Я не ангел

– Но, если они уже поженились, значит, ты хочешь, чтобы жизнь наказала твою родственницу?

– С чего ты это взяла? Ты меня знаешь, я исключительно добрый человек: я не хочу, чтобы ей было плохо, я просто хочу, чтобы жизнь ее как следует наказала. …О-о, здравствуйте, рада вас видеть… Давид, дорогой…

– Алена Сергеевна, вы нереально молодая, моложе всех нас, кожа – как у ребенка! Это волшебные кремы или природа?! – с порога восторженно закричала Беата.

Нарумяненная мама небрежно кивнула – «природа» – и разрешила Беате себя поцеловать. Кажется, все довольны друг другом. Мама любит, когда ее хвалят, а Беата любит, когда ее любят.



Давид с Беатой приехали в Петербург безо всякой цели, просто как все влюбленные, – белые ночи, развод мостов, поцелуи над Невой.

Приятно видеть, когда люди так влюблены. Давид смотрит на нее, не отводя глаз, сидит молча, невероятно красив. Кто бы мог подумать, что гадкий утенок… довольно крупный утенок превратится в такого прекрасного лебедя. …Что, если издать книжку для подростков о том, что все может измениться, что все не фатально… Или даже серию, пусть там будет обо всех обидах и комплексах, кого что волнует, – кто-то толстый или худой, у кого-то слишком большой нос, а кто-то тихо говорит, как я в детстве, каждого в детстве что-то мучало. Кроме Беаты, она родилась такой самоуверенной.

Давиду любовь пошла на пользу. Он выглядит спокойным, уверенным в себе, нисколько не похож на того растерянного, путающегося в словах человека, каким появился тут два месяца назад.

Давид влюблен как мальчик, а Беата влюблена как девочка. Скажет что-нибудь и смотрит, – что он, восхищается ею или нет. И все время хочет к нему прикоснуться, то возьмет за руку, то обнимет, то потрется щекой о плечо. …Так, кофе Беате, чай маме, мартини Марише, мальчики сами нальют себе, что захотят.

– Я тобой горжусь, премия Шао – это очень прикольно… – начала разговор мама. Она, должно быть, хотела сказать «круто». Мама часто не к месту употребляет словечки, услышанные от детей, иногда получается не совсем точно.

Давид с Беатой строят планы: сначала они будут жить в Нью-Йорке. Но если Беата захочет, то может выбрать почти любую европейскую страну, он примет предложение любого университета. Беата сказала: «Как ты скажешь, милый, это у тебя работа, а я так, при тебе». Я никогда не могла произнести на людях слово «милый».

Беата прошептала мне на ухо: «Мне все равно, где его любить, в Америке или в Европе, можно и в Москве… но в Москве он не может… Нейробиология, ты же понимаешь».

…Ах да, у нас же картина Беаты, «Девочка в красном».

– Твоя «Девочка в красном» своими косичками напоминает мне о юности, – сказала мама.

– Пусть дальше напоминает. Это не Григорьев, это фальшак.

– Фальшак? – повторила мама, с удовольствием пробуя новое слово. – Ты знала, что это фальшак? Но зачем ты купила фальшак за двадцать тысяч долларов? У меня прекрасная память на деньги, я всегда помню, что сколько стоило.

– Я не покупала, мне подарили. Мы с художником разыграли покупателя: сказали, что это Григорьев… Даже в те мутные времена Григорьев не мог стоить двадцать тысяч долларов. Я неплохо разбираюсь в русском авангарде. У меня второе высшее – искусствоведение.

Вид у Беаты самый простодушный. Если когда-нибудь ангел-искусствовед спускался на землю, то это бесхитростное создание, эта бессребреница, находилась сейчас перед нами, сидела рядом с Давидом с чашкой кофе и бутербродом с колбасой. Надеюсь, Давид не понял, что ангел разделил деньги, заплаченные за картину, с автором подделки.

Хочу, чтобы они ушли. Хочу разобраться с тиражом, очень хочу посмотреть варианты обложки. Не хочу разговаривать.

К счастью, всегда есть мама.

– Ты, конечно, знаешь, что Эмма осталась верна памяти Глеба. Гриша не знал отца, но Мариша с Димочкой прекрасно его помнят и чтут его память. Эмма никогда не выйдет замуж, не хочет, чтобы у детей появился отчим. Тем более он страшный человек!..

– А страшный человек, он кто? – поинтересовалась Беата, и я зажмурилась, – сейчас начнется мамина гастроль.

– О-о, я расскажу! Этот человек ходил к нам десять лет, любил меня и детей, я с ним была в прекрасных отношениях! И вдруг такое… Эмма должна приехать из Москвы, он ее встречает… Но их нет и нет… нет и нет. Я, естественно, не нахожу себе места, волнуюсь. Почему нельзя было позвонить, не понимаю. Наконец они пришли домой, мы все сидим, я, дети, пьем чай. И я говорю: вот раньше был порядок – как-то раз поезд из Москвы в Ленинград опоздал, и начальника расстреляли. Всего одного начальника расстреляли, и по всей России поезда стали ходить вовремя. …А этот человек говорит… Вы не представляете, что он сказал! Он говорит: «Вы сталинистка». Это я сталинистка, я?!

– Это все?..

Беате кажется, что мама слегка неадекватна. Нет. Мама иногда звучит немного странно, бессвязно, но, как говорят дети, «голова у бабули работает лучше, чем у всех нас».

– А что, этого недостаточно? Он меня оскорбил. С тех пор я не разрешаю ему приходить в мой дом. Пусть Эмма с ним встречается, где хочет. Я так предана семье, я за них жизнь отдам, а он мне говорит: «Вы сталинистка»!..

– …Ну… да, понятно. Эмме, наверное, тяжело в этой ситуации?.. Но сейчас не война, жизнь отдавать не нужно. Вы лучше помиритесь с ее другом.

– Жизнь отдам, но не помирюсь.

Почему они говорят обо мне, как будто меня здесь нет? Пора прекратить этот балаган.

На мои слова: «простите, мне пора на работу…» Беата быстро сказала: «Мы посекретничаем минутку, и ты пойдешь на работу» и повела меня на кухню.

Ну почему я всегда ей уступаю? Я ведь знаю, что Беата всегда приносит несчастье, она одни несчастья мне приносит…

Мама крикнула вслед:

– Только недолго!

Считает, что все секреты в этом доме принадлежат ей.

– Какие у вас чудесные внуки! – обернулась Беата. – Мальчики такие же обаятельные, как Глеб, и Мариша очаровательная, такая нежная… Эмма счастливая, у нее есть вы и дети…





Беата



Да у нее тут кошмар! Зверинец какой-то! Дети, как пиявки, впились в нее. Вообще-то они уже не дети! Почему все трое такие жутко избалованные? Дочка зануда, висит на ней – «Ах, мама, у меня плохой день». Да ты здоровая корова, иди уже сама живи! А Эмма тут же: «Ты ничего не ешь, что случилось?» Свой бизнес, что там у нее – детские книжки? У нее наверняка есть менеджер, бухгалтер… Она и правда другим человеком стала. А в семье – все та же. Сначала на нее мать давила, потом детки присоединились. Бедная Эмма.

А мать, что она плетет? Ее назвали сталинисткой? Так она и есть сталинистка, тиранище: раз – стоять, два – тихо. А что это она вдруг перевела Глеба в ангелы? Дети чтут память этого ангела, поэтому Эмме нельзя выходить замуж? Да эта старая карга просто хочет держать дочь при себе.





Эмма


Беата, конечно, хочет поговорить о Давиде. Я знаю, что она сейчас скажет: «Мы случайно встретились, и вдруг все закрутилось». Как будто бывает как-то иначе.

– Мы встретились случайно, потом он вдруг приехал ко мне в Москву, и закрутилось! Мы провели неделю у меня, потом я к нему прилетела, потом опять он… Давид… красивое имя, лучше, чем Дима, да его никто и не называет Димой. Давид – мой человек, наконец-то. Помнишь, «как долго я тебя искала»? Ужасная пошлость. Но так и есть: «как до-олго я тебя иска-ала».

Сейчас она выговорится и отпустит меня.

– А секс! Это вообще не секс, это любовь. Только не думай, что я дура. У меня с ним оргазм не от секса, а от счастья.

О господи, за что мне все это?! Пока она говорит, я попробую подумать о своем: часть тиража застряла в типографии, обложку для новой серии надо перезаказывать…

– Это такая удача – случайно встретить человека из юности, – вроде бы он старый, но новый. Он меня понимает, и нет этого дурацкого «ах-ах», а есть спокойствие и уверенность, что мы друг для друга. Моя жизнь приобрела смысл, я просыпаюсь и понимаю, для чего живу. Я даже читать начала – для него, чтобы новые мысли появлялись и было о чем поговорить. …Прости, что я щебечу, как школьница, я сама себя не узнаю. И вот еще, главное: он ничего от меня не требует, поэтому мне хочется дать ему все. Я буду с ним до самой смерти… прости за высокопарность.

Что-то такое есть в Беате, что она говорит, а я ее слушаю. И всегда – так всегда было! – она вроде бы тут, с тобой, но вся в своих делах. Вот сидит сейчас и смотрит в телефон: лицо совершенно опрокинутое.

– Что-то случилось?

– Все нормально.

Ну, уходи же, уходи. Там, за окном, Петербург – июнь, белые ночи… Иди поплавай на кораблике, что ли.





Беата


Ааааа! Победа!

Эмма бы, конечно, сказала, что это унизительно – через секретаря. Что мне делают предложение через секретаря. Но, во-первых, он не секретарь, а доверенное лицо. Через доверенное лицо – другое дело. А во-вторых – плевать. Завтра, 19 июня, в 14:00 регистрация брака, форма одежды не свадебная. Завтра. Просто зарегистрируем брак. Без свадьбы, без гостей, без свадебного платья. Почему не свадьба, почему не в Санкт-Морице, не в платье в страусовых перьях? Почему мне сделали предложение через доверенное лицо?

Потому что Захару удобней сделать вид, что это просто технический момент, а не полная капитуляция передо мной. Кроме того, он не выставляет напоказ свою жизнь. Но какая мне разница? Обойдусь без страусовых перьев. Я победила. Брак! Зарегистрируем! Брак! Ур-ра!

Кто молодец? Я молодец! У меня правильный подход, у меня всегда в центре – мужчина. Я пять лет внушала ему, что он без меня пропадет, и странно, что раньше не пропал. Но ведь это правда – со мной лучше, чем без меня, я умею организовать жизнь так, чтобы было весело и живо.

Так, хорошо, я победила, а делать-то что? То не было у девицы ни одного жениха… Как там в классике: Катерина Измайлова была бедна, и «перебирать женихами ей не приходилось». То не было у девицы ни одного жениха, а то сразу два.

Я быстро думаю. У меня мозг устроен, как счеты, – туда-сюда, дебет с кредитом.

Давид. Это как подарок, как чудо. Если бы я просто «ах, люблю-не могу», было бы не о чем говорить. Что любовь? Сегодня есть, завтра нет… Но мне с ним, как с собой. У меня такое впервые. Это жалко выбросить.

Давид – готовый жених, разведен, но денег-то нет. У меня с ним будет обычная средняя жизнь. Может, он станет нобелевским лауреатом, а может, и нет, на это рассчитывать нельзя.

Захар: миллионы. Фонд. Я так долго взбиралась на вершину, когти сточила, – и вдруг такое привалило счастье, – вот я на вершине, сейчас все сбудется!.. Фонд. Фонд!.. Кем я буду с Давидом? Женой профессора. А тут статус. Положение. Миллионы. Миллионы, миллионы, миллионы… Не один миллион, много. Кто устоит? Точно не я.

Но что тогда с Давидом? Как в дурном кино – там деньги и положение в обществе, а там любовь. Ну почему, почему я должна выбирать?!

Зачем я все это себе говорю? Как будто я не приняла решение мгновенно. Давид говорит, мозг принимает решение сам, мгновенно, человек размышляет, приводит аргументы, советуется, – а мозг давно все решил. Я со своим мозгом дружу, я всегда сразу же его решение знаю.

Вот чертова жизнь, если бы это случилось до встречи с Давидом, я бы считала, что я самый удачливый человек на свете. А сейчас у меня такое беспокойное чувство: не люблю ситуации без выбора. Но выбора-то нет. Любой человек, если он не псих, поступил бы, как я.

…Но, может быть, можно, чтобы и овцы, и волки: и любовь, и устроить будущее? Чтобы все получили, что хотят: Захар меня, и Давид меня, а я прекрасное будущее.

Захар за мной не следит, он мне доверяет… так, иногда присматривает. Я буду хорошей женой. Если я буду встречаться с Давидом то в Америке, то в Европе, и не в одной стране, а в разных, то Захар ничего не узнает и все будет окей. Какая ему разница, кому, как говорится, принадлежит мое сердце? …А тело? Тело, тело… Тело. А что тело? Измена – это архаичное понятие. Женская верность имела значение, когда мужчина добывал мамонта, чтобы он не тащил мамонта чужим детям и чтобы сохранил свои гены. А у нас о генах и дележке мамонта речи нет.

Ну а Давид уж точно ничего не узнает. Он так далек от светских сплетен, от всего московского, – он вообще никогда не узнает, что я замужем. А если узнает, что-нибудь навру. Любовь – это ведь не обязательно говорить правду.

Каждый на моем месте поступил бы так же.

Нужно, чтобы Захар сразу же написал завещание. Пусть живет сто лет, я же не леди Макбет Мценского уезда, чтобы старого нелюбимого грибочками травить. Пусть живет сто лет, только напишет завещание. Я должна быть уверена в будущем.

Скажу Давиду, что мне срочно нужно в Москву вернуться, что у меня… собака заболела. Французский бульдог. Или лучше грифон, они смешные.