Непобедимое солнце. Книга 1

— Я не очень понимаю, — призналась я.

— Я объясню, — сказала Сара. — Знаешь, почему здесь висит этот плакатик про эмодзи? Потому что именно этим они и собираются заниматься… Корпоративные анархисты не воюют со злом. Они делают для него клевые чехлы и обложки, на которых допускается политкорректная атака на менеджмент. Это делает установленный порядок значительно крепче…

Я еще раз поглядела на плакат. Хоть я понимала каждую фразу Сары, общий смысл от меня ускользал. Но зато он скользил все веселее и веселее.

— А при чем тут эмодзи?

— Это один из инструментов порабощения человека.

— Опять не понимаю, — пожаловалась я.

— Вот, прочитай…

Сара дала мне самопальную брошюру, раскрытую на развороте. Часть текста была отчеркнута на полях желтым маркером. Я прочла примерно следующее (перевожу очень вольно):





СМЫСЛ И НАЗНАЧЕНИЕ ЭМОДЗИ


Эмодзи — это попытка правящей олигархии сдвинуть человечество еще ближе к стойлу. Почему клавиатура с эмодзи так назойливо вылезает на вашем мобильном? Эмодзи дают куда более убедительные, быстрые и лестные способы саморепрезентации, чем слова. Соблазняют использовать их для интимного самовыражения, хотя не выражают ничего индивидуального. Они предлагают человеку фальшивое отражение его эмоционального состояния («а я такая — »), которое нравится ему больше, чем настоящее: фейк-отражение моложе, чище, ярче, гламурней — и потребитель с удовольствием делегирует эмодзи права своей микрофотографии. Эмодзи — это протез селфи, за которым можно временно спрятать свою мерзкую рожу. Эмодзи постепенно выводят человека из второсигнального космоса и помещают его в категорию няшных уточек, управляемых с помощью эмоционально заряженных символов. Команды-слова можно оспорить с помощью других слов. А оспорить эмодзи-скрипт невозможно, поскольку он обращается не к разуму, а к сфере эмоций и секса. Вот так наши новые хозяева планируют командовать нами дальше. Этот способ машинизации человека — стратегическая подготовка к установлению диктатуры искусственного интеллекта. Так называемое «Просвещение» продолжается, но на новом этапе оно отбирает у человека «достоинство свободного разума», выданное ему когда-то, чтобы убить в себе бога. Этот процесс идет в современной культуре сразу по многим направлениям…



К этому моменту я устала вдумываться в слова, а ни одной эмодзи тут не было. Я протянула брошюру Саре.

— Оставь себе, — сказала Сара. — Ты поняла? Они не собираются с этим бороться. Они хотят на этом заработать.

— Как? — спросила я.

— Ты последние «Звездные Войны» видела? — спросил Андреас.

Я кивнула.

— Помнишь, там была обезьяна, которая сварила шлем Кайло Рена красными швами? Красиво, да? Вот мы и есть такие имперские сварщики. Мы не считаем, что Первый Орден — это хорошо. Но это реальность сегодняшнего дня. Кто-то в нашей империи должен все это придумывать — шлемы, секиры, униформы. Так, чтобы даже под ситхским гнетом жить было чуть веселее. Чтобы в дизайне реальности оставался как бы намек на возможность простого человеческого счастья. На некоторый люфт, необязательность ужаса, временный расслабон… Обезьяна со сваркой, которая делает шлем Кайло Рена чуть прикольней — не повстанец. Она живет в империи и сохраняет к ней полную лояльность. Повстанцем благодаря ее помощи становится сам Кайло Рен. При этом он продолжает руководить Первым Орденом и бомбить всю Галактику — но при взгляде на его новый шлем мы ощущаем, как бы это сказать, новую надежду.

— A New Hope, — повторила я.

— Да, именно. В прошлом веке американским культурным героем был rebel without a cause. А в эпоху тотальной слежки им может быть только rebel without a cop[3]. Сама подумай, какой повстанец со смартфоном? Ну подожжет он пару помоек, так ведь его с пяти углов снимут и по геолокации пробьют. Поэтому надо сделать так, чтобы повстанца никто не смел преследовать. А для этого его восстание должно стать мэйнстримнее самого мэйнстрима, понимаешь? Оно должно быть таким, чтобы за борьбу с повстанцами копов выгоняли с работы…

Сара, видимо, догадалась, что до меня плохо доходят американские культурные коды, и сжалилась.

— Я тебе просто объясню, — сказала она. — Империя сегодня — это не власть государства. Это власть больших корпораций. Государственный контроль — последнее, что им как-то противостоит, поэтому эстетика антигосударственного анархизма будет этими корпорациями востребована. Возможно, востребован будет даже прямой бунт против традиционной центральной власти — но не против корпораций и банков. Знаешь, кто перед тобой? Подстилки самой зловещей ветви информационного капитализма, позирующие в качестве бесстрашных молодых героев. Продажный марвел духа. Их главным продуктом является романтическая поза, полностью очищенная от всего, что она подразумевает. То есть от всего, что делало эту позу романтичной…

Андреас карикатурно вздрагивал при каждой ее фразе и строил страдальческие гримасы, словно в него одна за другой попадали пули.

— А что конкретно они хотят продавать? — спросила я.

Андреас открыл было рот, потом изобразил на лице испуг — и указал на Сару.

— Она мне все равно слова вымолвить не даст. Пусть сама и объясняет.

Сару не надо было просить два раза.

— Они хотят продавать «дезолоджи», — сказала она. — Это слово придумал, кстати, не Андреас, а Майкл. Хотя с таким же успехом можно было назвать это «идеозайн».

— Desology sounds better, — ответил Андреас. — Отдает дезинформацией и маскировкой. И одновременно наукой. Вместе получается игра.

— А что это такое — «дезолоджи»?

— Идеология вместе с дизайном, — сказала Сара. — Дизайн, являющийся идеологией. Идеология, хитро продвигаемая через дизайн. Новый шлем Кайло Рена. Короче, вот это…

И она снова кивнула на висящего на стене анархипстера.

— Они хотят разрабатывать идеологический дизайн, который будет раскрывать себе навстречу человеческое сердце, а потом закачивать в это сердце культурный код, полезный для больших корпораций.

— А можно пример такого дизайна? — спросила я.

— Можно. Вот эта яхта. Она как бы продвигает идею, что в нашем мире можно быть отрешенным психоделическим романтиком с чистой совестью — и бороздить моря на кораблике за пятьдесят лямов.

Мне, кстати, при виде раскраски пришло в голову именно это.


— А какой идеологический дизайн купят большие корпорации? — спросила я.

— Ну как какой. Отсутствие всякого внешнего надзора за их деятельностью, поданное потребителю как благородный анархизм, офшорная коммуна, мульти-культи с ганджей, свобода от полицейского гнета и левизна… Вот эти самые анархо-эмодзи для айфона. Это, конечно, подло. Но пока недостаточно подло, чтобы убедить инвесторов.

— Почему? — спросила я чуть заплетающимся языком. — Это вполне достаточно подло. Во всяком случае, на первый взгляд.

Сара нравилась мне. Еще мне нравился Фрэнк, но он пока не произнес ни слова — только сосредоточенно вертел косяки. Интересно, думала я, Мэй его девушка? Или кто-нибудь из трех парней — его бойфренд?

— Подлость — только полдела, — ответила Сара. — Нужна новизна. А здесь нет ничего нового. Современная американская культура — это корпоративный хамелеон, для которого не то что нет ничего святого, для него святым на пятнадцать минут может стать что угодно. Андреас опоздал на полвека. Вот самого Джона Леннона он, может быть, еще удивил бы. А сейчас… Весь идеологический символизм украден, апроприирован и доступен в любых смесях. Стартапы здесь никому не нужны.

— Но есть еще и элемент свежего дизайна, — вяло возразил Андреас.

Я вдруг обратила внимание на майку Сары. Это была обычная белая футболка со словом «Google», составленным из разноцветных букв, которые обычно видишь на стартовой странице поисковика. Это я заметила сразу — но только теперь прочла надпись правильно: «Goolag».

Однако. Возможно, Сара и была главным вдохновителем проекта, несмотря на свою саркастическую критику. Или — дошло до меня наконец — такая самокритика была просто элементом идеологического дизайна.

Мои новые знакомые уже забыли про меня. Минут десять они обсуждали концепт LGBTQIA+ — дружественного лимонада «Spride». Потом заговорили про назревший переход от «Burning Man» к «Burning Woman», или даже сразу к «Burning Person» — чтобы учесть все-все. Кто-то со слезой в голосе предложил «Burning Person of Color»[4], но идею зашикали — добрый сердечный посыл был понятен, но мешали исторические аллюзии.

— Примут за Ку-клукс-клан, — объяснил мне Майкл. — Диалектика прогресса…

Я уже не понимала, о чем они говорят.

— А что это за «Burning Man»?

— Такое культурное событие-селфидром, — ответила Сара. — В пустыне собирается самая подлая буржуазия планеты, перед ВИП-палатками поджигают большое фанерное чучело человека, и корпоративные анархисты с имперскими сварщиками принимают романтические позы…

Больше вопросов я не задавала, и Сара начала яростно спорить о чем-то с Майклом.

Я вспомнила, что Майкл назвал ее «милая» — похоже, они были любовниками. Сара определенно казалась круче своего бойфренда. Раз так в пять. Может быть, даже семь — от запаха травы я постоянно сбивалась со счета.

Наконец Сара взяла Майкла за руку и увела его из каюты. Докурив косяк, следом отправились Раджив с Мэй.

— Куда они все? — спросила я.

— Наверно, играть в парный теннис, — усмехнулся Андреас. — Куда еще? Дмитрия будете?

В его руках появилась маленькая трубочка. Вопрос был адресован Фрэнку и мне.

— Dmitry? — переспросила я. — What Dmitry?

— Не будем, — сказал Фрэнк и посмотрел на меня. — Я тебе не советую курить ДМТ. Если ты еще не пробовала.

Это был первый раз, когда я услышала его голос. Я отрицательно помотала головой, и Андреас принялся за дело без нас. Воняла эта гадость примерно как канифоль. Скоро Андреас улегся на пол и дух его уплыл куда-то в Валгаллу.

— Все-таки круто, — сказала я Фрэнку. — «Goolag», вот этот анархипстер… Молодцы. Остроумно.

— Только не думай, что они изобрели все сами, — ответил Фрэнк. — Это хохмы из интернета. Одного с нами возраста. Ребята пытаются ими вдохновиться. Сам Андреас не изобрел пока ничего, кроме слова «Spride» и термокружки «Donald Dick»[5]. Догадываешься, с каким дизайном. Правда, кружку хорошо продали в Калифорнии. Если работаешь на Big Tech, такую полезно иметь на рабочем столе.

— А ты разве не в их проекте?

— Нет, — сказал Фрэнк. — Я здесь по другому делу. На самом деле просто поймал попутку до Турции. Я знаю Тима и Со. Они спонсируют мою работу.

— Ты тоже идеологический дизайнер?

— Я историк.

— Историк-анархист? — уточнила я.

Он кивнул.

— Наверное. Только не спрашивай, что это такое. За ночь придумаю и завтра скажу.

Интересно. Это значило, завтра мы будем вместе. Суггестивный пикап, не иначе.

— А зачем ты приехал в Турцию? — спросила я.

— Хочу проверить одну свою концепцию.

— Историческую?

— Да. А ты зачем?

— Завтра расскажу, — ответила я. — Если успею придумать за ночь.

Он засмеялся и навел на меня указательный палец. Характерный латиноамериканский жест, означающий что-то среднее между «один-один» и «в следующий раз застрелю».