Элмет

— Я так и знала, что ты придешь этим вечером, — быстро произнесла она и, распахивая дверь, бросила взгляд куда-то поверх моего плеча; собаки вошли следом, принюхиваясь к новым запахам.

В доме было прохладнее, чем снаружи. На втором этаже приоткрытая створка постукивала по оконной раме. Этот ритмичный стук дерева о дерево разносился по всем помещениям. Тюлевые занавески колыхались. Вивьен быстро прошлась по дому, все подряд закрывая, вставляя задвижки в пазы, оправляя смятую материю, опуская бархатные шторы и закрывая жалюзи там, где они имелись. Она тычками загнала Джесс и Бекки на кухню, отцепила поводки и убрала их в выдвижной ящик стола, затем достала из шкафа четыре миски, две наполнила водой, а две тушеной говядиной из кастрюльки на плите — остатками своего ужина. После чего покинула кухню, плотно затворив дверь. Собаки и не пытались за ней последовать — они сразу набросились на угощение, довольно виляя хвостами.

Вивьен взяла меня за локоть, повела в гостиную и усадила в кресло. «Похоже, дело серьезное», — подумал я. Однако, когда она заговорила, никакого напряжения в ее голосе не ощущалось.

— Так и знала, что ты придешь этим вечером, — повторила она. — Завтра отправишься на бой вместе с отцом? Значит, он твердо настроен драться?

— Само собой. А почему вы спрашиваете?

— Мне кажется, он сильно рискует, — без промедления ответила она. — Я видела его соперника, и я думаю, твой отец может проиграть.

Я не сразу нашелся что сказать. Моя уверенность и без того медленно таяла в эти последние недели.

— Почему он проиграет?

— Да хотя бы потому, что соперник намного моложе его.

— Но это значит, что у него мало опыта. Он не был испытан в серьезных схватках.

— Испытания он прошел всякие, не сомневайся, да только не здесь, и потому твой Папа ничего о нем не знает. Его привезли из Восточной Европы. Из Украины. Я думаю, ты должен отговорить отца. Мне за него тревожно. В случае отказа гордость его задета не будет, я уверена. Для человека его склада и с его образом жизни, он на редкость равнодушен к таким вещам.

— Но он просто обязан драться. Обязан ради других. И ради нашего дома.

Она была бледнее, чем в первые дни нашего знакомства. На ее веках я заметил темные пятнышки: остатки размазанной туши.

— Значит, ты не станешь его отговаривать?

Я покачал головой и через минуту поднялся, чтобы уйти. Она не пыталась меня переубедить. Она знала, каковы мы все: Папа, Кэти и я. Перед уходом она меня обняла и продержала так довольно долго. Я уж было подумал, что она поцелует меня в щеку, но этого не случилось. Напоследок она провела ладонью по моим волосам и легонько подтолкнула к двери.

Сумерки сгустились уже основательно, когда я вместе с собаками бегом возвращался домой сначала по дороге, а потом вверх по склону. Низко над нами проносились стрижи и на лету хватали мелких мух, только что вылупившихся из личинок. Джесс и Бекки в последние месяцы быстро росли и становились все более поджарыми, а основная их сила сосредоточилась в пружинистых задних лапах. Длинными скачками они кружили по пустоши и гонялись друг за дружкой, пока я трусцой бежал по тропе.

Когда я добрался до дома, выяснилось, что Папа лег спать пораньше. Кэти еще сидела на кухне, смоля сигарету. Взволнованная, бодрая и оживленная. Мысль о возможности папиного поражения ей, видно, и в голову не приходила. В целом настроение у нее было ничуть не хуже обычного.

Той ночью я долго лежал без сна, глядя на освещенную луной стену, на складки и трещины в штукатурке, которую Папа наносил абы как, на затвердевшие отпечатки его пальцев, на кривые линии, оставленные шпателем и повторявшие широкие взмахи его правой руки.

А когда я наконец уснул, мне приснился долгий путь домой под нескончаемый галдеж гнездящихся скворцов.





Глава семнадцатая




Я проснулся на рассвете, когда розоватый бутон зари уже начал распускаться кроваво-красным восходом. Широкий зевок растянул мой рот, а легкие остудил свежий бриз, проникавший в спальню через открытое настежь окно. Глаза утомленно моргали, и я видел комнату, как в серии фотокадров, быстро сменяющихся под мелькание ресниц. Пропитанные потом жиденькие простыни липли к телу. Ночью меня бросало в жар от ярких активных снов и непроизвольных подергиваний рук и ног, а теперь они сменились дрожью из-за сравнительной прохлады.

Я поднялся и, стараясь не шуметь, прошел по коридору в комнату для мытья. Душа и ванны у нас не было, только обычный кран для горячей воды. Лилась она с перерывами, по мере нагревания в дровяном бойлере, растопкой которого по утрам занимался тот из нас, кто вставал первым. Полного бака хватало для того, чтобы три человека могли худо-бедно ополоснуться над тазиком и каменным полом: подмышки и пах, шея, лицо и уши, а напоследок торс и ноги вплоть до ступней.

В клубах пара я пригоршнями плескал перегретую воду на свое потное тело, периодически оглаживая его куском мыла. Кожа на ладонях покраснела и сморщилась, но я продолжал процедуру, пока не довел ее до конца. Потом обтерся насухо маленьким квадратным полотенцем и надел чистую, со складками, одежду.

Выйдя в коридор, я уловил кисловатый запах тушенной в молоке сельди. Наш завтрак дополнили белый хлеб с маслом и свежий апельсиновый сок — бонус от молочника.

В семь часов мы услышали звук подъезжающего «вольво» Юарта Ройса. Под колесами прошуршал гравий, скрипнул ручной тормоз. Открылись и потом захлопнулись две двери. Из прихожей донесся стук. Кэти пошла открывать.

— Транспорт к вашим услугам, — сказал Юарт.

Лицо его осунулось, постарело и стало более жестким. Нервное напряжение сказывается на людях по-разному. Наши тревоги были сфокусированы на одной и той же проблеме, но каждый видел ее под своим углом и в другом свете.

Марта ждала у машины и, заметив наши сумки и собак, предупредительно открыла багажную дверь универсала. Папа устроился впереди, Марта села за его спиной, Юарт был за рулем, Кэти — справа на заднем сиденье, а я оказался в центре, между своей сестрой и миссис Ройс.

Мы поневоле толкались плечами, когда машина катила по ухабистому спуску с холма; да и позднее, на местных дорогах, стало не намного лучше. Зимние морозы и кислотные дожди способствовали возникновению бесчисленных выбоин. В самых проблемных местах между ямками ползли трещины, которые постепенно заполнялись грязью и утрамбовывались колесами, а потом в них прорастали сорняки, окончательно взламывая корнями старый асфальт. Так что потряхивало нас изрядно.

Мы почти не разговаривали. Марта иногда подсказывала Юарту маршрут, а Юарт разок уточнил время. В остальном все молчали. Кэти смотрела наружу, прижавшись носом к замызганному стеклу. Папа глубоко дышал, все время глядя только вперед. Его шея сзади покрылась пленкой испарины, которая блестела, как иней на стекле в морозный день.

Я же вертел головой туда-сюда, разглядывал своих спутников, которые интересовали меня гораздо больше, чем окружающий мир. Примерно на десятой минуте поездки Марта дотянулась до моей левой руки и крепко ее сжала. У нее была горячая ладонь. Я ощущал биение пульса под ее большим пальцем и теплое золотое колечко на безымянном. Ее твердые ногти были покрыты лаком.

До ипподрома мы добрались за сорок пять минут. Перед оградой свернули, направляясь в объезд к какому-то месту в лесу. Слева и справа мелькали деревья, большей частью ясени и дубы, как у нас на холме. Под колесами хрустели сухие ветки. Объездная дорога была слишком узкой, да еще и заросла по краям черемшой и папоротником, задевавшими бока машины.

Вскоре мы достигли развилки. В одну сторону путь был накатан легковушками, фургонами и джипами. Второй путь остался нетронутым и до странности ровным, как будто его — и только его во всем лесу — затопило водой, которая потом впиталась в землю или испарилась, оставив после себя темную гладкую корочку типа шоколадной глазури.

Мы двинулись в правильном направлении, а я повернул голову, оглядываясь на заброшенный проезд. Хотя его и проездом назвать было нельзя — скорее просто полоса больной, засоленной почвы. Далее в створе виднелась поляна, где под лучами солнца из-под твердой корки все же сумела пробиться трава.


Наконец развилка исчезла из виду, заслоненная ветвями развесистого дуба. Я снова сел прямо, и первое, что увидел, был холодный пот на папиной шее.

После еще одного поворота мы выехали на открытый участок размером с футбольное поле. Здесь недавние ливни и футболисты оставили после себя сплошное грязевое месиво. По краю участка полукругом стояли машины, большинство с открытыми багажниками, несмотря на моросящий дождь. У багажников толпились в основном мужчины, хотя попадались также подростки обоих полов при почти полном отсутствии взрослых женщин. Эта спонтанно возникшая ярмарка для некоторых была, видимо, даже важнее предстоящего боя. Среди прочего здесь продавались щенки с родословной и редкие породы разноцветных кур. В одном углу поля особняком стоял крупный «лендровер», а рядом маячили бритоголовые парни в кожанках. Большинство людей держались от них подальше. Возможно, левые стволы. А то и бомбы. Или жесткое порно.

— Кэти, Дэнни, вылезайте первыми, — сказал Папа. — Найдите место поспокойнее и стойте там.

Вслед за Кэти я выбрался из машины и погрузил ноги в слякоть. Чавкая с каждым шагом, побрели вдоль края поля. Тут и там стояли люди, покачиваясь, как деревья под ветром. Они болтали, курили, демонстрировали своих животных, инструменты, оружие. Кто-то развел огонь в железной бочке, чтобы поджарить на большой сковороде сосиски и нарезанный кольцами лук. Мы с Кэти изменили траекторию, привлеченные аппетитным дымком и потрескиванием горячего жира, но получили отказ после того, как сознались в отсутствии денег.

— Тут что, по-вашему, забегаловка для нищебродов? А ну брысь отсюда!

Мы переместились к задней стороне черного фургона, заставленного бочками с живой рыбой. Карпы, сомы, сазаны, окуни. Ценники на бочках с указанием примерного возраста рыб. Рыбалка в этих краях была поставлена на широкую ногу.

Кулачные бои, рыбная ловля и домашние животные — вот куда вкладывали свои деньги эти люди.

Я воспользовался случаем и залез в фургон, чтобы поближе разглядеть его содержимое. Вот они, на дне бочки. Рыбы длиной с мое предплечье ходили кругами, стараясь по максимуму использовать выделенное им пространство. Насос закачивал воздух в нижнюю часть бочки, и всплывающие пузырьки цеплялись за жабры и чешую рыб, которые без этой подпитки давно бы уже задохнулись.

— Эй, там, вылезай! — раздался резкий окрик позади меня.

Крикуном был тощий рыжий парнишка на голову ниже Кэти, с лицом, сплошь покрытым веснушками и угрями. Остатки недожеванного тоста между передними зубами. Спортивный костюм и белые кроссовки.

— Нечего здесь шастать, если не готовы что-то купить. А вы двое ни хрена не покупатели.

— Да кто вообще станет покупать здесь живую рыбу? — сказала Кэти. — Если кто-то приехал посмотреть бой, на фига ему твои карпы?

— А тебя кто спросил, тупая сучка?

В другой день Кэти могла бы ему врезать. Она сплюнула сквозь зубы, по щекам растекся румянец.

Ее щеки легко краснели, как и мои. Нас обоих это раздражало. Как бы я хотел оставаться леденисто-бледным даже в минуты гнева или волнения!

Кэти развернулась и быстро пошла прочь.

Я поспешил за ней, проигнорировав смачный плевок, который секундой ранее шлепнулся в грязь у моих ног.

Она шла прямиком через поляну к тому месту, где люди занимались по-настоящему серьезными делами, — там Прайс как раз беседовал с Папой. Наверняка обсуждали условия поединка, уточняли правила и все такое. Рядом стояли другие серьезные люди: у всех руки засунуты в карманы охотничьих курток или сжимают поводки свирепого вида псов.

— Во время боя собак надо будет убрать в машины, — услышал я чей-то голос и тотчас представил себе, как Джесс и Бекки защищают своих хозяев в драке с парочкой этих зверюг.

Я подумал о силе полноценного собачьего укуса или скользящего удара когтями — насколько они могут отличаться от игривых покусываний и борьбы, когда возишься со своей собакой. Еще я представил себе кровь и плоть, смешанные с собачьей слюной, и заразу, какую можно подцепить в результате укуса, — как от пореза ржавой железкой где-нибудь на ферме, вдали от всякой медпомощи.

Папа расстегивал свою куртку, готовясь к бою. Только теперь я впервые увидел его противника и почувствовал жжение в горле, как будто глотнул кислоты.

Ростом он был за два метра. Далеко за два метра. Супертяжеловес. Он сидел на пороге открытой задней двери в фургоне Прайса, твердо упираясь ногами в землю. При этом его вес до предела напряг рессоры, так что днище фургона почти касалось поверхности грязи.

Он горбился, как дрессированный медведь, сидящий спиной к стене, и потирал костяшки кулаков, раздутые и загрубелые, совсем как у Папы.

Он перехватил мой взгляд, когда я вслед за Кэти проходил мимо, и растянул губы в подобие улыбки, обнажив два ряда золотых зубов. Я поспешил отвернуться. А Кэти продолжала двигаться к деревьям.

Я окликнул ее, как в те времена, когда мы вместе ходили в школу:

— Погоди! Эй, погоди!

Ускорившись, я дотянулся до ее плеча.

— Постой, — сказал я. — Куда ты собралась? Бой вот-вот начнется.

Кэти развернулась и поверх меня посмотрела в ту сторону, где серьезные люди начали неторопливо перемещаться ближе к центру поля. Толпа набухала, постепенно образуя круг, просветы в котором занимали вновь прибывающие зрители, подобно тому как голуби все плотнее рассаживаются на жердочках внутри голубятни. Их плечи смыкались. Общий шум голосов, до того времени нейтральный по интонации, теперь стал более грубым и хриплым, с особыми радостно-испуганными нотками.

— Я не хочу на это смотреть, с меня хватит, — сказала Кэти. — С меня хватит этого мерзкого шоу.

С этими словами она направилась в лес. Я следил за тем, как она петляет между деревьями, как их стволы и ветви все чаще скрывают ее от моего взора. И вот стена леса снова сомкнулась, а Кэти исчезла из виду.

Я чувствовал, как возбуждение толпы за моей спиной нарастает. Мне не хотелось туда возвращаться, но я знал, что иначе нельзя: я должен быть свидетелем того, что скоро произойдет.

Я отошел от леса и втиснулся в круг мужчин. Многих из нас потряхивало, и дрожь передавалась по цепочке.

В центре круга Медведь расхаживал туда-сюда, подпрыгивал и потягивался, разминая мышцы. Папа стоял неподвижно. Как волк перед броском. На холоде и при сумрачном свете его глаза казались еще более голубыми и какими-то стеклянистыми. Взгляд был сфокусирован на добыче.

Рефери встал между бойцами и каждому по очереди что-то сказал строгим голосом, после чего отступил в сторону.

Медведь принял стойку и начал двигаться короткими шагами вперед-назад. Папа стоял на месте с безучастным, почти скучающим видом. Он взглянул на меня впервые с момента нашего прибытия сюда и затем тоже поднял кулаки. При этом он слегка вращал ими перед собой на манер кулачных бойцов викторианских времен, изображенных на старых фото. Я вспомнил, что так его учили с самого начала. Он однажды нам это рассказывал. Его первым тренером был очень древний старик, который едва мог держаться на ногах и обычно давал наставления из кресла у камина.

Медведь пританцовывал в грязи. Папа раскачивался корпусом, не сходя с места. Мышцы его бедер напряглись, удерживая баланс.