Элмет

— Не могу сказать, что хорошо знал маму. Папа был у нас один за двоих. То есть за обоих родителей. Точнее, Папа и Бабуля Морли. До того, как мы приехали сюда. Пусть я Оливер по фамилии, но в душе я Смайт.

Прайс несколько секунд обдумывал мои слова, а потом качнул головой, самую малость:

— Нет, я так не думаю. Ты ни капли не похож на своего отца.

Я был изначально настроен против него, и последняя фраза лишь усугубила этот настрой.

— Сомневаюсь, что ты в восторге от нынешнего положения дел, — продолжил Прайс. — Я думаю, не в твоем характере затевать или поддерживать подобные действия. Я говорю о бойкоте. Об отказе платить за пользование жильем, которое принадлежит мне. Все это выглядит как-то нелепо, тебе не кажется? Такова моя оценка, если хочешь знать. Вполне можно было не доводить ситуацию до таких крайностей. И я себя спрашиваю: почему твой отец и его друзья выбрали этот путь? Почему они не пришли ко мне, чтобы открыто и честно обсудить все претензии?

— Вы грозились прогнать нас с вашей земли, вот почему.

— Неужели? Ты слышал, чтобы я такое говорил? Ты при этом присутствовал?

— Нет, меня там не было. Но я знаю это от Папы.

— Так сказал твой отец?

— Да.

Прайс весь подобрался и скрестил руки на груди.

— Я готов отдать эту землю тебе хоть завтра, — заявил он. — Вместе с рощей, где ценных деревьев — раз-два и обчелся, и с той глиной, что сейчас ползет вниз по склону. Завтра же отдам ее тебе. Не твоему отцу, а тебе. Не Смайту, а Оливеру. Твой отец — жестокий дикарь. А ты — сын своей матери. Что ты на это скажешь?

— Я… я не понимаю.

— Я запросто могу сделать тебя владельцем земли, на которой твой отец построил дом. Уже завтра она может стать твоей, официально. Я подпишу все документы. И больше никаких проблем с этим не будет.

— Но я не хочу ее для себя. Я хочу жить вместе с Папой и Кэти.

— Вот тут-то и вся загвоздка. Мне претит сама мысль о том, чтобы передать твоему отцу бывшую землю твоей матери. Никогда бы на это не согласился. Но он просто занял ее без спроса, разве не так? Он уже давно положил глаз на эту землю и вот однажды утром приехал и начал строительство. К тому времени, как до меня дошли слухи о его появлении здесь, дом уже был подведен под крышу. По-твоему, это правильно?

Я не ответил.

— Ты ведь в курсе, что эта земля раньше принадлежала твоей маме? Хоть об этом отец тебе рассказывал, надеюсь?

Я снова промолчал.

— Ты знал, что она родилась и жила в этих краях? Она унаследовала землю от своих родителей. А когда для нее настали трудные времена — тебе ли не знать о подробностях как ее сыну, — она обратилась ко мне за помощью. Я купил у нее эту землю — между прочим, по очень высокой цене — и тем самым дал ей шанс разобраться со своей жизнью, начать все заново. Так бы и вышло, не вмешайся твой отец. Эта земля законно принадлежит мне, но сейчас — даже после всех неприятностей, доставленных мне этой парочкой еще при жизни твоей мамы и твоим отцом после ее смерти, — даже после всего этого я бы с радостью передал землю в собственность тебе, Дэниел Оливер. Я сделал бы это в память о той славной девчонке, какой она была когда-то. Но вместо этого приехал твой отец и захватил эту землю. Захватил, не имея на то никаких прав.

Я еще раз пожал плечами:

— Никто другой этой землей не занимался.

— Может, и так. Но в этом мире так дела не делаются. Хорошие, порядочные люди так не поступают.

— Мы порядочные люди. Нам нужно было где-то жить, только и всего.

Прайс окинул меня взглядом и затем направился к своему «лендроверу». Я подумал, что он сейчас уедет. Я даже начал слегка гордиться собой — как будто я действительно его отшил, как будто в одиночку постоял за всю нашу семью, — однако уезжать он пока не собирался. Открыл переднюю дверь и начал перебирать вещи в бардачке. Вернулся он с прозрачной пластиковой папкой, плотно набитой документами — судя по их корешкам, большей частью на белой бумаге, но также с пастельными оттенками розового, желтого, синего и зеленого цвета.

— Вот все необходимое, — сказал он. — Я хочу переписать землю на тебя, Дэниел Оливер. Взгляни, ты здесь указан стороной договора. — Он ткнул пальцем в первую страницу, и я увидел свое имя, выведенное черными прописными буквами. — Но поскольку я знаю, что ты захочешь жить вместе с отцом — как-никак, ты ведь еще подросток, — у меня есть определенные условия. Я должен быть уверен, что твой отец не будет впредь таким враждебным соседом, каким он показал себя в последние месяцы. Я не хочу, чтобы со мной по соседству жил кто-то, стремящийся доставить мне неприятности, угрожающий моему бизнесу и моей собственности. Кому нужны такие соседи? Никому. Так что первым делом передай ему следующее: если он хочет, чтобы права на эту землю перешли к его сыну — поскольку сам он такие права никогда не получит уж точно, — ему придется покончить с этой дурацкой возней. Он должен будет позаботиться о том, чтобы все эти поганцы-вымогатели вернулись к работе на фермах и чтобы арендаторы исправно платили по счетам. Я потолковал с местными фермерами, и мы согласились немного поднять расценки. Это будет справедливо. Еще мы гарантируем, что в ближайшую пару лет не будет никаких повышений арендной платы, а после того — лишь в пределах инфляции. Ты знаешь, что такое инфляция? Нет? Ничего страшного. Все это подробно изложено вот здесь. — Он помахал папкой. — Тут письмо с моим предложением для передачи твоему отцу вместе с копиями документов, которые я подпишу в случае его согласия. Он сможет все не спеша изучить и обдумать, прежде чем принимать решение. Так мы с этим покончим. Раз и навсегда.

Я взял папку с документами и сунул ее под мышку.

— Это все ваши условия? Чтобы Папа дал задний ход?

— Нет, есть еще кое-что, — сказал Прайс. — Твой отец должен будет работать на меня, время от времени, как он делал это раньше. Он должен занять свое прежнее место в обойме. Когда-то я владел мускулами этого человека, как и его мозгами. Мне принадлежали его кулаки, его ноги, глаза, уши и зубы. Думаешь, как он познакомился с твоей мамой?

— Я об этом никогда не задумывался.

Прайс не стал развивать эту тему. Он скрестил руки на груди, но тут же разомкнул их и уперся кулаками в бедра.

— Просто доставь это послание своему отцу, — сказал он, целясь пальцем мне в грудь. — Скажи ему, что больше мне ничего не нужно. Я хочу снова задействовать эту гору мышц, равную которой я не видел нигде: ни в этом графстве, ни в этой стране. Передай, что я хочу использовать эти мышцы и эти кулаки по их прямому назначению. Да, я отлично знаю, что он теперь не согласится ходить по домам и потрошить должников, как делал это в юности. Но у меня есть для него более достойная работа. Передай, что я нашел ему соперника для боя.

Он повернулся и зашагал к своему джипу. Завелся и уехал. Грязь летела из-под колес, как шрапнель.

Мои забытые грабли торчали из наносной глины. Они оказались неподходящим инструментом для такой работы. Я их вытащил, закинул на правое плечо и быстро пошел вверх, к нашему дому.

Входная дверь покачивалась на петлях под порывами легкого бриза, то и дело менявшего направление. Кэти специально оставляла дверь открытой, чтобы этот свежий ветерок подметал за нас полы, встряхивал занавески, обшаривал укромные уголки, привнося в помещения мягкую свежесть, запах влажной цветочной пыльцы и живой древесины.

— Закончил с тропой? — спросил Папа.

— Нет. Меня отвлекли.

Я протянул ему папку. Он уставился на нее, а потом поднял взгляд на меня.


— Это от Прайса. Он был там. Просил передать, что хочет вроде как прийти к соглашению. Хочет, чтобы ты на него поработал, — но это не то, о чем ты думаешь. Он сказал, что нашел тебе соперника для боя. И еще он отдает нам землю — готов оформить ее на нас. Он это обещал.

— Так прямо и сказал? Оформит все бумаги?

— Да. Оформит на нас.

— На нас всех?

— Ну, вообще-то, на меня одного. Он сказал, что перепишет землю на меня. Я не вполне его понял. Но сути это не меняет. Земля будет нашей по документам, а это уже кое-что.

Папа извлек документы из папки, разложил их на столе перед собой и приступил к изучению. Он водил пальцем по строчкам, слово за словом, и беззвучно шевелил губами в процессе чтения. Через несколько минут он отодвинул бумаги в сторону:

— Для меня это полный бред.

— Могу помочь, — предложил я.

Он покачал головой:

— Нет, дружок, я не о том. Я достаточно хорошо умею читать, чтобы уяснить их смысл. Я о самом принципе, когда кому-то достаточно черкнуть на клочке бумаги что-то про землю — реальную землю, которая живет и дышит, меняется, переносит всякие напасти, наводнения и засухи, — и вот уже он может пользоваться этой землей, как пожелает, или не пользоваться вообще, но и не допускать на нее других людей. И все из-за какой-то бумажки. Вот что кажется мне полным бредом.

Папа собрал документы и сунул их обратно в папку. Ножки стула скребнули пол, когда гигант встал и, сутулясь, тяжелой поступью направился к двери.

— Я подумаю над этим, — сказал он, перед тем как покинуть дом и удалиться в сторону рощи.





Глава шестнадцатая




Письмо подсунули под дверь, когда все мы еще спали. Кэти нашла его на полу в прихожей. Она приготовила завтрак и поместила конверт на кухонный стол вертикально между кувшином с молоком и эмалированным кофейником — как тесак, отсекающий их друг от друга.

Я был разбужен щекочущим ноздри запахом жареного бекона. Одновременно из своей спальни, также принюхиваясь, появился Папа. Он вошел в кухню раньше меня и сразу заметил письмо. Взял его двумя пальцами, поднес к глазам. Убедился, что оно адресовано ему, и вскрыл конверт хлебным ножом.

— От Прайса? — спросила Кэти.

Она передержала кофейник на плите, и теперь из его носика сочилась густая коричневая пена.

Папа в первый раз за это утро прочистил горло и сплюнул в очаг мокроту, накопившуюся за ночь после медленно выкуренной перед сном сигареты.

— Он предлагает мне биться.

— Поединок?

— Да, но не обычный. Хотя он изображает это как честный бизнес, и не более того. Будут призовые деньги, зрителям позволят делать ставки. Но понятно, что теперь это не просто бизнес. Он хочет, чтобы я дрался для него. Если я выиграю, он получит кучу денег и тогда отпишет этот участок земли вам двоим. А если проиграю, он все равно внакладе не останется и денежки свои урвет, не сомневайтесь. Уж он-то умеет проворачивать такие дела.

Местом боя был выбран лесок рядом с ипподромом. Этот выбор опирался на давнюю традицию. Сотни лет странники появлялись на всех скаковых состязаниях, покупали и продавали лошадей, сбрую и прочие вещи, а вечерами после скачек развлекались уже на свой лад. В таких случаях ипподром и его окрестности на ночь оставались в распоряжении странников и их друзей. Зажигались огни, жарилось мясо, виски лился рекой. И устраивались призовые бои.

Лес за ипподромом предоставлял достаточно надежное укрытие от полиции и от глаз случайных прохожих. Собачники там своих питомцев не выгуливали, ибо место это пользовалось дурной славой.



Папа стал тренироваться в роще, набирая форму. Для жима он использовал все, что мог найти, — бревна, камни, — пока несколько местных не скооперировались, чтобы раздобыть комплект старых гирь и гантелей. Он и меня поднимал вместо штанги с такой легкостью, словно я был невесомым, словно я ничуть не потяжелел с тех пор, как он после родов впервые взял меня из маминых рук.

Он ел больше мяса и рыбы, почти удвоив свои обычные порции. Много ходил и бегал, чтобы восстановить былую выносливость. Он говорил, что сейчас это важнее, чем когда-либо прежде. Он знал силу своих ударов, их быстроту и точность, но его противник был гораздо моложе и мог долго изматывать его, описывая круги, пока Папа не допустит роковую ошибку.

Однажды вечером он поведал мне о своих тревогах. Удостоверившись, что Кэти, по обыкновению, бродит где-то вне дома, он высказался с необычной откровенностью. Он опасался, что стал уже слишком старым для больших боев. Нет бремени более тяжкого, чем успех, говорил он. А у него было рекордное количество побед и грозная репутация далеко за пределами Англии и Ирландии. В определенных кругах, по крайней мере. Но сейчас, как сказал Папа, это все будет только во вред, и ему придется труднее, чем когда-либо. И он не мог не волноваться, поскольку именно этот поединок в кои-то веки имел для него значение.

Раньше, когда Папа дрался только ради денег, он выходил на бой с легким сердцем. Другие люди могли переживать, поставив свои сбережения на его победу, но Папу это нисколько не трогало. Он оставался спокойным, почти беззаботным, и побеждал во многом благодаря этой раскованности.

Но сейчас на кону стояло нечто иное. Намного большее, чем деньги. А он был уже не молод.

— Мышцы стареют, — посетовал он, похлопав себя по бицепсам.

Я сказал, что, даже если он проиграет, меня это не сильно огорчит и что мы так или иначе все равно наладим нормальную жизнь в нашем доме и отделаемся от всяких Прайсов. А если не получится здесь, мы всегда сможем уехать и начать все заново в других краях. Главное, что мы будем вместе.



Вечером накануне поединка я отправился к Вивьен, прихватив обеих собак за компанию. Торчать дома мне было в тягость; Папа пропадал в роще, Кэти курила, сидя на ступеньке крыльца. И я решил ненадолго сменить обстановку. Начинало смеркаться; из кустов вдоль дороги доносилось пение дроздов. Собаки держались настороженно, как всегда с приближением темноты.

Окна Вивьен были ярко освещены; на крыльце я уловил аромат вечерних примул, высаженных перед входом в дом.