологоанатом. — Если бы девочка не умерла раньше, она погибла бы от большой кровопотери, так как уже первый укус в шею задел сонную артерию.

Лев, нападая на жертву, перекусывает яремную вену. Кэти же, судя по отпечаткам зубов, покусало не животное, а человек.

Что касается Джейн Смит, она, по всей видимости, находилась поблизости. Хотя вполне возможно, что девочка, обнаружив исчезновение подруги из палатки, обеспокоилась и вышла на улицу, чтобы ее найти. Когда же она обнаружила труп Кэти, то испытала тяжелое потрясение. С тех пор она ничего не говорила. Молчала, словно немая.

Когда обе прибыли в лечебницу, Сибил Смит продолжала хохотать своим диким смехом; Джейн, напротив, не подавала никаких признаков жизни. Если бы не спокойное, ровное дыхание, Джонс подумал бы, что она мертва. Смотреть на этого ребенка, безучастного ко всему происходящему, было едва ли не тяжелее, чем видеть сумасшествие ее матери. Джонс со многим сталкивался в течение своей практики: были и подростки, бросающиеся с крыши высотных домов из-за несчастной любви, были матери, потерявшие своих детей, были дети, пострадавшие от маньяков… Но зрелище этих двоих: красивой — когда-то красивой — молодой женщины, чьи привлекательные черты так исказило безумие, да светловолосой девочки, напоминавшей грустного ангела, потрясло Джонса. Еще долго он будет видеть в снах это печальное, опустошенное лицо ребенка.

Сибил Смит находилась в другой палате; ее состояние нисколько не улучшилось, несмотря на многочисленные попытки психиатра хоть как-то вернуть ей рассудок. Смех только сменялся рыданиями, звучащими так же безумно, как и хохот. Джейн, напротив, казалось, стала еще более безучастной к происходящему, хотя больше было уже некуда. В своей палате она улеглась на койку и заснула. Она проспала три дня, ни разу не проснувшись. Джонс опасался, что придется кормить ее искусственно, иначе девочка могла погибнуть без еды. Но по истечении трех дней Дженни проснулась, хотя и в бодрствующем состоянии она была похожа на спящую. Ни малейшей реакции на раздражители, ни тени эмоций в голубых глазах, которые казались огромными на похудевшем, осунувшемся лице. Она села на кушетку, точно неживая кукла, которую подняли руки играющего с ней ребенка, съела пару ложек каши, принесенной на ужин. Потом снова легла и уснула до утра.

На вопросы она по-прежнему не реагировала. Джонс знал, что в ответ на сильный стресс или психическое потрясение у человека может развиться сонливость как защитная реакция организма. Он опасался, что девочка может впасть в кому, выбраться из которой практически невозможно. Только в книгах люди встают после летаргического сна или комы относительно целыми и невредимыми. В жизни же таких случаев практически не бывает. В организме человека за время неподвижного лежания происходят необратимые изменения, которые влияют и на мозг. Очнувшийся после длинного сна в несколько лет или даже месяцев уже никогда не станет нормальным человеком. Он не сможет думать, понимать, жить как обычные люди; скорее всего, это будет лишь подобие, злая карикатура на прежнего человека. Фактически растение, которое питается из трубки, из-под которого выносит судно сиделка, растение без чувств, желаний и мыслей. Будут одни потребности, и все. Хуже, чем мертвый. Не мертвый, но и не живой.

Нередко Джонс думал, что гораздо лучше для девочки было бы умереть в лесу вместе с подругой. Эти мысли таились глубоко в подсознании, задавленные другими, „правильными“ — о том, что врач должен любой ценой сохранить жизнь больного.

Однако часто гораздо гуманнее позволить пациенту умереть, избавив его от мучений. Врач не должен думать так, но если врач — живой человек, а не бессмысленная машина для лечения, он непременно подумает, глядя на изуродованного, искалеченного, раненого, умоляющего о смерти, что гораздо милосерднее исполнить его волю, помочь ему обрести покой. Джонс не знал, как сложится дальнейшая судьба Джейн. Сможет ли она выкарабкаться, сможет ли справиться с потрясением? А если справится, разве не будет ее всю оставшуюся жизнь преследовать призрак мертвой подруги, являться в кошмарных снах, мучить смутными видениями? Джейн стала очевидцем чего-то ужасного, как, впрочем, и Сибил. Одно дело быть убитой и совсем другое — смотреть, как убивают другого человека. Второе хуже, намного хуже, и не каждый справится с этим. Не каждому дано не сломаться, а выжить и выйти из подобного ужаса полноценной личностью. Джейн уже никогда не станет прежней, никогда.

Каждый день к ней в палату приходил психиатр, с ней пытались разговаривать, однако понять, слышит ли девочка обращенные к ней слова, понимает ли их, было невозможно. Она сидела с прежним безучастным выражением лица, и даже глаза ее не двигались. Ни малейшего движения, иногда казалось, что девочка даже не дышит.

Поначалу Джонс хотел привести Дженни к матери, однако последняя была в ужасном состоянии, она потеряла рассудок окончательно. Как и дочь, она уже не говорила — только то смеялась своим жутким смехом, разносящимся чуть ли не на всю больницу, то рыдала, так же громко и так же кошмарно. Казалось, в нее вселился дьявол, Сатана, злой дух. Будь Джонс религиозным человеком, он ни на секунду бы не усомнился в том, что Сибил Смит одержима.

Доктор надеялся, что им удастся поставить Джейн на ноги, однако дело осложнялось тем, что девочка сама не хотела выздоравливать. Она не прилагала никаких усилий и, похоже, до конца жизни не собиралась ни с кем разговаривать. Она была глуха ко всем попыткам вернуть ее к обычной жизни, она не хотела этого возвращения. Возможно, она замкнулась в себе и сейчас жила в своем собственном, несуществующем мире».



Я прекратила чтение и посмотрела на часы мобильного телефона. Близилась полночь, а началось все с того, что я решила на сон грядущий просмотреть пару глав нашумевшего бестселлера Курагина. Нашла книгу в Интернете, прочла первые десять страниц. Неожиданно произведение увлекло меня — я не замечала, как бежит время, только изредка щелкала мышкой, нажимая на следующую страницу романа. Да, странная книга, ничего не скажешь. Поначалу — вроде вполне себе нормальная история о том, как мать с двумя дочками собирается выбраться на пикник и отметить день рождения одной из девочек. Однако происходит нечто ужасное, в результате чего одна из дочек умирает, а другая вместе с матерью лишается рассудка, и обе попадают в психиатрическую больницу. Все это действо перемежается рассказом, а точнее чьим-то потоком сознания — непонятный Черный город, Убийца Ворон, мертвые птицы… Возникал вопрос — то ли роман писал сумасшедший, то ли он хотел, чтобы читатель сам на время прочтения вещи превратился в сумасшедшего. Может, поэтому и город не назывался, и лечебница значилась под номером «137» — где она находится, в Америке, в Англии, во Франции или в Тарасове, непонятно. Вроде как персонажи носят западные имена, но я сомневалась, что подобные больницы существуют сейчас в Штатах.

Чем-то описание лечебницы меня настораживало — только подумав хорошенько, я смогла понять чем. Если действие романа предполагало развитие сюжета в настоящем времени, то клиника была отнюдь не современной. Скорее всего, такая лечебница могла существовать в прошлом, а то и в позапрошлом веке! Надо же, какая странность. Почему Владислав Курагин взялся описывать клинику, которая в современном мире не может существовать? Он намеренно сделал это, чтобы создать иллюзию происходящего вне времени и пространства? Но откуда он мог узнать детали обстановки, список оборудования лечебницы, если на сегодняшний момент все это давно устарело? Он что, искал в Интернете описание когда-то существовавшей больницы? На его месте и я бы нашла описания западных клиник — хотя бы потому, что герои названы на американский манер. Или нет? Кто же их разберет, этих писателей… Но если Курагин хотел вызвать у читателя своеобразный «взрыв мозга», то он этого добился. Мало того что книга была странной, она обладала еще одной особенностью — не позволяла от нее оторваться. Я намеревалась выкурить сигарету, поставить чайник, однако роман буквально заворожил меня, и я против воли вглядывалась в монитор, следя за развитием сюжета. Сна не было ни в одном глазу — хотелось читать всю ночь напролет, до тех пор, пока я не узнаю, кто убил вторую девочку, кто такой Убийца Ворон и что же произошло в Черном городе. События чьего-то вымышленного мира перемежались с жизнью обычных людей, которые таковыми не являлись. На первый взгляд совершенно не сочетающиеся главы хитроумным образом переплетались друг с другом. У меня создавалось впечатление, что я не читаю книгу, а разгадываю головоломку, постепенно открываю новые детали, и с появлением крошечного кусочка пазла вся картинка чудовищным образом меняется. Произведение Курагина можно было сравнить с калейдоскопом — вертишь его, а камешки перекатываются и предлагают тебе все новые и новые узоры.

И одновременно с этим — гнетущая, мрачная атмосфера, которой была пронизана книга. Кто-то сравнивал роман с книгами Стивена Кинга, и я была согласна, что между произведениями этих двух авторов — западного и нашего, тарасовского, — было нечто общее. Взять хотя бы любой отрывок из глав о «Черном городе»: «Рэйвен упала на колени, так и не убрав рук от ушей. Вопли прорезали ее внутренности как ножом, наполняя кровь отравленной гнилью. Все самое мерзкое, на что только способно человеческое воображение, казалось несущественным и жалким подражанием ужасу, настоящему, действительному, который она испытывала сейчас. Простые слова — бессмысленная трата времени, они здесь не помогут. Если и существовало на свете нечто, способное выразить страхи, ненависть и боль всего человечества, оно было в этих воплях. Словно стервятники, на Рэйвен налетели бешеные крики, готовые выклевать глаза, разодрать кожу и сожрать мозг. Она ощущала реальную боль — не несуществующую или придуманную, а самую что ни на есть настоящую. И эта боль во сто крат была сильнее, чем какая бы то ни было физическая, которую она могла испытать в прошлой жизни. Могло показаться странным, что такая боль была вызвана простым звуком. Хотя простым ли? Рэйвен никогда не слышала подобного и ни за что в жизни не хотела бы услышать снова. Словно черная тень, обрушившаяся на нее у ворот, обрела голос…»

Бред? Галлюцинации психически больного человека? Может, Владислав Курагин во время написания своего бестселлера принимал психотропные вещества? Так сказать, для расширения сознания, для помощи в создании темного мира. Надо бы спросить у Лады, да и вообще, побеседовать с самим писателем. Да, книга интересная, динамичная, пугающая — но мне откровенно не нравилось то, что было в ней написано. Это как смотреть на что-то отвратительное и внушающее безотчетный ужас: хочется отвести глаза, зажмуриться, но против воли только всматриваешься в кошмарное действо. То же самое и с романом — мне не хотелось его читать дальше, но я абсолютно ничего не могла с собой поделать. Я погружалась в чтение, словно мое сознание разделилось на две половинки: одна советовала мне выключить компьютер для сохранения своего психического здоровья, а другая, соглашаясь с первой, заставляла меня читать книгу дальше.

Как только Курагин ухитрился написать произведение, которое по своему действию напоминало наркотик? На месте главного редактора я бы запретила издавать этот роман — потому что непонятно, как он повлияет на читателей. Я склонялась к тому, что существуют такие фильмы и книги, которые никому читать и смотреть не следует — вследствие отрицательного воздействия на психику человека. И роман «Черный город для Рэйвен» как раз относился к подобным произведениям.

Но я, увы, поддалась бессознательному порыву дочитать книгу до конца — даже несмотря на то, что прочитанного уже было достаточно для того, чтобы у меня возникло желание обстоятельно поговорить с создателем романа. И все же, несмотря на позднее время и гнетущее ощущение от произведения, я продолжила жадно поглощать страницы книги.

«ОНИ ПЛАВАЮТ ТАМ — ВСЕ ПЛАВАЮТ… ИХ ЛИЦА, ИХ ЧЕРЕПА… ИХ КОРЯВЫЕ КОГТИ, ОНИ ЗАТАЩАТ ТЕБЯ ТУДА, И ТЕБЕ НЕ ВЫБРАТЬСЯ…

— Я никого не убивала! — закричала Дженни не своим голосом. — Я не убивала! Нет, это ты, ты все подстроил, это ты, ты!

— Не только. Еще и Рэйвен, — самодовольно заметил Убийца Ворон. — Она завладела тобой окончательно тогда, когда ты заключила сделку. Помнишь — с мертвецом? — так вот, это была ты, твое отражение, вот только отражалось не твое лицо, какое оно сейчас, — отражалось то, что зовется… как там это у вас? — внутренняя сущность. Что-то вроде того. Другими словами, я. Или Рэйвен. Она здорово убивает — одно удовольствие смотреть, не то что мучиться над тобой, когда тебя то вороны всякие атакуют, то в реку затягивает…

— Я не убивала… — всхлипнула она. — Ты говорил, что надо бояться ИХ…

— Правильно. А ты ИХ, собственно, и убивала. Вернее, та твоя лучшая половина, что зовется Рэйвен. Мне она больше нравится, не обессудь.

— Если она кого-то и убивала, так этих монстров! — нашлась Дженни. — ИХ!

— Конечно, — довольно согласился Убийца Ворон. — А знаешь, кто такие ОНИ — это, я полагаю, все мы, — заявил доктор Джонс.

— Что?… — Джеймс смотрел на него, как на ненормального. Черт, похоже, в клинике появился новый пациент — и на сей раз это ее заведующий, пронеслось у него в голове. — Что за чушь, извиняюсь за выражение?!

— Абсурд, вы правы, — пожал плечами тот. — Но подумайте: Дженни боялась ИХ. Людей. И ИХ она убивала. Сибил Смит видела, как Дженни прокусывает шею сестры, и, естественно, свихнулась от ужаса. Потом она говорила, что не Дженни в опасности, как поняла Энни Крафт, а Дженни ОПАСНА. Она умерла тоже из-за страха, только тут ее дочь виновна косвенно. Сибил Смит боялась того дьявола, что очнулся после сна. И, может, она тоже видела то, что Дженни заставляет видеть других. Нечто похожее было с одной из пациенток этой клиники — только она убивала сознательно. Правда, это была взрослая женщина, а ребенок-убийца, конечно, — это жутко.

У Джеймса Блека не оставалось слов, чтобы что-то сказать. Он был так потрясен, как, казалось, не был за всю свою жизнь. И его не оставляла мысль: а что, если Дженни Смит сейчас где-нибудь убивает новую жертву? Не догадываясь о том, что она делает, не контролируя свои поступки и ни перед кем не отвечая за них? Кого она убьет следующим? Кого уже убила?..



— Оставь меня, пожалуйста! — взмолилась она. — Уходи, я не хочу… Верни все назад, сделай все по-прежнему… я не убийца, убийца — ты! Ты — Убийца Ворон!

— Я, — согласился он. — Но я — это ты, Рэйвен! Ты потеряла себя, и теперь ты не найдешь прежнюю себя! У тебя нет выхода, ты — Рэйвен!


— Уйди, оставь меня! — завопила она. Лес подхватил ее вопль и поглотил его, точно сожрал в черноте небытия. Наверно, весь мир слышал его — и одновременно ни одна живая душа, так как крик ударился о глубины ее души, погрязнув в бездне отчаяния. А Убийца Ворон безмолвно хохотал, и его лицо — лицо Убийцы, скрытое капюшоном, — стало видно ей. Это лицо — наверно, самое ужасное, что она когда-либо видела. Оно вобрало в себя все, что может называться ужасом, все представления о страхе, весь ужас тысяч, миллионов людей. Это лицо — маска отчаяния, жестокости, зла и уязвимости, беззащитности. В нем необъяснимо гармонично сочетались все противоположности мира, все полярные понятия, которые, казалось, не могли соседствовать друг с другом. Одно убивало другое, но существовать отдельно ни то, ни другое не могло.

Смотреть на лицо Убийцы Ворон — ее собственное лицо — она не могла. И, словно из того, другого мира — мира, где нет ни больниц, ни Черного города, ни реки памяти, — донесся его голос. Ее голос.

— Ты — Рэйвен. Тебя нарекли Рэйвен. А я — Убийца Ворон.

И прежде чем она поняла смысл этих слов, Дженни Смит навеки погрузилась в Реку Забвения.

Джеймс Блек задумчиво смотрел на газетный заголовок. В углу страницы значилось: двенадцатилетняя пациентка психиатрической лечебницы 137 найдена мертвой. Причина смерти — инфаркт миокарда.

Обстоятельства смерти не выяснены».



Я перевела дыхание — роман заканчивался смертью главной героини Дженни Смит, которая и была убийцей-вампиром своей сестры и других жертв. Да, определенно, с Владиславом Курагиным явно что-то не так — налицо психическое расстройство, раз он написал подобную вещь.

У меня не было ни малейшего желания перечитывать книгу, несмотря на то, что она буквально заставила меня прочитать ее от корки до корки. На часах было почти четыре — я засиделась за компьютером едва ли не до рассвета. Следовало пойти спать, но впечатление от романа было настолько сильно, что я прекрасно понимала: заснуть мне не удастся.

Я вышла в коридор, прошла на кухню. Включила чайник и уселась на стул, обдумывая прочитанную книгу. Пожалуй, это едва ли не самое сильное произведение, которое мне доводилось читать. Однако на месте редакторов «Лучшей книги» я бы не стала просить Курагина писать что-то еще — наоборот, посоветовала бы автору воздержаться от дальнейших писательских экспериментов, дабы сохранить рассудок читателей в добром здравии. Уж на что я, человек, который в жизни повидал многое, отличающийся устойчивой психикой, — даже я была потрясена книгой. На романе следовало бы сделать пометку «не для слабонервных» и «18+». По крайней мере, детям подобное лучше вообще не брать в руки.

Итак, остается дождаться утра и позвонить Ладе, затем нанести визит в семью Курагиных и как следует поговорить с Владиславом по поводу его произведения.



Едва дождавшись половины девятого утра, я взяла мобильный телефон и набрала номер Владислава Курагина. Поспать в эту ночь мне так и не удалось — то ли книга была виновата, то ли мне так не терпелось назначить время беседы с писателем. Я не разбудила его — Курагин сразу взял трубку, как будто ожидал телефонного звонка. Голос его звучал встревоженно.

— Кто это? — как всегда, без приветствий, лаконично спросил он.

— Это Татьяна Иванова, — представилась я. Похоже, писатель не забил мой номер в память телефона — может, не ожидал, что я снова пожелаю побеседовать с ним. — Я журналист, помните меня? Недавно я брала интервью для газеты.

— Что вы хотите? — все так же без намека на вежливость оборвал меня Курагин.

— Я хотела бы встретиться с вами, — начала я. — Это очень важно, мне просто необходимо побеседовать с вами как можно скорее!

— Я занят, — как всегда, начал отказываться от встречи писатель. Знаем, проходили уже, меня этим не остановишь, поэтому я тут же проговорила:

— Дело крайне важное, для вас в первую очередь! Это не телефонный разговор, и чем скорее я смогу с вами побеседовать, тем будет лучше для вас же!

Все это я наговорила Владиславу по той простой причине, что мне нужно было как можно скорее устроить свое свидание с ним. Скажи я, что хочу просто поговорить с Курагиным о его книге, тот бы попросту повесил трубку — мол, времени нет, что хотите, то и делайте. А учитывая рассказ Лады, которая была убеждена, что ее муж чего-то или кого-то боится, я решила заинтриговать писателя — якобы знаю нечто важное, поэтому я была уверена, что Курагин попадется в мои силки. И оказалась права — Владислав коротко бросил:

— Хорошо, приезжайте. Я поговорю с вами.

Утро нового дня было морозным и безоблачным. Наверно, если б наконец выпал снег, было бы не так холодно, однако на асфальте не имелось даже следа самой жалкой снежинки, и только оставшиеся после дождей лужи покрылись хрупкой коркой льда. Я села в свою машину и без всяких приключений добралась до дома, в котором проживали Курагины. Дверь мне открыла Лада — видимо, супруга писателя уже отвезла дочь в школу и теперь находилась дома. Нам пришлось изобразить с ней первую встречу незнакомых людей: «Здравствуйте, вы к нам? По какому вопросу? Ах, журналистка, хорошо, пройдите в комнату моего мужа…»

Владислав не вышел в коридор встретить меня — я увидела его, как всегда, сидящим за компьютером, но писал он новую книгу или развлекался пасьянсом, понятно не было. Рабочий стол компьютера украшали немногочисленные значки, а никаких программ открыто не было. У меня создалось ощущение, что сочинитель не закрыл перед моим визитом текстовые документы или приложение с играми, а попросту все утро сидел, уставившись в монитор. Рядом на столе стояла недопитая чашка кофе, лежал бутерброд с колбасой, к которому Курагин даже не притронулся. Услышав мой вежливый стук в дверь и звук шагов, он повернулся ко мне лицом, стараясь всем своим видом продемонстрировать равнодушие и безучастность. Но я прекрасно видела, что в глазах его горит нетерпение и нечто похожее на страх.

— Доброе утро, — вежливо начала я. — Спасибо, что согласились принять меня.

— Вы хотели поговорить со мной о чем-то важном, — бесцеремонно оборвал Курагин. — О чем?

— Да, у меня есть некоторые сомнения, которые напрямую зависят от содержания вашей книги, «Черного города для Рэйвен», — уклончиво ответила я. — Но прежде чем я скажу вам о них, нужно, чтобы вы ответили на несколько вопросов, которые касаются вашего романа. Я вас уверяю, это не займет много времени.

— Спрашивайте, — милостиво разрешил Курагин. Я опустилась на стул — не стоило ждать приступа вежливости писателя, вряд ли он в курсе, что дамам и гостям предлагают присесть.

— Я прочитала ваш роман, — сказала я. — Начала книгу вечером, но остановиться не смогла, поэтому всю ночь напролет я сидела за компьютером, до тех пор, пока не прочитала все произведение до конца. Сразу скажу вам: вещь сильная, она до последнего держит читателя в напряжении и буквально не отпускает его. Однако я очень удивилась, что книгу допустили к печати.

— Почему же? — удивился Курагин. Его изумление было искренним, не наигранным, это сразу бросалось в глаза.

— Потому что книга очень тяжелая, — сделала я акцент на слове «очень». — И у меня возникли вопросы относительно психического здоровья ее автора. Те эпизоды, где речь идет о Черном городе и второй половине сущности главной героини — той, что зовется Рэйвен и Убийцей Вороном, — написаны так, словно сочинивший их человек был в состоянии наркотического опьянения или переживал приступ помешательства. Скажите, как вы писали эти главы? Я читала много книг, но такая мне попадается впервые.

— Вы всерьез полагаете, что я принимаю наркотики? — усмехнулся Курагин. — Или думаете, что перед вами сумасшедший шизофреник?

— Вроде того, — пожала я плечами. — Потому что нормальный человек подобного не напишет.

— Вынужден вас разочаровать, — сказал Курагин. Голос его стал несколько мягче, ушли нотки тревожного ожидания. — Я писал книгу в абсолютно здравом уме и твердой памяти. Да, главы про Черный город не похожи на остальные, но описывать то, что творится в подсознании человека, по-другому нельзя. Я же говорил вам, что мозг любого из нас — вещь загадочная, и кто знает, какие монстры таятся под личиной вроде здорового и адекватного человека. Главная героиня — Дженни — с детства подвержена фобии, она панически боится змей. Я во многом описал черты характера своей дочери Оли — она всю свою жизнь страдает арахнофобией, то есть боязнью пауков. Еще когда ей пять лет было, она едва ли сознание не теряла, стоило ей увидеть это членистоногое. Ну а дальше — фантазия писателя. У меня возник вопрос: а как этот страх может трансформироваться в сознании маленькой девочки? Чтобы защититься от навязчивой фобии, сознание ребенка создало ей этакого защитника — Убийцу Ворона, который вроде сперва защищал Дженни, а потом превратил ее саму в убийцу. Но Убийца Ворон — это та часть Дженни, которая скрыта глубоко в подсознании. Произошло событие, послужившее отправной точкой, вследствие которого появился и овладел девочкой Убийца Ворон. Сами подумайте, если б я написал: «Дженни боялась змей и придумала себе защитника Убийцу Ворона, а потом убила Кэти» — разве было бы интересно читать произведение? Зато абстракции, недомолвки, метафоры — все это как нельзя лучше подходит для описания того, что творится в голове психически нездорового человека. Конечно, я не психиатр, у меня нет фундаментальных познаний в психологии, зато имеется неплохая фантазия и развитое воображение. Собственно, эти качества для писателя куда важнее, нежели теоретическая база в какой-то определенной области.

— Тогда скажите, почему в романе не указано место действия, где происходили все эти события? — продолжала свои расспросы я. — И почему герои названы иностранными именами, и не только. Некоторые имена я вообще не знаю, откуда вы взяли, придумали?

— Этому тоже имеется простое объяснение, — пожал плечами Курагин. — Я с детства ненавижу русские имена. Точнее, не так. Русские имена я люблю, но совершенно не могу называть ими своих персонажей. Не знаю почему, но у меня так всегда: если главному герою не дашь подходящее имя, то книгу не напишешь, даже если имеется грандиозный замысел. А вот если я назову персонажей как надо, значит, выйдет замечательная вещь. Думаете, мне нравится имя Сибил? Да оно ужасное, иначе не скажешь! А вот персонаж удался, вы не находите?

— Поэтому вы и город не назвали? — уточнила я. — Чтобы не было вопросов по поводу имен и места действия?

— Про город скажу иначе, — пояснил Курагин. — Я руководствовался теми соображениями, что и больница, и врачи, и дети, одержимые фобиями, могут жить абсолютно в любом городе, в любой стране. Поэтому и не стал выдумывать название местности и не указал даже страну. И лечебница, где находились главные герои, тоже абстрактная.

— Кстати, о лечебнице, — ухватилась я. — Меня удивило то, что описанная больница у вас в книге — не современная, а скорее из прошлого или позапрошлого века. Несмотря на то что вроде герои из двадцать первого века, почему в романе больница описана совсем из другого времени?