Смертельная белизна
Часть 27 из 111 Информация о книге
20 Мы с нею дружно работали вместе, чтобы выбраться на новый путь. Генрик Ибсен. Росмерсхольм Для своей встречи с Робин на предмет согласования действий Страйк выбрал паб «Двое и одно кресло» из-за его близости к Вестминстерскому дворцу. Паб прятался в лабиринте старинных закоулков Олд-Куин-стрит среди пестрого разнообразия необычных, сонных, притулившихся друг к другу строений. Но только когда он, прихрамывая, пересек проезжую часть и увидел над входной дверью металлическую вывеску, до него дошло, что «двое», в честь которых назван паб, – это вовсе не два претендента на одно кресло в каком-нибудь совете директоров, а скромные трудяги-носильщики, поднявшие на плечи большой паланкин. Невзирая на усталость и боль, он оценил этот образ как вполне подходящий к случаю, хотя в паланкине переносили изысканную госпожу в белом, а не грузного, вспыльчивого и брюзгливого министра с жесткими, как ершик трубочиста, волосами. У барной стойки толпились зашедшие выпить после работы посетители, и у Страйка вдруг возникло предчувствие, что в зале не окажется свободного столика; перспектива была не из приятных, поскольку затекшие нога, спина и шея болели после длительной вчерашней поездки и долгих часов сегодняшнего наблюдения за Ловкачом на Харли-стрит. Он только-только успел взять себе пинту «Лондон прайд», как освободился столик у окна. С вынужденным проворством Страйк ринулся к высокому стулу с обращенной к улице спинкой, пока на это место не позарилась вновь прибывшая смешанная компания. Никто даже не рискнул озвучить вопрос: вправе ли один человек занимать столик на четверых? Внушительная комплекция и угрюмый вид Страйка не оставили этой группе государственных чиновников никакой надежды на достижение компромисса. Помещение бара с дощатым полом Страйк мысленно отнес к категории «утилитарный люкс». Выцветшая от времени роспись на торцевой стене изображала сцену из жизни восемнадцатого века: беседу двух светских сплетников в париках, а в остальном здесь преобладали черно-белые офорты на фоне простого дерева. Страйк поглядел в окно, чтобы проверить, не идет ли Робин, отхлебнул пива и прочел в своем телефоне последние известия, все это время пытаясь не смотреть на лежавшее перед ним меню с соблазнительной картинкой рыбы в кляре. Робин должна была прийти в шесть, но не появилась даже в половине седьмого. Более не в состоянии сопротивляться картинке, Страйк заказал себе треску с жареной картошкой, взял вторую пинту пива и прочел длинную статью в «Таймс» о предстоящей церемонии открытия Олимпийских игр, которая, как опасался журналист, грозила во многих отношениях унизить нацию и выставить ее в ложном свете. К восемнадцати сорока пяти Страйк всерьез забеспокоился. Он уже решил позвонить Робин, но тут она, раскрасневшаяся, в ненужных, как понимал Страйк, очках, стремительно вошла в бар; ее буквально распирало от важных новостей. – Карие глаза, – отметил он, когда она села напротив. – Неплохо. Меняет весь облик. Ну, выкладывай, что там у тебя накопилось. – Откуда ты знаешь, что у меня?.. Ну, на самом деле полно всего, – признала она, решив, что играть с ним бесполезно. – Я даже хотела тебе позвонить, но у нас в офисе весь день был проходной двор, а утром я вообще оказалась на волоске, когда устанавливала жучок. – Но установила? Вот молодчина! – Спасибо. Мне необходимо чего-нибудь хлебнуть, погоди-ка. Она вернулась с бокалом красного вина и тотчас начала отчитываться о сообщении, которое утром Рафаэль обнаружил на автоответчике. – Мне не удалось заполучить номер звонившего, потому что после этого сообщения было еще четыре. Система телефонии там просто допотопная. Нахмурившись, Страйк спросил: – Не помнишь, как звонивший произнес фамилию Чизуэлла? – Как принято среди своих. «Чизл». – Не иначе как Джимми, – сказал Страйк. – И что было потом? – Когда Иззи вернулась в офис, Рафф тут же ей рассказал. – В звучании этого имени Страйку почудилось некоторое смущение. – Сам он явно не понял, что к чему. Иззи тут же позвонила отцу, и тот впал в неистовство. Даже мы слышали, как он орет, хотя слов было не разобрать. В задумчивости Страйк потер подбородок. – Опиши-ка манеру речи этого анонима. – Лондонский говор, – сказала Робин. – Манера речи – угрожающая. – «Перед такой смертью из них льет моча», – процитировал Страйк почти вслух. Робин хотела что-то сказать, но ее остановили собственные жестокие воспоминания. – Задушенные жертвы… – Да, – прервал ее Страйк. – Я знаю. Они оба выпили. – Так, допустим, что сообщение наговорил Джимми, – продолжила Робин. – Значит, сегодня он звонил на этот номер дважды. Открыв сумочку, она продемонстрировала спрятанное в ней подслушивающее устройство. – Ты его забрала? – оторопел Страйк. – И заменила новым, – ответила Робин, не сдержав победной улыбки. – Потому и опоздала. Не могла упустить такой шанс. Аамир – он помощник Уинна – уже закончил работу, а сам Герайнт, когда я собиралась уходить, явился к нам в офис, чтобы меня прикадрить. – Да что ты, неужели? – развеселился Страйк. – Рада, что тебя это позабавило, – холодно сказала Робин. – Он неприятный тип. – Извини, – сказал Страйк. – В каком смысле он неприятный тип? – Уж поверь, – сказала Робин. – Я на таких насмотрелась по разным конторам. Это извращенец, причем с комплексами. Как-то он сказал, – щеки у нее вспыхнули негодованием, – что я похожа на его покойную дочь. А сегодня начал трогать мои волосы. – Трогать волосы? – Страйк помрачнел. – Да, поднял у меня с плеча прядь и пропустил через пальцы, – объяснила Робин. – Потом, вероятно, почувствовал мое отношение и попытался выдать этот жест за отеческий. В общем, я сказала, что мне надо в туалет, но попросила его задержаться, чтобы продолжить разговор о благотворительности. А сама рванула по коридору и поменяла жучок. – Ты чертовски ловко это провернула, Робин. – По пути сюда я прослушала все записи, – сказала Робин, передавая Страйку извлеченные из кармана наушники, – и отметила кое-что интересное. Страйк послушно вставил наушники в уши, а Робин в сумочке включила воспроизведение. «…в половине четвертого, Аамир». Голос с валлийским выговором был прерван звонком мобильного телефона. Прошаркали шаги, звонок прекратился, и Герайнт сказал: «А, привет, Джимми… секунду… Аамир, закрой дверь». Опять шарканье, стук шагов. «Да, Джимми?..» После этого Герайнт, казалось, долго пытался вклиниться в нарастающую тираду. «Что… да ладно, подо… Джимми, послу… Джимми, послушай – послушай! Ясно же, что ты проиграл, Джимми, я понимаю, как тебе обидно… Джимми, прошу тебя! Мы понимаем твои чувства… да, это несправедливо, Джимми, но ни я, ни Делия не родились богачами – мой отец был шахтером, Джимми! Так что выслушай, пожалуйста! Мы вот-вот получим фотографии!» Затем он умолк, и до слуха Страйка доносились лишь подъемы и спады тона в скороговорке Джимми Найта. «Я тебя услышал, – вставил наконец Герайнт, – но, умоляю, не совершай никаких поспешных действий, Джимми. Он не отдаст… Джимми, да послушай ты! Тебе не видать этих денег – он же ясно дал понять. Теперь еще газеты… так что… нужны доказательства, Джимми! Доказательства!» Последовал еще один короткий отрезок невнятного бормотания. «Я же тебе сказал, правда ведь? Да… нет, в МИДе… ну, вряд ли… нет, у Аамира есть контакт… да… да… хорошо… непременно, Джимми. Ладно… да, хорошо. Да. Ну давай». Лязгнула брошенная на рычаг трубка; раздался голос Герайнта: «Сучонок паршивый!» Послышались еще шаги. Страйк взглянул на Робин, и та описала пальцем круг, предлагая послушать дальше. Секунд, вероятно, через тридцать заговорил Аамир – неуверенно и натянуто: «Герайнт, Кристофер ничего не обещал по поводу фотографий». Молчание, нарушаемое только потрескиванием крошечной кассеты и шорохом перекладываемых на столе Герайнта бумаг, словно звенело натянутой струной. «Герайнт, вы меня слы…» «Слышу! – рявкнул Уинн. – Боже правый, ты, лучший выпускник Лондонской школы экономики, не можешь придумать, как выманить фотографии у какого-то ублюдка? Я не прошу тебя выносить их из министерства, просто раздобудь копии. На это, надеюсь, у тебя ума хватит?» «Мне лишние неприятности не нужны», – пробормотал Аамир. «Знаешь, – сказал Герайнт, – думается мне, после всего, что мы для тебя сделали, особенно моя жена…» «Я вам очень благодарен, – зачастил Аамир. – Ну… ладно… попробую». В течение следующей минуты не было слышно ничего, кроме шарканья подошв и шороха бумаг, а потом раздался механический щелчок. После минутного отсутствия речи устройство автоматически выключилось, но вновь активировалось при звуках голоса. Вошедший – совсем другой человек – хотел выяснить, собирается ли сегодня Делия присутствовать «на подкомитете». Страйк снял наушники. – Ты все разобрал? – спросила Робин. – Вроде да, – сказал Страйк. Робин выжидательно откинулась на спинку стула. – Министерство иностранных дел? – повторил Страйк себе под нос. – Черт его знает, что он такого наворотил, если фотографиями заинтересовался Форин-Офис? – Разве нас касается, что он наворотил? – Робин вздернула брови. – Я не отрицал, что это интересно. Я только говорил, что платят нам не за это. Страйку принесли рыбу с картошкой. Поблагодарив барменшу, он щедро полил еду кетчупом.