Увертюра

— Итак, друзья, — призвала с экрана желтоволосая, — давайте еще раз поприветствуем нашего победителя. Харитон Михайлов, аплодисменты! Спасибо всем, с вами была Симона Бьюти…

Экран, мигнув, переключился на федеральные новости.

— Или вы дальше хотели посмотреть?

— Нет-нет, спасибо.

Симона! Нет, ну понятно, что Симона, тем более Бьюти, чистой воды псевдоним. Но Симона! Арина потрясла головой. Нельзя же, ей-богу, теперь везде ноты видеть. Ах да, еще и у Харитона этого фамилия — Михайлов. Хотя он просто не может быть при чем. Ясно, что ни в какую консерваторию он два месяца назад не поступал. Совсем другие у мальчика пристрастия и мечты.





* * *


Арине почти хотелось, чтобы, когда она доберется до дома, Виталик уже спал. Пусть все — чем бы ни было это «всё» — будет когда-нибудь потом. Сейчас у нее просто не было ни на что сил. Голова была пустая-пустая, и в этой пустоте плавали обрывки, которые даже с большой натяжкой нельзя было назвать мыслями. Невозможно было придумать — как спросить Виталика про странные новости, которые сообщил Данетотыч. Может, никаких «секретов» вовсе и нет?. Надо просто спросить — и все объяснится. А то как-то глупо: он от меня что-то скрывает, причем я знаю, что именно, но делаю вид, что мне ничего не известно. Может, он и не скрывает ничего?

На человека, у которого есть тайны от любимой жены, Виталик не походил абсолютно: в прихожую вышел с улыбкой на лице, обнял нежно, прижал, задышал в ухо — глаза у Арины сразу принялись закрываться, а коленки подгибаться. Разве в таком разморенном состоянии что-то придумешь?

Поэтому она спросила напрямик. Постаралась, чтобы прозвучало легко — как будто ничего такого особенного не происходит, подумаешь, у мужа секреты завелись, все в порядке, все так живут, не из-за чего беспокоиться.

— А чего ты мне про свой перевод не сказал?

— Про перевод? — Виталик как будто не сразу понял, о чем это она. — А! Растрепали уже! А я-то хотел тебе сюрприз сделать.

Сюрприз, что и говорить, получился знатный.

— Аришка, там такая квартира! — восторженно продолжал Виталик. — Четырехкомнатная, в сталинке, представляешь!

— Да, квартира — это хорошо.

Высвободившись из нежных объятий, Арина стянула с плеч куртку, аккуратно пристроила ее на вешалку, нагнулась, распустила шнурки кроссовок, разулась, установила обувь на положенное место — тщательно, ровненько. Теперь, кажется, надо руки помыть?

— Как-то ты вроде бы даже не рада, — задумчиво проговорил любимый муж, стоя в проеме ванной двери. — А, ну да, тебе квартира нужна только чтоб поспать было где. да и то не каждый день.

Это прозвучало чуть насмешливо, но в то же время так, словно он — самый близкий, самый родной человек! — был недоволен. Нет, ну, с одной стороны, понятно: ему хочется, чтобы жена (Арине до сих пор это слово казалось смешным) почаще и подольше бывала дома. Или даже не дома. Чтобы в театр вместе сходить, в гости, да хоть погулять. Когда любишь, хочется, чтоб любимый человек был рядом — видеть его, трогать, дышать… Но, с другой стороны — неужели он не понимает?!

— Виталь, это моя работа, — устало проговорила Арина, мечтая только об одном — лечь и заснуть. — И я ее люблю, уж будто ты не в курсе.

Не нужно было этого говорить! Надо было просто идти спать! А сейчас Виталик как будто даже обрадовался ее словам, как будто только и ждал именно их:

— Ой, да слышал я это миллион раз! Работа! Можно подумать, от того, что ты копаешься в грязи, вокруг чище станет. Одно дерьмо ликвидируешь, тут же другое всплывет. Мартышкин труд. Чего там любить-то? Ты же отличный юрист, тебя в адвокатуре с распростертыми объятиями возьмут. Нет, ясно, что сразу после универа смысла не было в адвокаты соваться. Молодой специалист, нет никто и звать никак. Тем более в Питере, где и своим-то трудно пробиться. Сейчас — совсем другое дело. Они там, в коллегии, бывших следователей очень даже уважают. Тем более, ты и следователь не из последних, это мягко говоря. Вот изловишь своего маньяка…

— Если изловлю.

— Да куда он от тебя денется! В крайнем случае, пришлют усиление. Но ты-то все равно первой останешься. Под победные фанфары — после такого дела — только и уходить. И мой перевод тут очень даже кстати. Вроде как ты не сама с поля боя бежишь, а переходишь на другие позиции под давлением непреодолимых обстоятельств. Можно было бы тебя там в начальники следственного комитета протолкнуть, но ты ж упрешься, я тебя знаю.

— Упрусь.

— Да оно и к лучшему. Мне с ходу, едва усевшись в новое кресло, приниматься разводить семейственность как-то нехорошо. Как ты полагаешь?

Как она полагает? Как будто ему и впрямь важно Аринино мнение. Но ведь всегда было — важно! Или она только придумывала, что ему — важно? И она зачем-то спросила:

— Значит, когда я универ заканчивала, ты мне место следователя обеспечил, только чтоб я репутацию для адвокатуры заработала? Только из-за этого старался?

— Я? — изумление в его голосе было совершенно искренним.

— Ну вот это место, куда меня взяли…

— Да как бы я его тебе обеспечил? Я кто, мелкая сошка в районной администрации. Поначалу во всяком случае так и было, ну когда ты универ заканчивала, я тогда только-только во все эти колесики административные влезал. Что я тогда мог?

— А я все эти годы была уверена, что это тебя нужно благодарить…

— Да я бы с превеликим нашим удовольствием. Но увы, честность требует признать, что нынешняя твоя должность — не моя заслуга. Просто повезло.

Повезло, значит… И с местом, и с первым начальником — о таком, как Иван Никитич, только мечтать можно — и с коллективом… Дотошный до въедливости Савельев, виртуоз допроса — даже если бы не Иван Никитич, у одного Савонаролы было чему научиться… Симпатичный Галочкин, с ходу принявшийся за юной Ариной ухаживать и ни капельки не обидевшийся на «отлуп», когда она засиживается допоздна, то яблоко подсунет, то бублик, при этом обнять не пытается, у него с тех пор с полдюжины пассий сменилось… Танька, всегда готовая подставить плечо и жилетку — по крайней мере когда она на работе, так-то с тремя детьми сплошные больничные, а сейчас в очередном декрете. Танька-то не задумывается, что важнее: семья или работа. Может, она права?

Или ей, Арине, впрямь хочется превратиться в женскую версию Савонаролы?

— Ну ты чего, спать идешь? — спросил Виталик.

Добродушно так спросил, почти нежно. Как будто и не он только что уничтожал все, что Арина любила.


Она еще нашла в себе силы ответить так же легко, как задавала тот, первый вопрос:

— Ох, я сейчас. Мне еще надо кое-что доделать. Ты ложись, я скоро.

Виталик хмыкнул не слишком довольно, однако ушел без комментариев насчет бесконечных «дел».

Никаких таких дел у нее сейчас вовсе не было. Только одно — поспать. Чтобы быстрее наступило утро, чтобы ехать уже в эту проклятую промзону, где гениальная Сушка должна найти… Нет-нет, не «должна»! Где Сушка найдет! Она всех найдет!

До утра было еще неблизко, но почему-то даже мысль о том, чтобы пойти и лечь «к мужу под бочок», казалась дикой. Погрузиться в общее ложе — как в могилу. Да и какое оно общее! Разные мысли, разные сны… Все, все разное!

Скорчившись, она притулилась на жестком диванчике. Коротковатом, но так даже лучше! Словно физическое неудобство заслоняло внутренний раздрай. Как будто ей было неловко не из-за скребущих на душе кошек, а из-за неудобного ложа.

Странно, подумала Арина, почему так говорят? Почему скребут на душе вдруг именно кошки? Почему, к примеру, не мыши? Наверное, потому, горько усмехнулась она, что мышиное шуршание — ни о чем. А вот если кошки скребут, да еще и на душе — значит, совсем непорядок там, с душой-то. Как будто там — кошачий лоток. И, похоже, полный… выносить пора…

Спать без подушки она не умела. Голова сразу проваливалась куда-то, простреливая спину несильной, но нудной болью. У старинного, доставшегося вместе с квартирой диванчика имелись боковые валики — но в качестве подушки они не годились абсолютно: слишком высоко, шея хрустела еще сильнее, чем вовсе без ничего, и вдобавок слишком жестко. Как моментально тогда Киреев с похожей проблемой справился — размял, разгладил, и спина стала как новенькая…

Покрутившись сколько-то, но так и не сумев задремать, Арина прокралась в прихожую, сдернула с вешалки первую попавшуюся одежку — свернуть, и вполне подушка выйдет. Первая попавшаяся при ближайшем рассмотрении оказалась зимней курткой Виталика, но возвращаться и менять показалось слишком рискованно — не дай бог, половица скрипнет. А, сойдет!

На свернутой куртке, хоть та и пахла любимой Виталиковой туалетной водой, было гораздо, гораздо удобнее.

Вообще-то все приличные (в смысле не «гламурные», которые для полных блондинок, а более-менее содержательные) женские журналы были единодушны: отлучение от супружеского ложа — не просто «не метод», а гораздо хуже — признак слабости и проигрыша. И Арина была с неизвестными авторшами в том согласна. Но…

Ну да. Но.

Лечь сейчас в одну с Виталиком постель было совершенно немыслимо.

Как? Как такое могло случиться?

Вот возьму сейчас и позвоню Кирееву, зло думала она. Бери, скажу, вся твоя. Нет, так очень грубо. Намекну: не хочешь ли меня на ужин еще раз пригласить?

Нет, так нельзя. Тогда получится, что Виталик со своей глупой ревностью был прав? Хотя можно ли быть в ревности — правым? Фу, как гадко! Даже если бы что-то было — все равно гадко! Она же не ревнует Виталика к секретаршам и прочим «административным» девочкам, которые все сплошь красотки, одна другой лучше, вроде Чайниковой Анжелики! Почему же Виталик позволяет себе гадкие намеки по поводу окружающих Арину «красавцев оперов»?

Ну да, ее отношения с Киреевым, пожалуй, выходят за рамки чисто рабочих. И что? Они друзья! Точнее, напарники. Да, вот правильное слово. Напарники. И Киркины вечные шуточки насчет «чего-нибудь еще», его якобы попытки победить ее неприступность — это же просто шуточки! Ну да, ей приятно их слушать, приятно, что в ней видят женщину, а не бесполого робота. Но она никогда, никогда-никогда не думала о Кирееве как о… Ее мысли о нем никогда не выходили за пределы… Да какие там мысли! Она вовсе о нем не думает! Ну кроме как по работе…

Ой ли, Вершина?

Мягкий баритон с ехидной «перчинкой» прозвучал в голове так явственно, что Арина вздрогнула, заозиралась. Нет, конечно, его тут не было. Откуда бы на ее кухне взялся Кир! Он сейчас, небось, кинологиню шампанским угощает! Или что там предпочитают господа полицейские. Отличная будет пара, настоящая полицейская семья! Он — бравый опер, она — инструктор служебной собаки. Супер!

А голос… Ясно же, почему померещилось. Арина постоянно с Киреевым что-то обсуждает — версии, возможности, улики, следственные действия. Вот мозг выдает привычную схему на сходную ситуацию. Правда, виртуальный этот голос ляпнул какую-то чушь, ну так на то он и виртуальный…

Себе-то не лги, следователь! Это был уже ее собственный голос. Собственный голос внутри собственной головы. Да что же это такое!

Ну… да… Однажды она едва не… не… не оступилась.

Отметить День Милиции собрались и опера, и следователи, даже кто-то из прокуратуры подтянулся. Немного выпили, спели «Наша служба и опасна, и трудна», развеселая застольная беседа соскользнула, разумеется, на работу, кто-то включил музыку… Обычно Арина отправлялась домой через час-полтора после начала посиделок, но Виталик, как на грех, был в отъезде, и в квартире так ощутимо пахло его отсутствием, что уж лучше эти вот посиделки, пусть даже и с танцами. Зачем он уехал! Арине так его не хватало! Его рук, его шепота в ухо, его запаха…

— Не грусти, красавица, глянь, какие орлы вокруг вьются! — Киреев шутливо притянул Арину к себе, потащил танцевать.

Она обмерла. Нет, у него был совсем другой запах. Но руки… но затопляющий тело жар, от которого слабеют ноги и темнеет в глазах… Арина никогда, ни с кем больше такого не чувствовала — только с Виталиком! Только он мог заставить ее тело пылать и плавиться…

Когда музыка закончилась, дремавший в углу Данетотыч вдруг сообщил:

— После совместного танго полагается вести даму под венец.

Кто-то засмеялся, кто-то зааплодировал.

Арина незаметно выскользнула за дверь, кляня себя всякими словами.

Даже расплакалась в холодном туалете, куда прибежала умыться — охладить пылающие щеки, смыть, уничтожить то тяжелое, душное, жаркое… И расплакалась — как маленькая. Сладко, взахлеб.

Припозднившаяся уборщица сунула ей носовой платок и сурово осведомилась:

— Чего убиваешься? Помер кто?

Арина только головой помотала — нет-нет, все живы, все в порядке.

— И чего тогда воду попусту лить? Какие у тебя горести, молодка? Глаза смотрят покудова, руки-ноги не крючатся, а ты ревешь, а?

Почему-то выговор старой уборщицы Арину мгновенно успокоил. Действительно, чего убиваться? Какие-такие горести?

Первое время она побаивалась — вдруг Киреев решит, что она… Что — она? Арина и сама не знала — что. Опер же вел себя как ни в чем не бывало: был дружелюбен без панибратства, предупредителен без пошлости, заботлив без назойливости. Золото, а не мужик, что и говорить!

И нечего тут честностью в глаза тыкать, чуть не зашипела она на собственный внутренний голос. Ничего же не было! Ничего… Только темная волна «если бы», от которой звенело в ушах. как при близком обмороке. Но это же просто танец!