Непобедимое солнце. Книга 1

Она кивнула на щит с изображениями собора в разные эпохи.

— Вот посмотри на этот голубой дом…

Рисунок, который она имела в виду, был подписан «собор при Юстиниане сразу после постройки». Здание на нем действительно выглядело синеватым. Никаких поздних пристроек, минаретов, переделок — все было строгим и чистым. И странно знакомым. Мне опять почудилось, что я видела похожее в Москве: то ли планетарий, то ли станция метро, то ли какой-то проект из тридцатых.

— Здание, конечно, изменилось, — сказала Со. — Видно по картинкам — вот шестой век, вот десятый, вот двенадцатый. Дома старятся как люди. Но эта идеальная София, которую строил Юстиниан — осталась она такой же, как в шестом веке?

— Я не понимаю, — ответила я.

— Твоя фотография в шестнадцать лет. Со временем она желтеет, выцветает. Стареет бумага. Но то, что на ней изображено, ты в юности — вот это меняется или нет? То, какой ты была в шестнадцать — будет ли это тем же, когда тебе тридцать и когда тебе шестьдесят? Или через тысячу лет?

— Наверно, — сказала я, — это всегда будет одним и тем же. Потому что это… Ну, например, как погода девятого апреля прошлого года. Она всегда останется именно погодой девятого апреля.

— Не совсем так, — вздохнула Со. — И в этом главная проблема. Если в мире станет очень жарко, то выяснится, что девятого апреля прошлого года в нем было холодно. А если станет очень холодно, выяснится, что было жарко. Все наши оценки сравнительны. Ты видишь Софию на портрете времен ее юности, но эти времена уже прошли. Ты глядишь на это здание с высот… Вернее, из глубин того, что случилось за последние полторы тысячи лет. Тебе кажется, что это допотопный советский дизайн. Какой-то кинотеатр «Ударник» на стероидах… Причем в этом «Ударнике» теперь ресторан, бордель и казино.

Она попала в точку — я поняла наконец, что именно напоминал этот рисунок.

— Но посмотри на голубой дом с куполом еще раз, — продолжала Со. — И попробуй увидеть его глазами ромейской девушки шестого века. Рим пал, прямоугольники прежних храмов расшибает молот истории, но есть новый Рим, и в нем — новый храм, не такой, как прежние… Здесь все это еще можно пережить. Попробуй.

Наверно, дело было в словах «прямоугольники прежних храмов». Действительно, подумала я, раньше их собирали из прямоугольников и треугольников. Золотое сечение, прямые линии, пифагоровы штаны, которым молилась античность. А тут — это чудо с куполами, каменный холм, волна…

И вдруг я поняла, чем София была для ромея: абсолютным авангардом, билетом в будущее, обещанием, что счастливый и свободный век спасения наконец наступил. Я увидела, чем казалось это здание, когда оно было самым новым из всего построенного на Земле.

Я не додумала это, а именно увидела — хоть и очень зыбко, на самой границе восприятия. Голубой дом, похожий на облако благовонного дыма, закругленные окна, перечеркнутые двойными крестами, плавное нагромождение куполов и арок — все это стало безумно смелым футуристическим дизайном.

Я поняла, каково было стоять под этими стенами в шестом веке и видеть невозможное завтра. Примерно так сегодня можно было бы любоваться архитектурой прорыва где-нибудь в Шанхае или Токио — если бы ее одухотворяло что-то еще, кроме надежды разжиться бабками.

То, что я видела на рисунке, за эту секунду не изменилось совершенно. Изменилось то, как я видела. Да, это было удивительно…

Я попыталась в двух словах рассказать о своем переживании.

— Умница, — улыбнулась Со. — Как раз об этом я и говорю.

— Странно, — сказала я. — Время, когда существовала Византия, называется темными веками… А в Софии был такой легкий и радостный свет…

— Темные времена — это изобретение восемнадцатого-девятнадцатого веков. Чтобы создать эпоху Просвещения, нужно придумать эпоху тьмы.

— Вы историк? — спросила я.

— В прошлом.

— То есть темных веков не было?

— Конечно нет. Всегда есть тьма и свет — в любую эпоху, в любом месте, где живут люди. Наши концепции истории — это граффити спреем на развалинах. Мы видим только то, что сами нарисовали поверх руин. У нас не остается никакой пришедшей из веков мудрости. Истины полностью меняют свой смысл и вкус, хотя все скрижали вроде бы на местах… Божественное откровение выцветает вместе со словами. А потом наступает новый век и оставляет поверх руин очередную наглую роспись. Мудрость была в этом мире. Она жила в этом храме. Но теперь она испарилась без следа. Каждый век должен искать ее заново, и каждый человек тоже… Одна мудрость для молодых, другая мудрость для старых…

Ее лицо стало на секунду похожим на одну из грустных древних фресок, которые мне показывал Мехмет. А потом она улыбнулась, и к ней сразу вернулась ее веселая моложавость.

— Какие у тебя на сегодня планы? — спросила она. — День только начинается.

— Никаких. Следующая экскурсия завтра. Мехмет придет в мою гостиницу в одиннадцать, и мы пойдем на ипподром. В смысле, на ромейский гипподром. Но я могу и пропустить.

— Поехали ко мне в гости, — сказала Со. — Там много молодежи. Такие же девочки и мальчики. Твои коллеги.

— В каком смысле коллеги?

— Тоже ищут не знаю чего. Только по другой методике. Тебе будет интересно, обещаю. Заодно и пообедаешь.

Эмодзи_красивой_но_уже_не_слишком_юной_блондинки_с_удовольствием_понимающей_что_для_кого_то_она_совсем_еще_девочка. png





Со жила не в отеле, а на яхте — собственной, на которой она сюда и приплыла. Яхта была пришвартована на Атакой Марине («я ее называю святой Мариной, — сказала Со с улыбкой, — чтобы София не скучала одна»). За время, проведенное в такси, мы окончательно перешли на «ты», успели обменяться телефонами и мэйлами — и я много узнала про свою новую знакомую.

Она была женой инвестора по имени Тим, хорошо заработавшего на паре калифорнийских стартапов («просто повезло в рулетку»). Сейчас семья уже отошла от бизнеса и плавала по миру на кораблике, где главным образом и жила («как Роберт Пирсиг, только лодка больше. Ты читала «Лайлу» Пирсига? Хотя да, совсем другое поколение…»). У них были дети моего возраста, и они со своими друзьями тоже гостили на яхте.

Яхт на Атакой Марине стояло множество — но все они были умеренных размеров, максимум с трейлер для мороженого мяса (я не разбираюсь в буржуазных лодках, так что мои сравнения могут быть неизящными). Эдакие погребальные ладьи среднего класса — нечто подобное вполне можно встретить на подмосковном водохранилище. Но одна яхта оказалась действительно здоровой.

Она была странно раскрашена: вся в разноцветных виньетках и розетках, с цветами и психоделическими орнаментами-абстракциями в духе шестидесятых. Такое ностальгическое революционное ретро — «любовь нельзя купить, но можно хорошо продать». Кораблику шло.

— Тиму нравился «роллс-ройс» Джона Леннона, — сказала Со. — Он всю жизнь мечтал о чем-то похожем и, когда купил яхту, решил раскрасить ее под этот автомобиль. Вернее, наш сын Майкл его убедил. Сам бы он побоялся.

— Очень мило получилось, — ответила я. — Прямо хочется зайти прикупить травки.


Со засмеялась.

— С этим тебе помогут.

Когда мы подошли к яхте, я увидела название:

AUrora



Почему, подумала я, и тут же поняла: «AU» — это обозначение золота в таблице Менделеева. Мало того, в один символ вписали другой: «А» было анархистским значком в кружке. Ну да, богатые тоже плачут. Главным образом от смеха над нами.

А потом я заметила нарисованный на корме павлиний хвост с глазами. Почти такой же, как в моем сне.

Нет, я точно приехала сюда не случайно. Это оно, мое путешествие, подумала я, и мне сделалось легко и спокойно.

Насчет травы я угадала — ее запашок стал чувствоваться с того момента, как мы сошли с трапа на палубу. Стены и двери вокруг были расписаны в том же нонкомформистско-психоделическом духе: «роллс-ройс» Леннона вполне мог выглядеть так изнутри.

Мы спустились по лестнице. Стала слышна тихая инди-музыка. Со раскрыла двери в большущую каюту (тут травой завоняло так, словно мы попали в эпицентр лесного пожара) и сказала по-английски:

— Дети! У нас гости!

А потом повернулась ко мне — и сделала приглашающий жест: мол, входи.

— Дети, это моя подруга Саша. Развлеките ее пока, а я пойду к папочке…

Со ободряюще улыбнулась — и оставила меня наедине с шестью молодыми людьми, без выражения глядящими в мою сторону из сизых дымных пространств.

Большая — нет, огромная — каюта, наверняка полученная соединением двух или трех помещений, была оформлена как типичный буржуазный клуб, заигрывающий с анархистской эстетикой: черные звезды и разного вида буквы «А» (анархистские, антифовские и даже несколько тибетских — как они выглядят, я помнила). Присутствовали, впрочем, и элементы самоиронии.

На потолке золотыми заклепками было выбито огромное ухо, повернутое к собравшимся. Внутри уха желтела такая же заклепочная надпись:

THE BIG OTHER IS LISTENING![2]



На стене висел сразу рассмешивший меня плакат: молодой бородатый человек, эдакий голубоватый гик в черной рубашке с анархистской инсигнией, смотрел на зрителя, явно пытаясь выглядеть грозно. Снизу была подпись:

КАПИТАЛИЗМ, БЕРЕГИСЬ! Я РАЗРАБАТЫВАЮ НОВЫЕ АНАРХИСТСКИЕ ЭМОДЗИ ДЛЯ АЙФОНА!



Смешным было то, что все четверо парней (еще здесь было две девушки) очень походили на этого гика с плаката: такие же холено-псевдозапущенные бороды, а у одного к тому же — похожие очки.

— Я Майкл, — сказал очкарик. — Со — моя маман. А это моя милая Сара.

Сара была блондинкой, напоминающей молодую Шинейд О’Коннор. Скорее всего, с крашеным ежиком.

— Это друзья. Раджив, Андреас, Мэй, Фрэнк.

Те, кого он называл, кивали мне и улыбались.

Раджив был индусом с желто-оранжевой бородой и затаенной злобой в глазах. Возможно, так казалось из-за глубоких теней вокруг его век. У него были длинные тонкие пальцы, указывающие на рафинированную древнюю кровь.

Андреас походил на актера второго плана из сериала «Викинги». Мэй была похожа на актрису оттуда же. Они выглядели старше других.

Темноволосый Фрэнк показался мне самым симпатичным из всех. В нем присутствовала отчетливая уголовно-солдатская брутальность, но в цивилизованном обществе это просто элемент личного дизайна. Мужикам идет. В его прическе было что-то странное, но я не могла понять что.

— Я Саша, — сказала я. — Саша фром Раша. Мы с Со, собственно говоря, познакомились не так давно… Беседовали об архитектуре.

— Это она может, — ответил Майкл. — Курить будешь?

Через пять минут сопутствующая новым знакомствам неловкость уже полностью прошла. Еще через сорок минут отпустила измена — и я уже немного представляла, кто здесь кто и к чему они готовят человечество.

— Мы не просто анархисты, Саша, — говорил Андреас. — Мы корпоративные анархисты…

— А что это? — спросила я.

— Ну, это как бы последняя ступень в развитии анархо-капитализма. По сути, мы даже анархо-империалисты.

— Корпоративные анархисты здесь не все, — сказала Сара, поглядев на Андреаса. — Некоторые здесь считают их простыми прислужниками истеблишмента.

— Да хоть так, — ответил Андреас. — У нас серьезный стартап. Мы реалисты и не боремся против империи. Мы модифицируем элементы системы. И на это время заключаем тактический союз с другими ее элементами.