Врата скорби. Следующая остановка – смерть

– Веревка не выдержит, отец… – со смехом сказал Ибрагим – она и одного то Абу с трудом выдержит

– Ничего… – проворчал старый шейх – у руси есть веревки из железа, я сам видел. Попрошу у них, думаю, руси не откажутся дать ради такого дела…





* * *


Давуд слышал все это. И чем дальше он слушал все это – тем больше он убеждался в том, что отец – предал свой народ, свое племя и представляет опасность. Опасность для странного слова «революция», которое было в этих горах очень необычным и пахло освобождением и новой жизнью. Иногда – Давуд произносил это слово вслух, когда никого не было рядом – революция. Как и всякое новое, оно завораживало. Манило.

Но теперь – для революции надо было действовать. Надо было сделать что-то, что не позволило бы отцу встать на пути революции.

Что сделать? Надо убить руси!

Надо сказать, что Давуд мало видел руси почти не знал, как они выглядят – только знал о том, что они кяфиры то есть неверные, не принявшие ислам и не подчиняющиеся законам шариата. Но в горах их почти не было – когда англизы были в Адене, их тоже в горах не было, что цивилизованному белому человеку делать в горах, и зачем туда идти? Но сейчас – они пришли. И они кяфиры. Любого кяфира – можно и нужно убить.

Но не просто убить. Надо сделать так, чтобы союз руси и племен был невозможен.

А для этого – что подойдет лучше, чем убийство гостя?

Давуд почти ничего не знал о руси, но предполагал, что их законы, обычаи и традиции примерно такие же как у горцев – он вообще считал, что все человечество живет, похоже, примерно так же, как и они здесь в горах[103]. У горцев, равно как и у бедуинов – пустынников, про которых Давуд знал убить гостя – означало тяжелейшее преступление. Что говорить, если для бедуина самое тяжкое оскорбление – это сказать: «Ты не признаешь гостей». Убийство же гостя, да еще пришедшего на переговоры и под гарантии вождей племен – неминуемо обернется яростью руси и приведет к войне между руси и племенами. И никакого союза в этом случае не будет – а они смогут объединить и возглавить народ и повести их на войну с безбожными, не признающими Аллаха руси. И это и будет – чаемая революция.

Так говорил тот, кто учил Давуда революции. Он говорил, что как ребенок рождается в муках и крови, точно так же – в муках и крови рождается революция. Только заставив народ мучиться и страдать – можно сделать революцию.

Еще он сказал, что закон прогресса таков: ради него умирают люди, но те, кто будет жить по новому – умерших не помнят. Но их – будет помнить и воздаст великой наградой Аллах на небесах. Вот такой вот Леон Троцкий и Крепость мусульманина[104] в одном флаконе. Стань шахидом во имя революции!

Когда в доме все уснули – Давуд пошел и достал пистолет. Это была одна из карманных моделей Браунинга, небольшое, но смертоносное оружие, которое предпочитали революционеры в Европе. Он не умел разбирать пистолет – но он был вполне надежным, и тот, кто дал Давуду пистолет, подсказал, как хранить его. Давуд хранил его в замасленной тряпке.

Давуд взвесил на ладони пистолет – он был небольшим, но тяжелым для такого небольшого размера и приятно холодил руку.

Завтра. Завтра все решится…





* * *


Хорунжий Донского казачьего войска Григорий Велехов выступил в поход с пятью казаками и несколькими ослами с поклажей – подарками для племен, провизией в дорогу и личным снаряжением. Он сознательно не стал брать больше казаков в дорогу, рассудив, что если чего – то убьют, сколько бы ни было, а если ослабить гарнизон захваченной крепости – можно потерять то, что уже есть. Свой отряд – он вооружил пулеметом Браунинга и тяжелой снайперской винтовкой калибра 12,7, которые ехали на осле – это не считая личного вооружения. В подарок племенам – он тоже взял оружие, трофейное, из того, что взяли в крепости. Англичане – хозяйствовали тут, как оказалось, уже давно – значит, в племенах, наверное, оружие британского стандарта и патроны к нему тоже наверняка есть. Оружия он взял, не скупясь – все равно, в крепости его было больше, чем требовалось любому, самому тяжеловооруженному отряду, даже если всех вооружить пулеметами – а смысл, кстати? А вот если удастся поднять против узурпатора – а значит, и против англичан племена…

Дорога в горы – была почти знакомой, и если отвлечься – то можно представить, что они не в Федерации – а в хорошо знакомой Велехову долине Бекаа. Те же самые, террасные посадки, на которых не покладая рук работают феллахи, те же самые низкорослые горные сосны, та же акация. А вот винограда и оливок – типичных для долины Бекаа не было видно.

Шейхи уважили – прислали не одного, а сразу двух рафиков, из двух разных племен, идти без которых по чужой земле было опасно. Рафик – в примерном переводе близкий друг, товарищ – один из социальных институтов здесь. Когда вооруженный отряд хочет пройти миром по чьей-то земле – они должны найти рафика, представителя местного племени, достаточно уважаемого, который проведет их по земле племени, гарантируя то, что их никто не тронет и гарантируя то, что вооруженный отряд не причинит никому вреда. Рафик – нужен еще и потому, что вооруженный отряд может не знать местного диалекта – которые в горах сильно отличаются, иногда в двух соседних деревнях – и нужны будут услуги переводчика, чтобы отряд мог купить все необходимое без лишних эксцессов. Миссия рафика очень почетна, рафик пользуется уважением всего племени – и потому на эту роль отправляют не мальчика на побегушках, а солидного, уважаемого человека. Например, рафик про имени Максуд, шагающий сейчас рядом с Велеховым – был двоюродным братом шейха. Он был очень горд и доволен тем, что Велехов – перед отправкой в путь предложил ему на выбор ботинки и винтовку: и то и другое было очень дорогим подарком здесь. Ну а то, что ботинки сняты с убитых – никогда местных не волновало – не выбрасывать же такую ценную вещь как ботинки только из-за того, что в них кого-то убили. Убийство – эка невидаль. Рафик Максуд гордо шагал рядом с Велеховым, неся на плече новенькую винтовку Ли-Энфильд производства Королевского арсенала в Энфильде с оптическим прицелом, и расспрашивал руси о том, как они живут в своей стране. Что бедуины, что горцы – чрезвычайно любопытны – ведь у них нет ни радио, ни телевидения, ни синематографа и гость является единственным источником информации о том, что происходит за пределами племени. Иногда, чтобы послушать рассказы гостя, бедуины и горцы готовы ехать за два – три десятка миль, проведя целый день в пути. В свою очередь – обычай предписывает гостя поделиться информацией в обмен на щедрое угощение. Велехов владел типичным для Междуречья диалектом арабского – а рафик Максуд торговал на рынке, и поэтому они отлично понимали друг друга…

– Эфенди… а сколько у вас жен и детей? – с детским любопытством спросил Максуд.

– Трое…

– Три жены?

– Нет. Одна жена и трое детей…

На самом деле – Велехов лгал, и самому себе, и своему проводнику. У него не было детей… так получилось, единственного – убили, после чего они и собрались обратно на Дон. Он понимал, что если он скажет, что у него нет детей – в глазах горцев он будет выглядеть не мужчиной, неполноценным мужчиной, с которым никто разговаривать не будет. Но так получилось, что он врал и себе самому… его жена понесла, да так и не успела сказать.

– Ва… сокрушенно сказал горец – а почему вы не купите себе еще жену, или не возьмете рабыню? Вы же воин, эфенди…

– У нас так нельзя делать – сказал Велехов – рабство это грех. Нельзя, чтобы человек был рабом, будь то мужчина, женщина или ребенок. И у нас не покупают женщин, и не берут их рабынями. У нас должно быть так, чтобы была одна жена, и за нее никто не платит денег. Наша вера так требует, вера наших отцов и дедов.

Велехову этот разговор не нравился – он разбередил в душе то, что он хотел бы забыть. Забыть, и больше никогда не вспоминать. Рафик же – отнесся к словам руси серьезно, вопреки бытующему мнению горцы отнюдь не были фанатиками. Они требовали уважения к своим традициям и обычаям – но уважали обычаи и традиции других народов. И если человек, тем более гость говорил, что он делает так, потому что этого требует вера его отцов и дедов – это было достаточное объяснение, чтобы позволить ему и дальше делать это, если это, конечно не шло совсем вразрез с местными верованиями и убеждениями. И еще – Максуд услышал то, что он хотел бы немедленно уточнить.

– Эфенди… – сказал он – а разве за ваших женщин совсем не надо платить никакую цену? Совсем-совсем никакую?

Максуд конечно не видел, как выглядят казачки, женщины казаков – но даже так, это выглядело крайне выгодной для него сделкой. У Максуда было три сына, каждому – надо было купить жену, причем старшему – надо было подыскивать прямо сейчас. Все знали, что Максуд торгует – и небольшим выкупом не обойдешься, потребуют золотом. Причем, невеста может быть и совсем невидной: на Востоке, с учетом того, что распространены гаремы, даже дурнушка в девках не останется. А если эти руси такие дураки, что отдают своих женщин просто так – надо, не теряя времени, действовать, и взять каждому сыну по женщине. Так он немало сэкономит.

– Ну, как сказать… – сказал Велехов – конечно, выкуп платить надо, просто у нас это немного по-другому. Семья невесты – должна собрать приданое для дочери, если хочет хорошо отдать ее замуж. Это у нас называется – кладка, положить кладку. Тут уж у кого какая семья, бывает – пару кофтенок да одеяло дадут, а бывает, что и мельницу в приданое положат. А на самой свадьбе – происходит выкуп невесты. Но не так как у вас, у нас это ритуал. Положат несколько золотых монет, и того ладно.

– О, Аллах…

У Максуда загорелись глаза. Он просто не мог поверить в то, что услышал. Неужели руси и в самом деле так глупы, что не только отдают своих женщин за копейки, но еще и приплачивают за них. Мельница! Максуд знал, что такое мельница – ими владели в горах богатые феодалы, нещадно беря плату с тех, кто ею пользовался. Неужели руси могут бесплатно отдать женщину, да еще дать в приданое мельницу?!


– Эфенди… – Максуд взял казака за руку, явно растроганный – эфенди. Клянусь Аллахом, мы богатая и всеми уважаемая семья здесь. У меня три сына – и все мы происходим из рода шейхов. Наш давний предок – воевал за Пророка Мухаммеда! Эфенди. Если ты поможешь моим сыновьям взять себе жен в вашем народе – клянусь Аллахом, я в долгу не останусь, эфенди…

– Э… – протянул Велехов – так не пойдет. У нас казачек отдавать за чужаков не принято, не делают так. Нет, не принято. Тем более, за правоверных – у нас выходят только за человека своей веры. Нет, не выйдет…

– Эфенди… – не успокаивался Максуд – клянусь Аллахом, я все сделаю. Накрою стол, дам дорогие подарки. Аллахом клянусь, все сделаю, только помоги…





* * *


Тем временем, долговязый, жесткий как молотильный цеп Петро Кательников, тоже воевавший на Востоке и знающий арабский – шагал рядом с ослом, замыкающим колонну, на которого он примостил свой заряженный пулемет – схватил и стреляй. Он разговаривал со вторым рафиком, известным и уважаемым в округе мужчиной по имени Рабих, у которого было целых одиннадцать сыновей и все – воины. Правда, о невестах он не расспрашивал – был уверен, что сыновья смогу себе женщин и украсть. Такое тоже здесь было, порой по хитрости, коварству и внезапности местные женихи превосходили казачьих пластунов и отряды спецназа. Заканчивалось все это по-разному. Понятное дело, что если дочь украли – то девственной она в дом не вернется, а не девственную – никуда не денешь. Но шила в мешке не утаишь – узнавали, кто украл, отправлялись на переговоры – все мужчины в роду, тяжело вооруженные. Переговоры шли о кихите, выкупе, который платили не только за кровь – но и вообще за любое совершенное преступление. Здесь важно было показать свою силу – сумма денег прямиком зависела от опасности войны между родами, деньги должны были избавить от кровопролития. Если договориться не удавалось – приглашали кадия, судью, который и мирил стороны – но иногда все заканчивалось кровавой резней. Такое тоже бывало.

Но Рабиха интересовало не это…

– … Не… – обстоятельно рассказывал Петро Кательников, попирая каменистую землю ногами, обутыми в десантные полусапоги и не забывая поглядывать по сторонам – мы люди не сказать, что богатые. Но и чтобы бедовали – тоже не сказать. Все в пропорции у нас. Ну, вот у меня, скажем хозяйство – домишко, сам срубил, о пяти окнах, баз хороший, скотинка – четыре коровы держим, свинки. Овец нас нет, больно мешкотно с овцами, да и пастух, гад, за каждую просит, хвитина ему в дыхало. За корову еще туда – сюда, они молоко каждний день так дают, а вот ты за овец то заплати. От коров прибытка больше, как дорогу пустили – жинка, та сноха на станцию пойдут, молоко, пирожки продадут – кто с поездов, хорошо платит. Раньше еще волов держали, а теперь не держим, трактором пашем. Вон, у нас с Гришкой, да с Никитой Бурьяновым, есть такой казачишка – мы трактор на три земли взяли, на три хозяйства. Больше нам и не надо.

– А земля?

– А чего земля? – Кательников зевнул, по привычке перекрестив рот под тканью защищавшего от пыли шемаха – землица войсковая, нам Ее Государь отписал в вечное пользование, за службу. Мне вот, по хозяйству моему полагается три десятка десятин пахотной[105], да на скот скосить сколько то. Но травы не хватает, я сено покупаю. Землю у нас раньше всю делили, теперь только по укосам делят. А земля твоя, потому что у кого как. У меня вот – четыре коровы, я с них навоз на поля каждний год вывожу, землица дюже жирная. А кто – на печи лежит, так землица у него сухая, как мышиный помет. И чего? Я с ним должен землю делить? Да ни в жизь. Скорее выпорем на сходе за лень.

Рабих – примерно пытался прикинуть размеры благосостояния гостя – и не мог. Он, например, не представлял себе, что такое дом о пяти окнах и баз – просто потому, что не представлял дом, построенный из дерева, он не знал, что есть такие места, где все дома из дерева. Дерево здесь – ценилось на вес золота, им даже топили, и то в самый холод. Да и плохое здесь было дерево, кусты одни, совсем тепла не дающие. Но четыре коровы! Здесь признаком богатства считалась одна корова, не то что четыре. Молочные продукты были только на столе у феодалов и шейхов. А тут… У обычного воина, который шел рядом с ним – было четыре коровы! И свиньи – правда, свиньи это харам, но говорят, что неверным можно…

– Эфенди… – сказал Рабих – а что есть десятина…

– Десятина… – Кательников пригляделся… – ну, вон, скажем, валун видишь? Вон тот с деревом рядом.

– Вижу.

– Ну, вот от него, до дороги черта. И вперед – столько же. Вот этот кусок – и будет десятина, на глаз если.

– О, Аллах…

Получалось, что гость и в самом деле богач – по местным меркам феодал. Рабих просто не представлял себе казачьей земли и не делал скидку на то, что ее гораздо проще обрабатывать, нет чудовищно трудоемкого террасного земледелия. По горным меркам – такой кусок земли должны были обрабатывать сорок – пятьдесят испольщиков.

– Эфенди… а сколько у вас феллахов?

– Феллахов? Каких феллахов, зачем мне они? Иногородних, что ли? То тебе гутарю – есть трактор. Трактор, это брат, такая штука, ни с каким волом не сравнится… покамись не сломался. Только гас жрет… тут у нас некоторые взялись, как городские, авто себе покупать. Гришка вон тоже брался, говорит – куплю авто. Говорю: тю, дурак, зачем тебе авто? Кому оно тут нужно? А гас[106] жрет? Ладно тебе трактор, это все одно, что быки. Быков сеном правдаешь, они тебе и пашут, а трактор вот – гас жрет. Но это хоть в дело. А авто – что? Ездить на нем? Так коняшки же есть, нешто на них не доедем, куда надо? Деды ездили, отцы ездили – и мы доедем. А авто – пусть городские и балуются. Баловство одно… – сурово заключил казак

А Рабих – даже сбился со счета, пытаясь себе представить благосостояние, которым обладал пришедший издалека казак – руси. Получается, что их царь – Белый царь, в горах кто-то знал и говорил, о Белом царе, и о городе, в котором улицы – реки – содержит своих воинов, даже гвардию – так, как в горах живут феодалы. Феодалы, которые давно потеряли совесть и страх перед карой Аллаха и издеваются над правоверными. Но если Белый царь так содержит своих воинов – то, как же тогда живут в земле Руси простые люди? Если уж хуже Гвардии – это понятно, везде Царь тратит деньги на тех, кто утверждает его власть. Но много ли хуже? Может быть, правы были те, кто говорил, что руси живут намного лучше их – говорили, а они не верили. И если руси так живут – почему тогда есть бунтовщики против Белого царя? Неужели кому-то не нравится такая жизнь?

Может прав был и князь Самед, который хотел быть в дружбе с руси? Ведь чего сейчас можно сказать хорошего об их жизни. Ну да, руси неверные – и Абу все время об этом твердит. Да только что с того, если он и такие как он делают харам почище любого неверного? Может, надо сделать так, как руси, чтобы и жить так же как они…

– Эфенди… – сказал Рабих – а много ли людей в вашей земле, которые сравнятся богатством с вами…

Казак хохотнул.

– Эк ты… нашел богатство. Нешто ли я богатый. Вон, Мельников. Как атаманом стал – калкан нажрал, почище иного бирюка, ирод. И жулит… сукин сын. У него сын – сопля соплей, а в Новочеркасске доходный дом поставил и гостиницу строит. И авто купил себе – на какие деньги, спрашивается? Да на войсковые же. Ничего, как выборы будут, так мы с него за это авто и за доходный дом и спросим… по чести спросим. Вот где богатые. Или вон – Парамонов. Он почитай, богаче иного банка будет, у него только в нашей области – магазинов тридцать, он мясо скупает, фабрики у него. Эти… консервы делает, и казне продает за деньги. На войсковое довольствие. Вот и почитай – наше же мясо мы и едим, а Парамонов богатеет. Говорят, еще доля у него в заводе, который авто делает, и тракторы, правда какая – Богу весть. Дочуру у него – эк, кусок, почитай пудов семь – за этого… инженера выдал. Инженер этот… кстати, тут же у вас чего и строит. Кубыть и растрясет жирок то, дочура. А сыновья у него, кто в этом… ниворситуте,, не знаю я как это по-вашему, медресе что ли сказать. А старший, Сережка – вон, уже причал в Ростове держит и склады, в папеньку пошел. Вот – богатые. А ты говоришь – я богатый. Да я скорее тут ноги до ж… сношу, чем такие деньжищи заработаю. Такие деньжищи, брат – не про наши рожи.

Рабих понял мало, но и того, что понял, было достаточно.

– Так что, совсем нет бедных? – спросил он

Казак подумал

– А знаешь… есть и бедные. Вот я на действительной был… как то подняли нас по тревоге, вывели на улицы, а там хлоп-хлоп. Зазевался – почитай, тебя и нету.

Видя, что проводник ничего не понимает, казак обыденно пояснил

– Троцкисты. Ироды. Народ сбаламутили, сами с револьверами да винтовками. Аглицкий царь, значит, дал, чтобы плохо было, чтобы под шумок нашей землицы оттяпать. Это они зараз. Да только – вот им.

Казак показал похабно, продолжил вспоминать…

– Эти, значит, постреливают, гады, с окон садят, с крыш, бомбы бросают. А нам зараз винтовки выдали новые, они сами вроде как стреляют[107]. Это сейчас приноровились, а тогда. Дергаешь – дергаешь, а оно ни туды ни сюды. Впереди баррикады, горит, дым, оттуда тоже по нам садят. Мы по подъездам, да за авто, за углами попрятались, бежит вахмистр, орет – вы чего, сукины дети! В атаку арш-арщ! А потом – хлоп. И лежит, болезный, доходит…

…

– Ну мы чего… Гришка отчаянный был, что тогда, что сейчас… Пошли – он, я, еще Мишка Слепцов, Чернов был, еще пара казаков. Пулемет ручной взяли, тяжелый то не поднять. Улицу перебежали, в подъезд. Там тоже казаки, Гришка орет – за мной! Наверх поднялись, там эти двое… Один выстрелил, Мишку поранил, гад. Другой не успел, там же их обоих и шлепнули. Вылезли на крышу. Гришка пулемет установил, там этих… как тараканов. Мы и шпарим по ним, с пулемета, да с винтовок, у кого стреляет. Потом снизу – бабах! Броневик подошел…

Казак сплюнул.

– Потом, в рабочий квартал пошли, там эти ироды прятались, людей мутили. Я посмотрел… как живут. У нас так хозяин скотину держать не будет, истинный Бог. Я с одним потом говорил – говорю, вы чего как свиньи то живете? У вас вон – тут вода, тут крысы бегают. А он рукой машет – мол, все одно не свое так и чего. Все одно помирать. Вот такие бедные были. Ни кола, ни двора, на завод нанимаются. Да только чего: кто хорошо работает, того заметят, в мастера выбьется, али даже в инженеры. А кто с завода да в кабак… чего с такого взять? Вот такие вот… людей то не хватало. Тут поработает, там поработает. А тут зараз троцкисты – грабь награбленное. Ему чего – он взял шпалер, да пошел. Потом – Царь им послабление сделал, приказал фабрикантам, чтобы меньше семидесяти копеек в час не смели платить никому, это со штрафами, да больше десяти часов работой никого не понуждали. А кто царского указа не послушает – у того и завод в казну, запросто. Но меня уж не было, мы как действительную отслужили – к вам сюда подались. И я, и Гришка, и многие друзьяки…