Стамбульский реванш

– Я уверен, что все это трагическая случайность. Мой брат… – он осекся и через силу выговорил: – …был крепким мужчиной. Не думаю, что женщина могла бы нанести ему серьезные увечья. К тому же я знаю Викторию, она – не убийца.

Виктории показалось, будто в зал суда внезапно заглянуло солнце. Развеяло сумрак, окутывавший помещение, осветило весь мир новыми красками. Альтан не считал ее убийцей, понимал, что все это – бред. Он верил ей.

Почему же она так легко сдалась, позволила увлечь себя в эту воронку? Только теперь, ободренная, она начала вдруг понимать, сколько ошибок допустила. Почему не попыталась в самом начале позвонить тому же Альтану, попросить у него защиты? Почему не попросила мать связаться со своими турецкими знакомыми? Например, Мустафа… крупный бизнесмен, которому ее однажды представили на светском мероприятии. Он вроде бы симпатизировал ей, к тому же, по слухам, которые пересказал ей на ухо знакомивший их деятель культуры, был связан с мафией. Уж, наверное, такой влиятельный человек смог бы помочь ей. Почему же она не догадалась к нему обратиться? Неужели все эти дни была так придавлена осознанием того, что Альтан ее ненавидит? И лишь теперь, убедившись, что это не так, начала мыслить ясно?

Так или иначе, но теперь рассуждать было уже поздно. К тому же через несколько часов стало понятно, что показания Альтана ничего не изменили. Суд, удалявшийся для обсуждения приговора, вернулся в зал. Виктория, затаив дыхание, вглядывалась в лица чиновников, надеясь прочитать по ним свое будущее. Бледная мать, сидевшая в зале, нервно обмахивалась носовым платком. Альтан неотрывно смотрел на нее с другого конца зала.

– Суд постановил, – скрипучим голосом объявили с кафедры, – признать госпожу Викторию Стрельцов виновной в убийстве супруга Джана… и приговорить к десяти годам заключения в колонии строгого режима.



Это был конец. Крах жизни, финал, предугадать который Виктория никак не могла. Все, что произошло после вынесения приговора, осталось в памяти короткими яркими вспышками. Опрокинутое искаженное лицо матери, в секунду превратившейся из бодрой моложавой женщины в измученную старуху. Собственный истошный крик, потонувший в гомоне голосов присутствовавших на суде. Взгляд Альтана, отчаянный, исполненный муки. Ей показалось даже, что в глазах его, веселых зеленых глазах, которые она так любила, блеснули слезы. Лязг наручников, конвой, волокущий ее, бьющуюся в их руках, в камеру. Машина с зарешеченными окнами, в которой ее доставили в пересыльную тюрьму закрытого типа, где Виктории предстояло ждать этапа. Общая камера, раскаленная, провонявшая человеческими испражнениями, где одновременно находилось около пятидесяти женщин.

Никаких мыслей, никаких соображений о том, что делать дальше, в голове не осталось. Внутри набатом звучало лишь одно слово: «Конец! Конец…» За что судьба поступила с ней так? За то ли, что она предала себя, поддавшись обиде, саднящему уязвленному самолюбию, вышла замуж за мужчину, которого не любила? Или всему виной было то, что она, в свои тридцать пять, влюбилась очертя голову, поверила человеку, оказавшемуся инфантильным эгоистом? Что стало отправной точкой, спусковым крючком, спровоцировавшим взрыв, разрушивший ее жизнь? Ответов на эти вопросы у Виктории не было.

Теперь оставалось только ждать, когда в тюрьме наберется достаточное количество заключенных для отправки в колонию. И Виктория ждала, ждала, погрузившись в отрешенное сомнамбулическое состояние. Адвокат, добившаяся свидания с ней, убеждала:

– Не раскисай! Я не отступлю, буду писать, добиваться апелляции и пересмотра дела. Года три мы тебе скостим в любом случае. Через год или два тебя переведут на общий режим, это я тебе гарантирую.

Виктория рассеянно слушала ее, отмечая про себя: даже если срок ей скостят, когда она выйдет, ей все равно будет за сорок. Все пропало, все. Жизнь, творчество, карьера. Надежда на личное счастье, на семью. Ей никогда уже не стать матерью, не прижать к груди своего ребенка. И читатели за эти годы ее забудут. Все кончено.



В пересыльной тюрьме Стамбула она провела два месяца. А затем зарешеченный автобус доставил ее и еще пару десятков женщин-заключенных в колонию.

Территория тюрьмы была обнесена высоким забором, по верхнему краю которого тянулись густые мотки колючей проволоки. Автобус остановился перед воротами. Навстречу вышла вооруженная охрана, начальник конвоя о чем-то поговорил с ними, и ворота открылись, чтобы минутой позже захлопнуться за спиной Виктории, навсегда отгородить ее от свободы, радости, смеха, солнца, творчества, любви – всего, что до сих пор составляло ее жизнь. Серые двухэтажные корпуса с часто зарешеченными окнами, огороженная со всех сторон забетонированная площадка для прогулок, административные строения… Здесь ей предстояло жить. Именно это жуткое, словно пропитанное ощущением безнадежности, место называть своим домом.

Выходя из доставившего ее автобуса, Виктория вяло подумала о том, что можно было бы рвануться в сторону, сымитировать попытку бегства и получить от конвойного автоматную очередь в спину. Возможно, такое развитие событий стало бы более оптимистичным, чем перспектива провести в этих стенах ближайшие десять лет. Но мысль эта, сверкнув в голове, тут же погасла. Даже на это у Виктории сейчас не было сил.



И все же, будучи по натуре человеком деятельным и сильным духом, не склонным отчаиваться и опускать руки, постепенно Виктория начала привыкать к новым условиям жизни. Корпус, в который ее поместили, насчитывал двенадцать камер: по шесть на каждом этаже. Комната Виктории – вторая с конца коридора, представляла собой стандартный каменный мешок: койка, тумбочка, колченогий стол, продавленный стул. Но после обеда в зарешеченное окно заглядывало солнце, играло яркими бликами на металлической спинке кровати, среди хлопьев облупившейся краски. К тому же здесь, в отличие от общей камеры стамбульской тюрьмы, можно было на несколько ночных часов остаться одной. И Виктория научилась этому радоваться.

Двери камер закрывались только на ночь, а днем заключенные могли заходить друг к другу, общаться. У некоторых женщин – тех, кому родственники с воли перечисляли деньги на тюремный счет, – в комнатах были телевизоры. С ними обычно старались дружить, чтобы получить доступ к развлечениям. Конечно, смотреть передачи разрешалось только час в день, и этого часа ждали, как манны небесной. Виктория в прошлой жизни была не слишком привязана к телевидению, однако тут, где круг занятий был очень ограничен, иногда тоже заходила к счастливым обладательницам окна в мир.

Слухи в колонии распространялись быстро. И однажды, в священный час разрешенного просмотра телевизора, Викторию принялись звать припавшие к экрану товарки:

– Эй, иди сюда! Тут твоего показывают.

Зайдя в камеру, оснащенную благословенным телеящиком, она увидела на экране Альтана. Это была одна из тех «мыльных» историй, в которых ему приходилось сниматься во время того самого спада карьеры, о котором он говорил. Сюжет сериала был банальный, герой – шаблонный и плоский, и все же ту магию, которую Альтан творил, оказываясь на сцене или перед камерой, можно было разглядеть и здесь. Виктория смотрела на мужчину, ставшего виновником всего, что с ней произошло. На его идеальные тонкие черты, едва заметный шрам под глазом, улыбку, такую подкупающую и такую лживую. Смотрела и чувствовала, как болезненно ноет сердце. Вместе с тем внутри волной поднимается нечто темное, страшное. Если она когда-нибудь выберется отсюда… Если выйдет на свободу… Они еще встретятся, обязательно встретятся. И он поплатится за все, что сделал. За то, как обманул ее, предал и толкнул в объятия нелюбимого мужчины. За то, что по его вине погиб брат, а она оказалась здесь с клеймом убийцы. Она сотрет эту нежную и дерзкую улыбочку с его лица. Заставит ответить за все.

Может быть, эта мысль и помогала ей выживать. Дала силы вставать по утрам, глотать пресную тюремную пищу, ходить на работу в швейную мастерскую, где она и ее товарки строчили на машинках безликие фартуки и халаты. Она должна выстоять, должна выбраться. Чтобы однажды явиться к Альтану и предъявить счет, который ему придется оплатить.



Однажды во время работы в мастерской вдруг начался шум. Виктория, погруженная в свои мысли, не отследила, что произошло. Подняла голову, только когда мимо нее промчалась какая-то маленькая худенькая девчонка в трикотажных брюках и серой кофте. Юркнув мимо Виктории, она забилась в угол за швейной машинкой. За ней, рассерженно гомоня, спешило несколько заключенных. Надзирательница, присматривавшая за ними во время работы, в этот момент как раз отошла в другую часть цеха. И девчонке, жавшейся в углу у ног Виктории, грозила перспектива схлопотать несколько крепких тумаков до тех пор, пока надзирательница не сообразит, что что-то случилось, и не доберется до их части помещения.

У девчонки – поначалу она показалась Виктории совсем молоденькой, едва ли не школьницей, но теперь, вблизи, видно было, что той под тридцать – было тонкое восточное лицо: гордые брови, резко взлетавшие к вискам, удлиненные миндалевидные глаза, изящный нос с небольшой горбинкой. Небольшого роста, тоненькая и гибкая, как виноградная лоза, она производила впечатление хрупкой лесной нимфы. Однако в глазах ее, когда Виктория встретилась с ней взглядом, плясали чертенята.

– Помоги мне, – одними губами шепнула девчонка.

Шепнула по-русски! Виктория за последние месяцы уже отвыкла от родного языка, и услышать русскую речь здесь, в турецкой тюрьме, было неожиданно и приятно. Однако чего хотела от нее эта горная серна?

Девчонка, не дожидаясь ответа, сделала быстрое движение рукой и сунула куда-то в недра швейной машинки Виктории свернутую бумажку. А затем снова забилась в угол, изображая испуг.

Женщины подступили к машинке вплотную. Виктория все это время держалась особняком, ни с кем не заводила близкую дружбу. И все же знала многих по именам. Зоркий глаз писателя, память, натренированная любые факты складывать в копилку, чтобы после использовать в творчестве, разумеется, и здесь оставались вместе с ней, позволяя даже невольно запоминать характеры и подробности жизни окружающих. Коренастая суровая Фатима, молчаливая Гюль. Возглавляла весь этот отряд Фериде, громкоголосая истеричка, любительница по любому поводу закатить концерт с воплями и обвинениями. Именно она, кажется, была зачинщицей конфликта.

– Пропусти! – рявкнула она, наступая на Викторию. – Эта дрянь украла у меня таблетки!

– Какие еще таблетки?

Лезть в тюремный конфликт Виктории не было никакого резона. И все же эта юркая пронырливая девчонка чем-то приглянулась ей. К тому же она говорила по-русски, и Виктория невольно ощутила некую общность с землячкой.

– Не твое дело! – взвизгнула Фериде. – Не лезь! Лучше отойди.

– А если не отойду? – усмехнулась Виктория, поднимаясь в полный рост и загораживая собой беглянку.

Она была выше и шире в плечах большинства сгрудившихся возле ее рабочего места теток. Разве что длинная Гюль могла посоперничать с ней. Но та отличалась спокойным нравом, и Виктория была уверена, что без особой нужды в драку она лезть не станет. К тому же слухи в тюремной среде распространялись быстро, о том, что Виктория попала сюда за убийство мужа, знали многие. А значит, ее побаивались.

Кинув взгляд поверх голов столпившихся женщин, она увидела, что надзирательница медленно движется в их сторону, пока еще не замечая переполоха.

– Тебе выдали лекарства в медблоке? – холодно спросила она у Фериде. – Вернись и скажи, что потеряла, получишь новые. Или, может быть, ты достала их незаконно? Купила барбитураты у барыги, а? – Склонив голову к плечу, Виктория усмехнулась.

– Отвали! – прошипела та и обернулась за поддержкой к своим товаркам. – Что же это делается, подруги? Эта тварь меня обворовала, а русская шлюха ее покрывает? А за меня никто не вступится?


Заключенные рассерженно загудели, но Виктория не дала им возможности сориентироваться и действовать скопом.

– Кричи громче, психованная, – подзадорила она. – Надзирательница уже идет, ей будет очень интересно узнать, где же ты взяла запрещенные препараты. А вы, – она обвела взглядом собравшихся вокруг, – из-за этой наркоманки, которой на колесах привиделось невесть что, получите дисциплинарное взыскание. К тебе, Фатима, родные должны приехать на свидание? Забудь, их не пустят, потому что ты поучаствовала в склоке, организованной этой торчушкой. А ты, Гюль, копишь на телевизор? Ну так тебя отстранят от работ на месяц, и последние двести лир ты получишь бог знает когда.

Говоря, Виктория старалась заглянуть каждой из женщин в глаза, не терять зрительный контакт. И вскоре поняла, что речь ее сработала. Заключенные засомневались и, несмотря на истеричные выкрики Фериде, начали постепенно расходиться.

– Что там такое? Почему не работаем? – пронесся над мастерской зычный голос надзирательницы.

И вслед за окриком по своим местам расползлись последние заключенные. Фериде, бросив на Викторию ненавидящий взгляд, тоже потащилась в свой угол. Прятавшаяся девчонка шустро выскочила из укрытия и тоже проскользнула за свою машинку.



Вечером, уже после окончания смены и ужина, но до отбоя, пока двери в блоках еще оставались открытыми, девчонка заявилась к Виктории в комнату.

– Ася, – представилась она по-русски. – А ты Виктория, я знаю.

Виктория, воровато оглядевшись, нет ли кого в коридоре, сунула ей бумажный сверток и недовольно произнесла:

– Что это за подставы? С чего ты взяла, что я буду тебе помогать?

– Ну помогла же, – широко улыбнулась Ася. – Я тебя давно заприметила. Сразу поняла, что не сдашь.

– В следующий раз на меня не рассчитывай, – сразу поставила ее на место Виктория. – Мне проблемы не нужны.

– А следующего раза и не будет, – безмятежно отмахнулась Ася и, не спрашивая разрешения, плюхнулась на ее застеленную серым казенным одеялом койку. – Я стащила у нее колеса только для того, чтобы проследить, через кого она будет доставать новую партию. Как только вычислю дилершу, сразу у нее и куплю.

– А тебе они зачем? – удивилась Виктория.

Ася, живая, быстрая, ловкая, на любительницу обдолбаться никак не походила.

В ответ она хитро улыбнулась и, понизив голос, произнесла:

– Чтобы свалить отсюда. Ты со мной, подруга? Мне подельница нужна, и я давно ищу подходящую.





Часть вторая




1




– И куда же это вы собрались? – спросил толстяк в разрезанных ботинках, выговаривая слова с чудовищным деревенским акцентом.

И, покряхтывая, с трудом опустился на корточки. Виктория краем глаза глянула на Асю. Лицо той приняло воинственное выражение. Маленькая, решительная, казалось, она готова была броситься на вторгшегося в их планы незнакомца и перегрызть ему горло. Но Виктория понимала, что, даже если они вдвоем накинутся на этого усача, шанс на спасение будет минимальный.

Неужели все зря? Все дни и недели, что они провели за планированием побега? Стараясь не привлекать к себе внимания, исподволь, во время прогулок, осматривали территорию, вычерчивали предполагаемые планы коммуникаций. Копили заработанные тяжелым трудом в швейной мастерской гроши, чтобы купить у местной дилерши таблеток. Причем достаточную порцию, чтобы Ася смогла правдоподобно сымитировать попытку суицида и при этом на самом деле не отправиться в мир иной. Выкрав плоскогубцы и обезвредив медсестру, проползли черт знает сколько времени в зловонной темноте. Все это зря?

– На курорт, – выплюнула Ася прямо в красное лоснящееся лицо.

– Хотите вызвать охрану, вызывайте, – поддержала ее Виктория. – А издеваться над нами не надо.

Мужик помолчал пару секунд, склонил голову набок, раздумчиво разглядывая их. Виктория теперь сообразила, что колпак на его голове и белая короткая накидка, что-то вроде кителя, вероятно, обозначали принадлежность этого человека к кухне. Вот оно что, они все же напутали в плане. Или не в ту сторону свернули, передвигаясь под землей. И вылезли не за воротами тюрьмы, а в корпусе, где располагалась кухня. А это помещение, тускло освещенное синеватыми лампами под потолком и заставленное у стен замысловатым оборудованием, должно быть, представляло собой некий хозяйственный отсек.

Повар пожевал толстыми красными губами и выдал неожиданное:

– У вас есть двадцать минут.

– Что? – сдвинула брови Виктория.

Ася же, кажется, решившая, что еще не все потеряно, стала отползать куда-то в сторону, оставляя за собой на плиточном полу грязный след.

– Куда? – негромко прикрикнул на нее повар. – Всю кухню мне изгадишь. Кто мыть будет?

Он поднялся во весь рост, отошел к углу и покрутил торчавший из стены металлический кран. Тут только Виктория заметила, что с той стороны, на некотором расстоянии от стены, тянулся бордюр примерно в полметра высотой. Сверху же укреплены были краны. Видимо, это было что-то вроде мойки для овощей, в которую могла влезть пара мешков картофеля.

Повар кивком головы указал им на поток хлещущей из крана воды: