Элмет

— Я такого не говорил. Я только хотел сказать, что если их тут нет, то и нам тут больше нечего делать.

— Не мешало бы проверить, — сказал кто-то, находившийся за углом дома и невидимый с моей позиции.

— Точняк, — сказал Бульдог. — Проверить не мешало бы.

Он подошел к двери и принялся лупить монтировкой по замку. Другие начали бить окна, теперь уже намеренно. Сразу же стало более ощутимым присутствие рядом со мной Кэти. Ее бицепсы и бедра были напряжены, как будто готовые к броску, но руки крепко вцепились в узловатые корни ясеня, удерживая ее на месте. При всей ее импульсивности у нее все же хватило ума не кинуться на них с кулаками. Я подумал о какой-нибудь мелочи, чтобы ее ободрить — и чтобы напомнить о себе. Моя рука приблизилась к ее локтю, но в последний миг я от этого намерения отказался. Все ее тело было так напряжено, что любое, самое легкое, прикосновение могло стать для нее стартовым сигналом. Мы должны были сидеть и ждать.

Наша входная дверь была сделана из дуба и не поддавалась натиску даже в своей слабейшей точке. Бульдог попробовал подцепить монтировкой углы, но и тут вышла незадача. Если бы мы с Кэти находились внутри, мы могли бы задвинуть дополнительные засовы — без сомнения, предусмотренные Папой как раз для таких случаев, — но и без того даже одного врезного замка, закрытого нами перед уходом, хватало вполне.

То есть хватало до той поры, пока они не притащили таран. Штурмовой полицейский таран, судя по виду. Четверо мужчин орудовали им попеременно, и наконец дверная коробка оторвалась от стены и рухнула на пол с тяжелым глухим стуком — одинарным, потому что дверь была слишком массивной для отскока при падении. И вскоре все они уже были внутри, исчезли с наших глаз, не считая двоих, оставленных на страже в дверном проеме.

Но слышали мы их достаточно хорошо. Они рвали наши вещи и разбивали мебель, часть которой я сделал собственными руками.

Кэти оставалась в прежней позе, готовая к броску. А я, уверенный, что теперь они уже не услышат шороха листьев, повернулся спиной к дому и устремил взгляд в глубину рощи.

Не знаю, как долго погромщики оставались внутри, уничтожая наши пожитки, но по завершении этого действа они уже вели себя спокойнее. Чувствовалось удовлетворение от честно выполненной работы. Они вышли из дома и задержались совсем ненадолго, чтобы перевести дыхание, прежде чем погрузиться в свои фургоны. Один завелся сразу и поехал, но вскоре притормозил, когда водила заметил, что второй фургон за ним не следует. Он высунул голову из окна, выясняя ситуацию, но, должно быть, второй водила сделал какой-то успокоительный жест, потому что первый вновь тронулся и покатил дальше. Когда этот фургон скрылся из виду, второй водила вылез из кабины и поднял капот. Что-то случилось с двигателем. Теперь я это уже носом чуял: слабый темный дымок плыл по ветру в сторону деревьев и как раз добрался до моих ноздрей. Запах горелого масла. Пока он возился с мотором, Кэти не отрывала от него взора, как лев, следящий из засады за газелью.

Я тоже пристально смотрел в сторону дома, когда услышал звук удара по голове Кэти. Такой незнакомый и такой близкий звук, одновременно мягкий и неприятный, как стук футбольного мяча по гравию. Кэти уткнулась лицом в землю. Я оторопело уставился вниз на нее, так и не повернув головы, чтобы увидеть того, кто ее ударил. Кэти кашлянула, подняв облачко коричневатой древесной трухи. Она не потеряла сознания, а вот со мной это случилось уже в следующий миг.





Глава двадцатая




Я очнулся в ее объятиях. Кэти пристроила мою голову у себя на коленях. Я почувствовал прикосновение чего-то холодного и мокрого. Она промокала полотенцем мой лоб, щеки и губы. Заметив, что я открыл глаза, поднесла к моему рту бутылку. Шок от ледяной воды усилил головную боль, но вместе с тем я ощутил сильнейшую жажду. Схватил бутылку и одним духом выпил всю воду, лишь потом сообразив, что надо было оставить что-то и для Кэти.

— Я уже попила, — сказала она, прочитав мои мысли. — С тобой все в порядке.

Но голова моя была далеко не в порядке. Мне не было нужды проверять кровотечение на ощупь: я чувствовал запах крови на своем лице.

— Значит, нас таки сцапали, — сказал я.

— Типа того.

— Где мы?

— Они закинули нас в фургон и привезли на какую-то ферму. Думаю, к Прайсу. Мы заперты в сарае позади дома, рядом с большим амбаром. Я подмечала все, что могла. А ты был в отключке.

Я пошевелился, принимая более удобную позу.

— Их тут целая толпа, — сказала она. — Многовато даже для Папы. Хотя кто знает?

— А Папа тоже здесь? — спросил я.

— Пока нет.

Кэти все еще не теряла надежды и несла ее перед собой словно напоказ всему миру. Моя же теплилась где-то глубоко внутри.

Я осмотрелся. Свет проникал в сарай лишь через жиденький ряд окошек под самой крышей из волнистого железа. Я разглядел полки, заваленные картонными коробками, канистрами и пластиковыми бутылками. Мотки садового шпагата, пузырчатая пленка, крепежные хомуты, парафин. Все в таком роде. Грязный пол местами покрывали столь же грязные куски искусственного газона. Стол в углу был уставлен торфяными горшочками с рассадой.

— Ты и впрямь убила того парня, Кэти?

Она сосредоточенно расправляла складки и морщины на своих джинсах и не посмотрела в мою сторону. Мы сидели рядышком на грязном полу, и я услышал, как она задержала дыхание, но головы в мою сторону не повернула.

— Даже если и так, мне все равно, — продолжил я. — Для меня это ничего не меняет. Ты моя сестра, и я тебя люблю. Я привык верить всему, что ты говоришь, и буду верить всегда, что бы ты ни сказала. Если ты его убила, значит была причина, пусть даже этой причиной было только твое желание. Это ничего не меняет. Ты моя сестра.

Она так и не повернула головы. И продолжала молчать. Я положил руку ей на плечо.

— Мне больше ничего не оставалось, — наконец заговорила Кэти. — Сил не хватало, чтобы отделаться от него обычным способом. Если бы я свалила его на землю, он бы мигом поднялся и схватил меня снова. Он был намного крупнее меня. И намного сильнее. Если бы я дралась по своим правилам, я бы проиграла. Так всегда говорил Папа. Хлестать по лицу и бить кулаком тоже было без толку: он стал бы хлестать и бить меня вдвое жестче. Если бы начала с ним бороться, он бы меня поборол. Наверняка. С одной стороны парень, из которого уже вырастает мужчина, а с другой — девчонка, из которой может вырасти только женщина. И потому мне нужно было убедить себя — хотя бы ненадолго, — что игра идет по другим правилам. Впрочем, тебе этого не понять.

— Пойму. Постараюсь. Продолжай, прошу тебя.

— Я только… Я почувствовала, что смогу как-то управлять всем этим — собой, своим телом, ситуацией, — только если полностью вложусь в одно-единственное действие. И мое действие должно быть настолько необычным, что у него не будет шанса ответить в том же духе. Потому что в той ситуации шансов у него было полно, а у меня — только один. И я его использовала. Было такое чувство, словно все силы, какие во мне есть, вдруг соединились в одной точке, и этой точкой оказалась моя хватка на его горле. Так я и держала его, очень крепко, много-много минут. Он давно уже умер, а я все не разжимала пальцы. Мне нужно было убедиться окончательно. Как я сказала, шанс у меня был только один.

— Я и не знал, что он был на том пустыре во время боя, — сказал я. — Не видел там ни одного из сыновей Прайса. Я о них почти не вспоминал с того дня, когда они к нам приезжали и я показывал им рощу.

— У тебя и поводов не было вспоминать. Я об этом помалкивала, да и других дел у всех было выше крыши. Он ведь далеко не вчера начал ко мне цепляться. Как ты знаешь, я не особо любила торчать у Вивьен на этих ее уроках. Сматывалась оттуда при первой возможности и бродила где придется. Иногда сидела под каким-нибудь деревом, иногда следила за птицами. Просто так, чтобы чем-то себя занять. Меня никогда не тянуло к тому, что нравится вам с Вивьен. Книжки и всякие учености. Потому я и уходила. И тогда-то начала пересекаться с этими двумя, Томом и Чарли. Вышло так, что они охотились со своими собаками, которые привели их к лисьей норе, а я как раз залегла неподалеку, надеясь увидеть лисят. Я еще раньше заприметила эту нору и добытчика-лиса — их папу, стало быть, — который мотался за едой для семейства. Приходила туда несколько дней подряд, дожидалась, когда покажется весь выводок. И вдруг слышу собачий лай, все ближе ко мне. Я подумала, что, если собаки найдут нору, они могут выгнать лисиц под выстрелы. Но их сбил мой запах, и они подбежали ко мне. Я вскочила с травы и увидела Тома, который целился в меня из ружья. Думала, сейчас пальнет. Может, он и хотел, чтобы я так подумала. А собаки вертелись вокруг меня, тявкали и нюхали, как будто это мой запах привел их сюда. Том опустил ружье, и они оба подошли ко мне. Сказали, хотят просто поболтать. Ладно, я капризничать не стала, отвечала на их дурацкие вопросы, смеялась их тупым шуткам. А когда сказала, что мне пора домой, они не пытались меня задержать. Но через несколько дней эти двое снова нашли меня в лесу. И встречи стали повторяться.

Кэти наклонилась вперед, уперлась подбородком в колени и стала рассеянно перебирать пальцами шнурки на своих ботинках.


— Вот так, — сказала она, — с тех пор это все и тянулось.

— Почему ты не сказала Папе?

— Потому что это касалось только меня. Свои проблемы надо решать самой. Я же не могу бегать к Папе всякий раз, когда случится какая-нибудь неприятность. Пора уже стать самостоятельной.

— Но не в таких случаях.

— Именно что в таких. Этим я тоже вносила свой вклад. У Папы и без того было забот невпроворот. Они с Юартом и прочими занимались более важными вещами. Прайсы наседали на нас со всех сторон, и это была моя часть общей борьбы. И потом, Папа ведь не всегда будет рядом. А даже если и будет, это все-таки моя жизнь и мое тело, и мне тошно думать, что всякий раз при выходе в большой мир я буду бояться всего вокруг. Потому что, Дэнни, так оно и происходит. А я не хочу быть такой. Я не хочу бояться. Но все время думаю о Джессике Харман, которую утопили в канале, и о других женщинах из новостей в телевизоре и газетах — голых, в грязи и крови, посиневших, изувеченных, — которых находят в лесах, находят в канавах или не находят никогда. Порой меня прямо заклинивает на таких мыслях. А иногда — на мыслях о том, что я могу стать одной из них. Я взрослею, и скоро мое тело станет похожим на их тела. Я не хочу сгинуть в канаве. Я не хочу этого так же сильно, как ты не хочешь быть кулачным бойцом, вроде Папы, или работягой на ферме, сортирующим картошку до тех пор, покуда твою руку не затянет и не разжует какой-нибудь поганый механизм из грязи, железа и стали. Все мы рано или поздно дорастем до своих гробов, Дэнни. И я увидела, как дорастаю до своего.

Я взял сестру за руку. Пока она рассказывала, свет за окошками вверху померк из-за плывущих парадным строем пепельно-серых туч. Жара стояла уже много дней. Воздух был горячим, влажным и густым, а теперь облачные массы закупоривали эту духоту, как каменная крышка, надвигаемая на саркофаг.





Глава двадцать первая




Мы провели в сарае остаток этого дня, ночь и следующий день, но почти все время спали, свернувшись в один клубок, как гусеница на листе. Нам приносили еду. Хлеб с джемом на завтрак, две разогретые в микроволновке пиццы на ужин. Ничего подобного мы не ели уже много месяцев, со времени школьных ланчей. Я не привык к такому количеству белого хлеба. Мои внутренности ныли. А нервы были натянуты до предела.

Люди, приносившие еду, были нам незнакомы. И всякий раз это был кто-то новый. Они входили, шаркая ногами, ставили поднос и удалялись. Когда открывалась дверь, я смотрел мимо них наружу, но ничего стоящего внимания там не замечал. Каждая картинка была копией предыдущей, разве что еще более унылой и тусклой. Никакого движения на заднем плане, никаких перемен, способных вызвать беспокойство или оживить надежду.

Вечером второго дня к сараю подошли трое мужчин. Лязгнули открываемые засовы, повернулся в замке ключ. Но мужчины остались снаружи.

— Выходите, — сказал тот, что стоял в центре и чуть впереди других.

— Куда мы пойдем? — спросила Кэти.

— Выходите без разговоров. Скоро сама все узнаешь, цыпочка.

Ни я, ни Кэти не сдвинулись с места.

— Вам так и так придется пойти с нами, — сказал все тот же мужчина.

Он пытался выглядеть угрожающе, но чувствовалось, что реальной власти он не имеет. Такие вещи легко угадываются даже при мимолетном контакте. Чуть дрогнувший голос, на мгновение опущенный взгляд, проблеск сочувствия.

— Вы пойдете или по-хорошему, или по-плохому, — сказал он.

— Понятно. Еще бы. Что ж, тогда просто скажите, куда нас поведут, и мы, возможно, пойдем по-хорошему, годится?

Этот тип быстро взглянул влево и вправо в поисках поддержки. Один из его спутников пожал плечами. Другой молча таращился на Кэти.

— Мы отведем вас к мистеру Прайсу.

— Вот оно что, — промолвила Кэти. — Раз такое дело, грех не пойти.

Она поднялась, и я вслед за ней.

— Это будет считаться «по-хорошему»? — спросила она, когда мы перешагнули порог.

Он вполне мог бы отвесить ей подзатыльник, но побоялся — это было заметно. По габаритам она, конечно, не шла с ним ни в какое сравнение, но моя сестра всегда умела себя поставить. Силу можно обрести и через правду: откровенно говоря все, что думаешь. Высказываясь напрямик.

В сопровождении этой троицы мы прошли через сад позади дома. Там было еще немало сарайчиков и флигелей разного назначения: для инвентаря, для обуви, для ружей. Мы петляли между ними, овощными грядками и теплицами. Конвоиры вели нас не к заднему крыльцу, а вокруг дома по узкой гравийной дорожке. Так мы достигли фасада с овальной площадкой перед ступенями, ведущими к помпезной двустворчатой двери. На площадке были припаркованы семь или восемь автомобилей разного типа. Среди них я узнал «лендровер» и «ягуар» Прайса. Там же были грузовые фургоны и пикап с каким-то объемистым грузом в кузове под брезентом.

Рядом с машинами стояли полтора десятка мужчин, держа руки в карманах темных курток. В центре этой группы находился Прайс, который молча смотрел куда-то в пространство за высокой живой изгородью на границе его усадьбы.

Нас подвели к одному из фургонов с раскрытой задней дверью и чадящим двигателем. Черные выхлопы отравляли воздух вокруг. Вонь ударила мне в нос.

Прайс повернул голову к нам, но тут же отвел взгляд. Вид у него был изможденный; лицо как будто окаменело.

Тычками нас загнали в кузов фургона.

— Что происходит? — спросил я. — Куда вы хотите нас везти?

— Обратно к вам, с одной остановкой по пути, — сообщил подручный Прайса.

— Обратно к нам?

— Да. Мы нашли вашего Папу.

Он подмигнул, оскалился в ухмылке и захлопнул дверь фургона, оставив нас в душной темноте.