Непобедимое солнце. Книга 2

Сначала я думала, что молодой человек идет по другой стороне улицы и каждый раз останавливается на перекрестке в тот самый миг, когда я поднимаю на него взгляд. Потом у молодого человека изменился цвет галстука, и я поняла, что это разные люди.

Эти стриженые ребята торчали на каждом перекрестке — и были неотличимы друг от друга. А одели их так, видимо, чтобы они с элегантной легкостью могли затеряться в толпе иностранцев. Это тоже было родное, исконное — и уже подзабытое, как грамота со звездами.

Впрочем, у местного социализма были и довольно симпатичные проявления.

Например, люди.

Кубинская молодежь любила красивые крутые татухи. Мальчики и девочки — во всяком случае те, кто не работал топтунами — по-разному стриглись и красили волосы. Выглядели молодые кубинцы прикольно и стильно.

Везде работали маленькие кафешки на три-четыре стула. Это тоже было здорово.

И, конечно, кофе. Очень крепкий и очень вкусный. Обычно я кофе не пью — а такой пила бы и пила.

Сев за уличный столик, я выпила две чашки и заказала третью. Чашечки были совсем крохотными, так что я не волновалась за сердце.

— Нравится? — спросил кто-то по-английски.

Я подняла глаза.

На стуле напротив сидел симпатичный молодой человек с бакенбардами, в бейсболке со словами «Miami Vice» — что могло означать или легкую фронду против властей, или, наоборот, представителя властей, изображающего легкую фронду в служебных целях. Или, как оно чаще всего и бывает, то и другое в смеси, еще не решившей окончательно, куда, как и с кем.

Я не заметила момента, когда он сел рядом.

Ну что ж. Я жду очередного знака? Вот такой милый кобелек — это считается? Будем считать, что да.

— Очень нравится, — сказала я совершенно искренне, хотя и не понимала, про что именно он спросил.

— Я Хосе, — представился молодой человек.

Он был похож на Элвиса.

— Саша, — ответила я.

— Nice to meet you, Sasha, — сказал Хосе. — Можно с тобой поговорить? Для практики в английском?

Я пожала плечами — английский у Хосе был и так хороший. Потом подумала, что отказать будет невежливо, и кивнула.

— Про кубинский кофе есть такой анекдот. Кубинец заходит в кофейню в Испании и говорит — могу я выпить кофе?

Хосе произнес «кофе» как «кафэ», с ударением на последнем звуке.

— Испанец отвечает — да. Тогда кубинец спрашивает — а можете вы сделать мне кафэ кафэ? Испанец немного думает и кивает. Тогда кубинец спрашивает — а можете вы мне сделать кафэ кафэ кафэ? Испанец напрягается, морщит брови, раздумывает несколько минут и снова кивает. Тогда кубинец спрашивает — а есть ли у вас кафэ кафэ кафэ кафэ? У испанца на лбу выступает пот, и он говорит — «нет, сэр, такого у нас нет»…

Это был какой-то прибалтийский юмор, вирус которого мог попасть на Остров Свободы еще в советское время вместе с контейнером консервированной сайры. И еще Хосе определенно рассказывал анекдот не в первый и не во второй раз. Я вежливо улыбнулась. Последняя неделя на «Авроре» была для меня хорошей практикой.

— Закажи мне мохито, Саша, — попросил Хосе.

— Окей, — сказала я.

Моя судьба — кормить мальчиков.

Хосе уставился на идущую по другой стороне улицы девушку. Когда она скрылась из виду, перед ним уже поставили запотевший стакан с зелеными листиками мяты.

Определенно, это был не первый мохито, полученный в порядке культурного обмена — я даже не видела, как Хосе сделал заказ. Видимо, система была налажена.

— А тебе? — спросил он.

«Почему бы нет», — подумала я.

— Мне тоже. Только есть у вас мохито мохито?

— Есть.

— А мохито мохито мохито?

— Русо? — спросил Хосе.

Я кивнула.

— То-то я смотрю, у тебя странное имя. Это русское?

— Такое может быть где угодно.


— Сейчас, — сказал Хосе. — Сейчас все закажу. Мохито мохито мохито мохито!

Через час или полтора мы шли по улице в приличном подпитии — и уже были лучшими друзьями.

— Ну умер Фидель, — говорил Хосе. — И что? Думаешь, здесь что-нибудь изменилось? Тут самая мощная служба безопасности в мире. Знаешь сколько людей в нее встроено? Практически все.

Я вспомнила увиденную из окна машины базу какой-то местной силовой структуры: забор, колючка и криво выписанные на бетоне слова «Patria o Muerte», возле которых стояло несколько недружелюбных молодых людей. Кстати, похожих на Хосе.

Надо было следить за базаром.

— Наши люди тоже когда-то думали, что у них самая устойчивая система, — сказала я, осторожно подбирая слова. — И тоже верили, что без нее будет лучше. Всюду так думают… Люди не понимают самого главного.

— Чего именно?

— Своей скоротечности, — сказала я. — Они считают, что перемены будут происходить с миром, а они будут их наблюдать, попивая мохито. Но под нож пустят именно их, потому что система, которую они так не любят — это и есть они все вместе. Но про это в песне «Wind of Changes» ничего нет. А начинаться она должна так: «Все, кто слышит эти звуки — приготовьтесь к скорой смерти!»

Удивительно, но сейчас я почти что повторяла за Алексеем-референтом. Хотя, с другой стороны, чему тут удивляться? Услышала бы что-то другое, другое и повторила бы. Я блондинка.

— Но люди, — сказал Хосе, — которые боролись за перемены, не позволят…

— Ими удобрят почву, — перебила я, делая вид, что не замечаю, как он взял меня за руку. — У нас так уже делали, причем много раз. Работали профессиональные военные дружинники. С тринадцатого века до последней девальвации. Грамотный геноцид не оставляет картинки, которую можно показать по тиви. И повторять его можно часто, потому что через двадцать лет никто ничего уже не помнит.

Нет, не просто блондинка. Очень умная блондинка. Алексей мог бы мною гордиться. Точно.

— Мне интересно, — сказал Хосе, — что будет лично со мной.

— Мне тоже, — кивнула я. — В смысле, со мной, а не с тобой.

Хосе засмеялся.

Мы погуляли еще час и выпили еще. Хосе, видимо, не пил прежде с русской девушкой — и начинал чувствовать себя неуверенно. Его ноги уже заплетались, а я была свежа и румяна, как заря нового мира, и с каждым мохито становилась только свежее.

Наконец он принялся рассказывать мне о местном секс-туризме. Видимо, большинство его мохито-провайдеров были мужиками и он ставил им эту пластинку чаще всего.

Варадеро не Гавана, сказал Хосе. Если в Гаване на Малеконе девушки сами хватают клиента за руку, как только он сворачивает с набережной в темные переулки, здесь хватают самих девушек — и не туристы, а патрули. И все из-за грингос, Саша, ты не поверишь — какой-то американский президент, то ли Буш, то ли Клинтон, обвинил Фиделя в том, что он развел на Кубе сексуальный туризм. Фидель обиделся, и девушек перестали пускать в гостиницы, потому что здесь диктатура, Саша, диктатура. Фидель умер, а дело его живет. Но в Гаване ты можешь пойти к ним домой, а здесь… Здесь совсем завинтили гайки…

К счастью, объяснил Хосе, в стене угнетения и репрессий существовали бреши.

Первая находилась возле бензоколонки — это был большой пустырь, окруженный со всех сторон кустами (он уместно назывался на местной фене «Плайя Херон»). С одной стороны пустырь освещали горящие у бензоколонки фонари, а с другой он утопал в первозданном мраке, и туда-то и выходили на охоту девушки из окрестных поселков. Это был романтично-первобытный вариант, потому что соитие происходило прямо на траве — но выбирать подругу самцам приходилось при свете зажигалки.

Вторая брешь начиналась за официальной границей туристической зоны — там, где были стадион и поселок. Девушки выходили на дорогу, но вступать с ними в переговоры прямо там не рекомендовалось, потому что территорию возле шлагбаума патрулировали цепные псы режима из Варадеро. Встретившись с девушкой взглядом и заключив молчаливый уговор, следовало идти за ней на расстоянии пятидесяти метров до получения дальнейших инструкций.

И еще были элитные красавицы в самом Варадеро. Они, как объяснил Хосе, работали совместно со вдовами старых революционеров, у которых были свои коттеджи в курортной зоне. Вдова прикидывалась мамашей, а красавица дочкой — и они вместе фланировали по улице мимо отелей, выбирая солидного клиента.

Увы, большинство солидных клиентов были слишком глупы, чтобы расшифровать значение этого боевого строя — они думали, что перед ними и впрямь пожилая мама с дочкой.

— Но ты теперь знаешь, Саша, — сказал Хосе и широко ухмыльнулся.

— Секьюрити в доле? — спросила я.

— Нет. Это не Россия. Это Куба. Секьюрити не берут деньгами.

Понять его можно было по-разному, но я не стала углубляться.

Мне было хорошо с ним. Попрощались у бензоколонки — он поцеловал меня в щеку, и это было вполне в рамках.

— То есть ты считаешь, что менять режим не надо? — спросил он напоследок.

Я кивнула.

— Как-то у тебя мрачно выходит, — сказал Хосе. — Что же, оставить борьбу? Не делать ничего?

— Да, — ответила я. — Оставить борьбу и не делать ничего. Лечь спать. А завтра с утра спокойно написать отчет…

Хосе сначала наморщился, словно не понял. Потом сделал оскорбленное лицо. А потом не выдержал, засмеялся и ткнул меня указательным пальцем в живот.

Мне нравилась Куба. Тут жили хорошие люди. Мы тоже могли бы быть такими, если бы наши болотные предки завоевали себе больше солнца. Но они вместо этого озаботились небесным Иерусалимом, потом стали воевать с Германией то ли за французский, то ли за английский интерес (Алексей, ау!), и теперь мы заслуженно живем в тумане и слякоти.

Короче, я выпила слишком много.

Мне было интересно, увижу ли я очередной римский сон в этом состоянии — и окажется ли он таким же вакхическим, как вечер. Бухнувшись на кровать (ударение на второе «у»), я из последних сил надела маску Луны — и даже не сняла кроссовок.

Эмодзи_привлекательной_блондинки_которая_напилась_но_не_как_свинья_а_как_симпатичная_худощавая_и_довольно_еще_молоденькая_свинка. png