Дни одиночества

Тут я не сдержалась и голосом маленькой девочки, попавшей в беду и не ведающей, чем все обернется, пожаловалась:

– Каррано отравил Отто. Он угрожал Марио. Самые безобидные люди порой творят ужасные вещи.

– Эти люди делают и добро, моя девочка. Иди, в доме, кроме него, никого нет – он поможет тебе.

Глупость какая, и зачем я только с ней заговорила? Прямо‐таки диалог получился! Это как писать книгу и держать в голове образы персонажей. Но я‐то ничего не писала, и я не сидела под столом своей матери, рассказывая себе историю бедняжки. Я говорила сама с собой. Да, вот так все и начинается: ты отвечаешь на слова своего мнимого собеседника. Это ошибка. Мне нужно крепко держаться за вещи, принять их прочность, поверить в их неизменность. Та женщина живет только в моих детских воспоминаниях. Мне не нужно ее бояться, но и не нужно бросать ей спасательный круг. Мы до самой смерти храним в памяти и живых, и мертвых. Надо просто знать меру: в частности, никогда не разговаривать со своими собственными словами. Дабы понять, кто я и где я, я запустила обе руки в шерсть Отто – он был горячий, как батарея. Стоило мне к нему притронуться, погладить его, как он вздрогнул, поднял голову, вытаращил белые глаза и, роняя на меня хлопья пены, злобно зарычал. Испугавшись, я отстранилась. Собака не хотела моего участия, будто я была недостойна облегчить ее агонию.

Женщина сказала:

– Поторопись! Отто при смерти.





Глава 24




Я поднялась и быстро вышла из кабинета, закрыв за собой дверь. Я почти бежала, чтобы ничто не смогло меня остановить. Ольга твердым шагом идет по коридору, по гостиной. Теперь она полна решимости и все уладит, даже если маленькая девочка в ее голове нашептывает елейным голоском: “Илария взяла твою косметику, что она там вытворяет в ванной? В этом доме не осталось ни одной твоей вещи: девчонка все берет без спросу, иди и отшлепай ее!” Тем не менее я сразу сбавила шаг: меня раздражало возбуждение – если мир вокруг ускорялся, то я замедлялась. Ольга до ужаса боится действовать быстро, ее пугает, что стремительность реакции, скорые шаги и жесты проникнут в мозг, она не выносит внутреннего докучливого гула, пульсирующих висков, легкой тошноты, холодного пота, маниакального постоянного ускорения. Поэтому никакой спешки: спокойствие и расслабленная или даже вялая походка. Я поправила скрепку, чтобы она сильнее впилась в руку и помогла мне отделаться от этого третьего человека – от Ольги, которая куда‐то торопилась, – и я вновь бы стала собой. Я подойду к бронированной двери, я знаю, кто я такая, я контролирую свои действия.

Я все помню, думала я. Я не из тех, кто не помнит даже собственного имени. Я его помню. Тут я подумала про двух рабочих, что устанавливали дверь, молодого и пожилого. Кто же из них мне говорил: “Осторожнее с замком, синьора, не нужно применять силу, осторожнее с ключами – механизм очень капризный”? У них обоих был такой хитрый вид. Все эти намеки – ключ вертикально, ключ горизонтально… хорошо еще, что меня этим не проймешь. Даже после всего того, что сделал со мной Марио, после его оскорбительного ухода, которому предшествовало многолетнее предательство, я по‐прежнему оставалась собой, я стойко выдерживала сумятицу последних месяцев – здесь, посреди этой жары – и противилась многочисленным превратностям судьбы. Это значит, что то, чего я боялась с детства – вырасти и превратиться в бедняжку (а этот страх жил во мне все эти тридцать лет), – не случилось, я хорошо справлялась, даже очень хорошо, я крепко держала в руках все нити своей жизни. Молодец, Ольга, несмотря ни на что, ты себя не потеряла.

Перед бронированной дверью я остановилась так резко, будто и в самом деле бежала. Ну ладно, попрошу помощи у Каррано, даже если он и отравил Отто. Выбора у меня нет, мне нужно воспользоваться его телефоном. А если он попробует снова отыметь меня, снова засунуть в мою задницу свой член, я откажу: момент прошел, я здесь только потому, что дома сложилась чрезвычайная ситуация, пусть не строит иллюзий. Я скажу ему это сразу, чтобы он и думать не смел, будто я вернулась за этим. Свой шанс он упустил: бог, конечно, троицу любит, но у нас и второго раза не будет. Тем более что и в первый раз он кончил в презерватив, скотина.

Я сразу, даже не попытавшись, поняла, что дверь не откроется. И когда я вставила ключ и постаралась его повернуть, то, что я почувствовала минуту назад, произошло на самом деле – ключ не поворачивался.

Меня охватила паника – реакция самая что ни на есть неподходящая. Я надавила сильнее, судорожно вертя ключ то влево, то вправо. Безрезультатно. Я попробовала вытащить его, но и это не получалось, он сидел в замочной скважине как влитой! Я стала бить в дверь кулаками, попыталась подналечь плечом, затем снова взялась за ключ, мое тело вдруг проснулось – я была вне себя от отчаяния. Остановившись передохнуть, я заметила, что вся вспотела. Ночная рубашка прилипла к телу, а зубы выбивали дробь. Мне было нестерпимо холодно в этот жаркий день.

Я опустилась на пол: требуется все обдумать. Рабочие мне сказали, что с замком нужно обращаться осторожно, иначе его можно сломать. Но сказали это таким тоном, каким мужчины обычно подчеркивают свое превосходство. В первую очередь – сексуальное. Я вспомнила, как ухмылялся тот, что постарше, когда протягивал мне свою визитку на случай, если мне понадобится его помощь. Я‐то знала, с каким замком он хотел мне помочь, уж точно не с тем, что в бронированной двери. Итак, подумала я, в его словах не было никакой технической информации, он использовал профессиональный жаргон для своих пошлых намеков. А это на самом деле означает, что мне нужно выбросить из головы все предупреждения – я не должна бояться, что с дверным механизмом что‐то не так. Забудь слова тех двух пошляков, прочисти мозги. Успокойся, наведи порядок в голове, заделай смысловые дыры. Взять, к примеру, случай с собакой: ну почему именно яд? Отбрось слово “яд”. Я видела Каррано вблизи – мне стало смешно при мысли о нем, он не тот тип, что будет готовить тефтельки со стрихнином; возможно, Отто просто съел что‐то испорченное. Стоит запомнить слово “испорченное”, зафиксировать его в памяти. Надо заново переосмыслить все события сегодняшнего дня с самого момента моего пробуждения. Подумать о конвульсиях Отто, не покидая при этом пределы правдоподобия; да и остальные происшествия стоит переоценить. И переоценку следует начать с себя. Кто я? Женщина, которая уже четыре месяца живет в напряжении, в плену страданий; уж точно не колдунья, которая от отчаяния рассеивает по дому заразу, чтобы занемог старший ребенок, чтобы сдох пес, чтобы сломался телефон, чтобы заел механизм бронированной двери. Пора пошевеливаться. Дети еще ничего не ели. Да и мне нужно позавтракать, помыться. Время бежит. Отделить цветное от белого. У меня закончилось чистое нижнее белье. Простыни перепачканы рвотой. Пропылесосить. Убрать квартиру.





Глава 25




Я поднялась, стараясь не делать резких движений. Уставилась на ключ, как на надоедливого комара, которого нужно прихлопнуть. Затем решительно протянула правую руку и снова приказала пальцам сделать вращательное движение влево. Ключ не шелохнулся. Я попыталась потянуть его назад в надежде, что он хоть чуточку сместится и станет в нужное положение, но он не сдвинулся и на миллиметр. Казалось, это и не ключ вовсе, а латунный нарост – темный выгиб на двери.

Я осмотрела створки. Гладкие, зацепиться не за что, только за блестящую ручку. Массивный монолит на массивных петлях. Бесполезно, открыть его можно, только повернув этот чертов ключ. Я изучила круглые пластины обоих замков, ключ торчал в нижнем из них. Пластины были прикручены четырьмя маленькими шурупами. Я догадывалась, что далеко не продвинусь, даже если их откручу, но этот процесс поможет мне не пасть духом.

Я отправилась в кладовку за ящиком с инструментами и приволокла его к двери. Хорошенько порывшись в нем, я так и не нашла подходящей отвертки – они все были слишком большими. Поэтому принесла из кухни нож. Выбрав шуруп наугад, я вставила кончик лезвия в крошечное крестообразное отверстие: не попав в паз, нож сразу же соскочил. Взяв в руки самую маленькую отвертку, я попробовала просунуть ее под латунную пластинку нижнего замка – еще один бесполезный маневр. После нескольких попыток я оставила эту затею и вернулась в кладовку. Медленно, чтобы внимание не рассеивалось, я стала искать какой‐нибудь прочный предмет, чтобы как рычаг засунуть его под дверь и попробовать снять одну из створок с петель. Признаюсь, я и сама ни на секунду не верила в эти сказки – ни в то, что найду подходящую вещь, ни в то, что у меня хватит сил сотворить задуманное. Но мне повезло, я нашла острый, не слишком длинный железный стержень. Я вернулась в прихожую и попробовала подсунуть его острым концом под дверь. Но щели там не было, створки плотно прилегали к полу; да и вообще, сообразила я, даже если бы мне это удалось – места сверху было явно недостаточно, чтобы снять дверь с петель. Я выпустила из рук железную палку, она упала на пол с гулким стуком. Я не знала, что еще предпринять. Из-за своей глупости я превратилась в узника в собственном доме. Впервые за день я почувствовала, как глаза застилают слезы, но меня это не расстроило.





Глава 26




Я уже совсем было собралась расплакаться, когда Илария, вероятно, подкравшись ко мне на цыпочках, спросила:

– Что ты тут делаешь?

Естественно, это был лишь предлог, чтобы я обернулась и взглянула на нее. Я так и поступила, и меня передернуло от омерзения. Илария напялила мои вещи, накрасилась, нацепила на голову старый, подаренный отцом блондинистый парик. На ней были мои туфли на каблуках и голубое платье, которое стесняло ее движения, свисая с плеч длинным шлейфом. Лицо превратилось в размалеванную маску: тени на веках, румяна, помада. Она стала похожа на старую карлицу – одну из тех, что в детстве моя мать видела на канатной дороге в Вомеро. Они были близняшками, совсем одинаковыми, им было лет под сто, рассказывала мать. Они входили в кабину и, не говоря ни слова, начинали бренчать на мандолинах. Их волосы были как пакля, глаза сильно накрашены, а на морщинистых лицах выделялись красные щеки и напомаженные губы. Закончив представление, они не раскланивались, а показывали язык. Я никогда их не видела, но рассказы взрослых были для меня как объемные картинки: две старые карлицы прочно, как живые, засели в моей голове. Илария, стоявшая сейчас передо мной, казалось, явилась прямиком из тех историй моего детства.

Заметив отвращение, которое, должно быть, отразилось у меня на лице, девочка растерянно улыбнулась и, сияя глазами, сказала, точно оправдываясь:

– Мы с тобой похожи.

Мне не понравились ее слова, я вздрогнула. В одну секунду тот крохотный клочок твердой земли, который, казалось, я только что обрела, вновь ушел у меня из‐под ног. Что значит – мы похожи? Сейчас я хотела быть похожей только на саму себя. Я не могу, не должна думать, что превратилась в карлицу с фуникулера. От одной мысли об этом у меня закружилась голова и я почувствовала дурноту. Все снова рассыпается на части. Может быть, думала я, Илария вовсе не Илария. Может быть, передо мной стоит женщина из Вомеро, внезапно появившаяся здесь, как та бедняжка-утопленница с Капо Мизено. А может быть, и нет. Может быть, это я давным-давно обернулась одной из старух, бренчавших на мандолине: Марио обо всем догадался и бросил меня. Сама того не замечая, я превратилась в одну из них, в персонаж из моих детских фантазий, а Илария теперь напоминает, кто я есть на самом деле: она пытается, накрасившись, уподобиться мне. Вот она, реальность, скрытая от меня столько лет. Я больше не была собой, я стала другой – как и боялась с самого утра, как боялась уже давно. Сопротивляться бессмысленно, я растеряла себя именно в тот момент, когда изо всех сил старалась не растеряться. Я не стою больше у входа в собственную квартиру, у железной двери, где идет схватка с непослушным ключом. Я только притворяюсь, что я здесь, как в детской игре.

Сделав над собой усилие, я схватила Иларию за руку и потащила по коридору. Она сопротивлялась, хотя и слабо, выворачивалась, потеряла сначала туфлю, потом парик. И наконец заявила:

– Ты злая! Я тебя ненавижу!

Распахнув дверь ванной комнаты и не взглянув в зеркало, я дотащила ее прямо до наполненной до краев ванны. Одной рукой я взяла Иларию за шею и окунула ее голову в воду, а другой принялась энергично отмывать ее мордашку. Реальность, одна лишь реальность – без прикрас. Мне просто необходимо это сейчас, чтобы спастись, спасти своих детей, собаку. Нужно навязать себе роль спасительницы. Ну вот, чистая! Я вытащила ребенка из воды – фонтан брызг полетел мне в лицо. Жадно хватая ртом воздух, Илария прокричала:


– Я наглоталась воды! Ты меня чуть не утопила!

Мне снова захотелось расплакаться, и неожиданно мягким тоном я ответила:

– Я хотела увидеть мою милую доченьку, я совсем забыла, какая ты у меня красавица.

Зачерпнув в пригоршню воды и не обращая внимания на протесты и попытки увернуться, я снова принялась отмывать ей лицо, рот, глаза, смешивая остатки косметики, растворяя и втирая их в ее кожу до тех пор, пока Илария не стала похожей на куклу с лиловым лицом.

– Ну вот, – сказала я, пытаясь ее обнять, – теперь ты мне нравишься.

Она оттолкнула меня, закричав:

– Уходи! Почему тебе можно краситься, а мне нет?

– Ты права. Я тоже умоюсь.

Оставив ребенка в покое, я опустила лицо и волосы в холодную воду. Мне полегчало. Когда я выпрямилась и принялась тереть руками лицо, я почувствовала под пальцами кусок намокшей ваты, который все еще торчал в носу. Я осторожно вынула его и бросила в ванну. Черный от крови ватный тампон, как поплавок, так и остался на поверхности.

– Теперь лучше?

– Раньше мы были красивее.

– Мы красивы, когда любим друг друга.

– Ты меня не любишь. Ты так сильно меня тянула, что теперь у меня болит рука.

– Я тебя очень люблю.

– А я тебя нет.

– Правда?

– Нет.

– Так вот, если ты меня любишь, то помоги мне.

– Как?

Меня вдруг точно ударило током, пульс участился, вещи вокруг словно бы сдвинулись с привычных мест; я неуверенно повернулась к зеркалу. Выглядела я не лучшим образом: мокрые, слипшиеся на лбу волосы, корка запекшейся крови вокруг ноздри, макияж стерся или свалялся маленькими черными комочками, размазавшаяся губная помада на подбородке и под носом. Я протянула руку за ватным диском.

– Ну? – с нетерпением спросила Илария.

Ее голос доносился издалека. Еще минутку. Мне нужно хорошенько смыть остатки косметики. В боковых створках зеркала отражались две разные стороны моего лица: сначала я рассмотрела свой правый профиль, а затем левый. Мне было непривычно видеть себя вот так, сбоку, я привыкла к своему отражению в зеркале в центре. Я поправила створки, чтобы глядеть на себя и сбоку, и спереди. Не придумали еще чудо техники, способное превзойти зеркало и человеческие сны. Посмотри на меня, одними губами прошептала я зеркалу. Я ждала от него ответа на вопрос, кто я сейчас. И если изображение в центре меня успокаивало, нашептывая, что я – все еще я и что я доживу до конца этого дня, то оба мои профиля предупреждали, что это не так. Я видела свой затылок, ужасные уши, нос с небольшой горбинкой, который никогда мне не нравился, подбородок, высокие, обтянутые кожей скулы – просто‐таки чистый лист. Я почувствовала, что над этими частями себя Ольга не властна, что тут она проявляла недостаточно упорства, недостаточно стойкости. Как же ей поступить с этими отражениями? Худшая сторона, лучшая сторона – потаённая геометрия. Если я всегда думала, что я – это Ольга в центре, то окружающие приписывали мне изменчивость и непостоянство двух других моих отражений, о чем я и не подозревала. Я‐то полагала, что с Марио жила Ольга из центрального зеркала, однако на самом деле я и понятия не имела, какое лицо, какое тело я ему преподносила. Он собрал меня из тех двух меняющихся, ускользающих сторон – и кто его знает, какую физиономию он мне придумал, в какой монтаж меня он сначала влюбился и что его потом оттолкнуло, заставив разлюбить. Я содрогнулась: ведь Марио никогда не знал настоящей Ольги. Ее суть, смысл ее жизни, внезапно поняла я, были только заблуждениями ранней юности, иллюзией постоянства. Сейчас же, если я хочу начать заново, мне нужно довериться обоим моим профилям – скорее их чуждости, чем знакомым чертам, – и после этого очень медленно двигаться к тому, чтобы вернуть веру в себя, чтобы повзрослеть.

Этот вывод показался мне весьма точным. Чем дольше я всматривалась в левую сторону лица, примечая свои скрытые черты, тем яснее видела свое сходство с бедняжкой – никогда не думала, что мы настолько похожи. Ее профиль – когда она спускалась по лестнице с отсутствующим, горестным взглядом, мешая нашим детским играм, – жил во мне все это время и сейчас отражался в зеркале. Женщина из зеркала заговорила со мной:

– Не забывай, что собака умирает, а у Джанни температура из‐за кишечной инфекции.

– Спасибо, – ничуть не испугавшись, поблагодарила я.

– За что спасибо? – удивленно спросила Илария.

Я встряхнулась.

– Спасибо за то, что хочешь мне помочь.

– Но ты даже не сказала, что мне делать!

Улыбнувшись, я ответила:

– Иди за мной, я тебе покажу.





Глава 27




Я двинулась вперед. Мне казалось, что я превратилась в бесплотный дух между плохо пригнанными половинками одного существа. Как же трудно передвигаться по такой знакомой квартире! Все пространство поделилось на разрозненные, далеко отстоящие друг от друга плоскости. Когда‐то, пять лет тому назад, я в мельчайших подробностях изучила квартиру, тщательно обставляя ее. А сейчас я не понимала, сколько нужно пройти от ванной до гостиной, от гостиной до кладовки, от кладовки до входной двери. Меня кидало то туда, то сюда, словно в какой‐то игре, причем так сильно, что я даже почувствовала головокружение.

– Мама, осторожно! – сказала Илария и схватила меня за руку. Я шаталась, возможно, я готова была упасть. Когда мы подошли к входной двери, я указала дочке на ящик с инструментами.