Элмет

Я заменяю ему радио. Я бормочу не очень внятно, запинаясь и пришепетывая. В конце концов умолкаю и погружаюсь в свои мысли.

До Эдинбурга пара часов езды напрямую, но у этого незнакомца другой, извилистый маршрут. Он то и дело сворачивает с автострады на боковые дороги, делает остановки в городках и деревнях, где небольшими партиями постепенно освобождается от своего груза. Я посещаю места, о существовании которых даже не подозревал. «Твоим поискам это лишь на пользу, — говорит он. — Ты ведь не знаешь, куда она могла пойти». В этом он может быть прав.

Мы проезжаем холмы, лиловые от цветущего вереска. С расстояния в несколько миль мы видим крутую, ярко освещенную скалу и мутно-серые отливные волны Северного моря.

«Глаза голубые, как Северное море», — однажды сказал Папа о моей сестре. Голубые, как Северное море, — да уж, нашел с чем сравнить.

Билл рассказывает мне об отметинах на своем теле. Однажды, еще школьником, он схватился не за тот конец нагретого паяльника, и кожа его ладони расплавилась, как воск, а рубцовая ткань прикипела к косточкам кисти. Он потерял часть большого пальца на левой ноге в результате неловкого удара кувалдой. Вдоль его правого бедра зигзагом тянулся шрам как память о падении при попытке перелезть через ограду из колючей проволоки. Шрамы на лице остались после драк. Ничего особенного, впрочем. По сравнению с папиными боевыми рубцами — просто мелкие ссадины. Крапинки на глазных яблоках были следствием инфекции, перенесенной в молодости. В целом же его серо-коричневые глаза напоминают йоркширский песчаник, испещренный частичками промышленной сажи.

Я замечаю свое отражение в грязноватом боковом зеркале грузовика, когда прислоняюсь к стеклу кабины, добавляя отпечатки своих пальцев и щеки к отпечаткам тех, кто побывал здесь до меня. Я несущественен. Искажен. Вне фокуса. Вне рамок. Мир проносится мимо моего отражения. Рядом со мной Билл рассказывает новые истории. Нестыковки с контрагентами. Новости из мира дальнобойщиков. О каких-то нелегалах, толпой поваливших из контейнера, когда он открыл его по прибытии с континента. Причем сам он и знать не знал, что везет этих людей.

Мы останавливаемся на проселочной дороге где-то в шотландском приграничье. Продолжим путь завтра утром. А сейчас устраиваемся на ночлег. Он говорит, что когда увидел меня впервые, то принял за симпотную девчонку. Одинокую девчонку на обочине дороги.

Я поворачиваюсь лицом к окну. Стекло запотело. Снаружи темно и сыро, но откуда-то все же исходит чуть заметное свечение.

И этот мужчина, который старше моего отца, берет меня за руку.

Я задерживаю дыхание.





Глава пятнадцатая




Мистер Ройс сказал, что вечеринка у костра расшевелила местную общину. Мы с Кэти согласились, что это хорошо.

— А теперь, — продолжил Ройс, — наша задача: превратить общий настрой в конкретные действия.

Первым делом он занялся агитацией среди работников ферм. Подбивал их требовать повышения зарплат. Землевладельцы держали их в узде, грозя доносом в соцслужбы и лишением пособий, но Ройс уверял, что, если рабочие будут действовать заодно, имея доказательства соучастия боссов в этих махинациях, все угрозы останутся пустым звуком. Конечно, лендлорды попытаются нанять людей в других местах. Кому-то ведь нужно сортировать картофель и собирать фрукты — на дворе лето, близится сезон уборки. Урожай на полях ждать не будет.

Каждое утро поденщики приходили на обычные пункты сбора, но не залезали в фургоны, а вместо этого вручали бригадирам списки своих требований. В составлении этих документов им помог мистер Ройс, имевший такой опыт еще со времен шахтерских забастовок. Правда, на сей раз протестующих было меньше, и я однажды вечером слышал, как Ройс в тихом разговоре с Папой сетовал, что для такого небольшого количества работников боссам будет несложно найти замену.

На этом фоне отказ от арендных платежей выглядел более перспективной мерой, поскольку затрагивал куда большее число семей, чьи дома были некогда построены местными властями и позднее по дешевке выкуплены Прайсом и его приятелями. Нынешняя плата была не по карману большинству жителей окрестных деревень — бывших шахтерских поселков, — так что их долги перед Прайсом и ему подобными неуклонно росли. И люди опасались, что долги эти могут быть востребованы в любой момент самыми разными способами.

Папа обходил дома вместе с Ройсом. Многие были уже в курсе этих планов: кто-то присутствовал на нашей вечеринке у костра, до кого-то дошли слухи по другим каналам. Папа и Ройс советовали всем прекратить арендные платежи, а предназначенные для этого деньги направить в особый фонд, из которого при необходимости людям будет оказываться помощь. Ройс говорил, что фонд может пригодиться на тот случай, если наша затея не выгорит и должникам все же придется платить по счетам. Правда, говорил это он лишь в узком кругу, обсуждая дела с Мартой и Папой; ну и мы с Кэти, понятно, были тут как тут.

Однажды вечером Папа изрядно накачался сидром, расположившись на густой траве за нашим домом. И в этой кондиции он начал громко обращаться то ли к нам, то ли к самому себе, или к дому, или к деревьям и птицам на ветвях, заявляя, что все мы глупцы. Он говорил, что все это суета и тщета, а Юарт слишком много о себе воображает, рассчитывая таким способом добиться перемен и веря в свою способность защитить всех местных жителей, в том числе и нас с нашим домом на холме. «Это старые глупые мечты, — говорил он, — и лучше бы им оставаться просто мечтами».

Но уже на следующее утро он как ни в чем не бывало проснулся чуть свет и начал обычный обход соседних деревень, чтобы приободрить людей, узнать, не нужна ли кому-нибудь помощь, или просто своим появлением продемонстрировать, что этот человек по-прежнему с ними. Он отсутствовал более трех часов и вернулся в хорошем расположении духа.

— У нас есть шансы сломить этих ублюдков, — сказал он.

Таким же переменчивым было и настроение Ройса. Временами, когда мы встречались у нас дома или в деревне, за его хмурым видом угадывался глубоко затаившийся страх. Но чаще он был настроен оптимистично и подолгу рассуждал о всяких позитивных сдвигах и еще более позитивных перспективах.

Пришло известие, что Джеральд Кастор уже повысил зарплату своим поденщикам. Накануне утром Ройс лично посетил их сборный пункт, чтобы обсудить этот вопрос с бригадиром. Одновременно Джеральд Кастор прибыл туда же со своей фермы для выяснения ситуации.

— Мои аргументы убедили его лучше всяких ультиматумов, — говорил потом Ройс. — Он оказался к этому не готов и банально опешил, когда я начал ссылаться на букву закона. В том-то весь фокус. Стоит лишь перейти на официальный тон, заговорить с видом знатока-юриста — вообще-то, я действительно знаток в этих вопросах, но иногда достаточно лишь напустить на себя такой вид, — и боссы теряют почву под ногами. Так оно и вышло в этот раз. Я поймал Кастора на слове, когда он пообещал со следующего дня платить по обговоренным нами расценкам. Боссы сильны, когда действуют все заодно во главе с Прайсом, но поодиночке каждого из них взять в оборот не так уж и трудно. Вот о чем не следует забывать.

Мы поздравили Ройса и в тот же день пригласили кое-кого из местных к нам домой пропустить по стаканчику. Важно было не только отпраздновать успех, но и связать его в сознании этих людей с нашим домом и недавними разговорами у ночного костра. От успеха не будет толку, если они вернутся к работе и сразу же перестанут думать о тех, с кем вместе они боролись, и о тех, против кого они боролись. По словам Папы, главным врагом был Прайс — хотя, возможно, он был таковым только для нашей семьи.

Во время одной из вечерних бесед втроем Папа сказал, что даже постоянная забота о других людях, втянутых в эту историю, ни на секунду не отвлекает его от мыслей о нашем с Кэти доме. Именно так Папа порой его называл — «ваш с Кэти дом», — как будто сам он здесь по-настоящему и не жил. Казалось, в такие минуты он забывал, что речь идет о доме нашей семьи из трех человек, забывал о самой возможности иметь собственный дом, о возможности жить оседло и благополучно при нашей с сестрой посильной помощи.

Тем самым он давал понять, что все его усилия предпринимались только ради нас: чтобы нас защитить, чтобы дать нам свой дом, где мы всегда будем чувствовать себя в безопасности. Заранее признав, что это может повредить общему делу, и потому попросив нас не болтать об этом с посторонними, Папа заявил, что в любой сложной ситуации всегда предпочтет нас двоих всем прочим людям, вместе взятым. «И пусть остальные катятся к черту», — добавил он еле слышно.

А между тем хороших новостей становилось все больше. Через несколько дней после инцидента с Джеральдом Кастором нас вновь посетил Ройс и сообщил, что другой крупный фермер, Джереми Хиггинс, также принял наши условия. А через пару дней их примеру последовал еще один землевладелец.

В те первые две недели все шло как-то даже слишком гладко. И люди удивленно спрашивали друг друга, почему они не сделали этого раньше. Они привыкли считать, что их труд почти ничего не стоит. Многие из них недавно вышли из тюрьмы, другие долго не имели постоянной работы по иным причинам. Тяжелый физический труд на фермах за грошовые подачки черным налом — это все, на что они могли рассчитывать. Возможно, выбора у них и вправду не было. Однако лендлорды нуждались в рабочей силе. И сейчас они проявили уступчивость не по причине вдруг пробудившейся совести. Они сразу прикинули, что за такие деньги можно нанять и легальных работников, но при этом еще надо будет оформлять трудовые договоры, тогда как местные ни на что такое не претендовали. Этот вопрос широко обсуждался, в том числе с участием Ройса, и все согласились, что лучше обойтись без формальностей. Никто не хотел светиться на официальных радарах, и даже не столько из-за налогов. Просто все здешние жители предпочитали держаться подальше от любых властей — особенно от полиции. Это в равной мере касалось и фермеров, и поденщиков. Обе стороны старались не давить на эту болевую точку и не доводить конфликт до уровня, на котором в него могут вмешаться легавые.

Поэтому, когда коса нашла на камень (о чем заранее предупреждал Папа), люди Прайса действовали, не опасаясь, что кто-либо из нас обратится в инстанции. Джеральд Кастор, Джереми Хиггинс и иже с ними, изначально согласившись поднять зарплаты, через какое-то время пошли на попятную. Нетрудно было догадаться, что они посовещались друг с другом и с Прайсом, после чего — все же немало устрашенные внезапным бунтом работников при грамотной поддержке Ройса — подумали еще раз, оценили обстановку и состряпали какой-то свой план.

Стало известно, что они нанимают людей со стороны. Привозят их полными автобусами. «Обычная практика в таких случаях, — заметил Ройс, — но и на нее найдется управа». Теперь нам предстояло выяснить, откуда привозят этих людей, где находятся пункты их сбора перед отправкой и по прибытии в наши края. Что планировалось в дальнейшем, я пока не знал.

Реальная заваруха началась в конце того месяца и в первых числах следующего, когда люди по всей округе не внесли очередные платежи за аренду жилья. Тут уже запахло жареным, как и предсказывал Ройс. «Это серьезно ударит им по карману, — говорил он. — Новых арендаторов сразу для стольких домов найти куда сложнее, чем новых рабочих на фермы».

Теперь пошла ответная реакция. Прайс и еще кое-кто из его компании содержали на постоянной основе людей, занимавшихся сбором платежей и взысканием долгов, а порой выполнявших и задания более щекотливого свойства. Те еще были кадры: дюжие, нахрапистые, злющие. Что-то вроде приставов-коллекторов с ухватками громил. В тех случаях, когда человек затягивал с выплатой, они наносили ему визит. Стучали в дверь, предупреждали, грозили. Если это не срабатывало, через несколько дней они появлялись вновь, теперь уже без церемоний вышибали дверь и забирали должок натурой: любыми ценными вещами, какие попадались под руку. Эти бугаи считали себя чертовски крутыми, держались нагло и не знали жалости. Но в сравнении с Папой они казались никчемным сбродом.

Папа всегда был хозяином положения. На добрый фут выше самого рослого из них и на порядок массивнее. Одна его рука была толщиной как две их руки. Его кулаки были размером почти с их головы. Любой из них, свернувшись калачиком, легко поместился бы внутри его грудной клетки, как плод в материнской утробе. Папа не принимал эту братву всерьез, и, когда пошли наезды на должников, он знал, чем им ответить.

Коллекторы начали со стука в двери. Первое время они действовали незатейливо: наведывались в какой-нибудь район и «обрабатывали» все адреса по соседству. Это облегчило Папе задачу. Гэри, наш с Кэти знакомый по сортировке картофеля, позаимствовал машину своего дяди и, как только поступал тревожный звонок от арендатора, со всей возможной скоростью доставлял туда Папу. Застав коллекторов на месте, Папа вылезал из машины и распрямлялся во весь свой могучий рост. Коллекторов тотчас как ветром сдувало.


Тогда они сменили тактику. Навестив какого-нибудь должника, не задерживались поблизости, а сразу прыгали в свои тачки и перемещались в другую деревню еще до прибытия Гэри и Папы. Но и с этим Папа нашел как управиться. Когда ему удавалось перехватить парочку коллекторов, он волок их проулками в ближайшее тихое место — скажем, на поляну с высокой травой и дикими цветами среди густых зарослей боярышника. Там он ломал им ребра и пальцы, а затем отпускал на все четыре стороны.

Папа проделал это дважды с двумя разными группами коллекторов. В результате их служебное рвение пошло на спад. В конце концов, это была всего-навсего работа, за которую им платили. Но лендлорды не могли платить им достаточные надбавки за столь большой риск — хотя бы потому, что такие дополнительные выплаты коллекторам превысили бы суммы, выбиваемые ими из должников.

Казалось, мы берем верх. Все уже чувствовали себя победителями. Мы регулярно встречались в нашем доме, выпивали, болтали и подбадривали друг друга. Моральный дух был, как никогда, высок, люди радовались и праздновали.

Но конечно же, радоваться было рано. И вот во вторник вечером, еще до наступления темноты, к нам приехал мистер Прайс.



Я месил грязь на тропе, когда «лендровер» Прайса начал взбираться на холм. В последнюю пару недель летние ливни были особенно сильными, потоки вынесли на склон с полтонны грунта и мелких камней, завалив тропу в месте ее пересечения с проселочной дорогой. Я взял в сарае ржавые грабли и начал разравнивать эти наносы, приводя в порядок тропу. Верхний слой состоял из чистой глины, которая в процессе работы застревала между зубьями и так облепила грабли, что и металла почти не было видно.

Я услышал джип Прайса, подъезжающий по проселку. Никакой другой мотор не мог звучать так мощно и в то же время так тихо. Он свернул на тропу к нашему дому и сразу же глубоко увяз в грязи передними колесами. Мотор взревел, колеса закрутились с пробуксовкой, выбрасывая фонтаны грязи и воды. Я это предвидел и вовремя попятился, иначе был бы весь обляпан брызгами. А Прайс, видимо, решил не рисковать с дальнейшим подъемом, сдал назад и остановился на краю дороги.

Он открыл дверь и шагнул с подножки на землю. Не знаю, каким было выражение его лица за тонированным стеклом — возможно, озабоченным и встревоженным, — но теперь, при вечернем свете, он казался совершенно спокойным. Он подошел ко мне, освещаемый со спины закатным солнцем.

— Как раз ты-то мне и нужен, — сказал он.

Такое начало меня озадачило.

— Погодите, я сбегаю и позову Папу.

— Нет-нет-нет.

Он протянул мне руку, чтобы помочь выйти из вязкой грязи на дорогу. Голос его звучал почти ласково, лицо было дружелюбным.

Я оглянулся на свой дом. Там в окнах уже горел свет.

Черт, каким же трусом я бываю иногда!

Прайс все еще ждал меня, протягивая руку. И я, скажем так, решил подыграть стоявшему передо мной человеку.

Я выбрался на твердую почву и последовал за Прайсом. Тот отошел в сторонку, где кусты жимолости скрывали нас от взглядов из дома.

Прайс повернулся лицом ко мне. В этот раз, кроме всегдашних высоких сапог, на нем были вельветовые штаны и — ввиду теплой погоды — только клетчатая рубашка с расстегнутым воротом.

Он поставил левую ногу на придорожную насыпь и оперся локтем о свое бедро. В этой полусогнутой позе он оказался несколькими дюймами ниже меня, так что взгляд его был направлен снизу вверх.

Только тут я заметил, что совершаю непроизвольные движения конечностями: безостановочно вытираю подошвы сапог о сырую траву, сплетаю и расплетаю пальцы рук.

— Как тоя фамилия, парень?

— Оливер.

— Дэниел Оливер?

— Да.

— Дэниел и Кэтрин Оливер?

— Да. И что с того?

— А как фамилия твоего отца?

— Смайт.

— Смайт?

— Да. Вы сами знаете.

Прайс кивнул:

— Знаю. Просто хотел уточнить.

Он изменил позу, выпрямившись, но по-прежнему был настроен миролюбиво, насколько я мог судить.

— Тебе и твоей сестре дали фамилию вашей матери.

— Ну и что? Такое бывает сплошь и рядом.

— Это верно. — Прайс сделал паузу и облизнул сухие губы, оглядывая меня с ног до головы. — Видишь ли, мне куда комфортнее иметь дело с Оливером, чем со Смайтом. Так что в этом смысле тебе повезло с фамилией.

Я пожал плечами: