Зима

— Да? — говорит она.

— Вы же знаете, кто такой король Артур, — говорит он.

— Да? — говорит она. — Если честно, меня зовут Люкс.

— Как-как? — говорит он.

— Эль-ю-ка-эс, — говорит она.

— Люкс, — говорит он. — Правда?

— Сокращенно от Велюкс, — говорит она. — В честь… ну вы знаете, окон.

— Вы выдумываете, — говорит он.

— Да? — говорит она. — Проехали. Помогите мне придумать Шарлотту. Мне нужен урок по Шарлотте.

Он говорит, что его мать никогда не видела Шарлотту. Так что Шарлотта вообще-то может быть кем угодно.

— Даже мной, — говорит она.

— Я не это имел в виду, — говорит он.

Он краснеет, и она это видит.

— Ваша Шарлотта обидчивая? — говорит она. — Слегка ранимая?

— Сущее наказание.

— Тогда зачем вам вообще захотелось привозить ее домой? — говорит она. — Почему просто не сказать родным правду о том, что она сущее указание…

— Наказание, — говорит он.

— …и что вы не хотите привозить ее и поэтому просто решили этого не делать? — говорит она.

— Если вам не нравится эта работа… э… Люкс, — говорит он (сделав паузу перед ее именем, поскольку мысленно спрашивает себя, настоящее ли это имя, или она просто сказала первое, что пришло на ум). — В смысле, я не буду настаивать, если вы передумали. Через четверть часа будет остановка, и я с радостью оплачу вам обратный билет до Лондона. Если в нашей договоренности вас что-то не устраивает.

Она тут же впадает в панику.

— Нет-нет-нет, — говорит она. — У нас ведь уговор. Тысяча фунтов за три полных дня. Что, кстати, равняется — я подсчитала — почти четырнадцати фунтам в час, а если во вторник, когда мы с этим покончим, вы приплатите всего-навсего восемь фунтов, каких-то несчастных восемь фунтов 27-го числа, в смысле если вы заплатите мне в конце тысячу восемь фунтов, то получится ровно четырнадцать фунтов в час. Что гораздо круче прежней почасовой оплаты.

Он молчит.

— Хотя меня вполне устраивает и ваше первоначальное предложение — тысяча фунтов, — говорит она.

— Мне немного совестно, — говорит он. — Я отвлекаю вас… увожу вас… от вашей семьи на Рождество.

Она смеется, как будто он сказал что-то очень смешное.

— Моя семья уехала из страны, — говорит она. — Не переживайте. Представьте себе, что я… не знаю, что я работаю в гостиничном бизнесе. И, значит, после этого Рождества у меня будет еще одно чудесное Рождество. Когда ваше Рождество закончится, у меня еще будет свое, и я отмечу его на то жалованье, которое вы заплатите мне за работу на Рождество.

— Деньги — странная вещь, — говорит он.

Она обворожительно улыбается.

— Заметано, — говорит она. — Всё по-чесноку. Ты — мне, я — тебе. Если ваша мать ни разу не видела Шарлотту, тогда вообще изи. В смысле, мне бы хоть пару наводок. Типа, ваша Шарлотта умная или тупая? Добрая или злая? Любит животных? Всё такое.

Ваша Шарлотта.

Шарлотта — умная.

Шарлотта — тупая.

Шарлотта — умная.

Он смотрит на девушку рядом с собой — незнакомку, произносящую имя Шарлотты.

Шарлотта — красивая. Красивее всех. Чувствительная и понятливая, как никто другой, кого он… Шарлотта вернулась, Шарлотта на кровати — со своей прекрасной обнаженной спиной, повернутой к нему линией позвоночника. Шарлотта — сногсшибательная. Другие слова для Шарлотты? Музыкальная. Чуткая. Вечно подлавливает его из-за своей извращенной совести, умения улавливать подтекст того, о чем ты говоришь, и реагировать на то, о чем ты неумышленно проговорился, или на то, что ты пытался, но не сумел сказать. Абсолютное незнание себя самой. Ее до смешного искренняя университетская диссертация о словах песни Гилберта О’Салливана «Ooh Wakka Doo Wakka Day: речь, семиотика и харизма в массовой эстраде 1970-х годов»[17]. Ее почерк. Ее духи. Обломки ее бус и браслетов. Ее топорщащаяся косметичка в тумбочке, запах ее косметики. Ее страстность, ее страсть ко всевозможным вещам. Ее личное отношение к миру. Ее бесконечные обиды и злость на несовершенства мира, как будто они задевают ее лично, адресованы лично ей, лично ее оскорбляют. Ее бесконечная эмпатия. Ее бесконечная эмпатия ко всему на свете. Ее бесконечная эмпатия ко всему, кроме него. Шарлотта — занудная. Шарлотта — бесящая. Шарлотта, выбешивающая тем, что всегда останавливается поговорить буквально с каждой кошкой, которую увидит на улице, на любой улице — здесь, там, в отпуске в Греции, повсюду, где бы ни увидела чертову кошку, она садится на корточки и протягивает руку, как будто Арта рядом нет, как будто кошка все равно не захочет с ним разговаривать, если бы даже он был рядом, как будто весь мир состоит только из нее и какой-то кошки, которой она даже не знает, как будто она единственный человек во всем мире, обладающий животным магнетизмом.

Шарлотта, нарочно забравшая с собой специальную отвертку, чтобы он не смог собрать свой ноут и выяснить, можно ли спасти хоть какую-то информацию, не выходя из дома и не покупая другую такую же отвертку.

Он откидывается на чей-то рюкзак за спиной.

— Как же описать Шарлотту, — говорит он.


Но ему уже не нужно ее описывать, потому что девушка, Люкс, заснула, опустив голову на руки, которые положила на чей-то чемодан.

Он тронут этим доверием. Ведь необходимо доверие, чтобы заснуть рядом с тем, кого совсем не знаешь.

Затем его трогает то, что он тронут.

Нарцисс. Она заснула, потому что ты ей неинтересен. (Голос Шарлотты в ушах.)

Он гадает, переспит ли с ней в конце концов…

нарци…

…она худая и гибкая. Ее тело выглядит моложе, чем она говорит. Ее голова слегка великовата. Ее запястья худые, как у ребенка, которым она была еще совсем недавно, лодыжки над ботинками голые: их худоба волнует и даже тревожит. Но ее лицо, отливающее металлом, ожесточенное, наводит на мысль, что она гораздо старше. Одежда чистая, но поношенная. Волосы чистые, но тусклые. Во сне она выглядит изможденной. Кажется, будто она слишком долго недоедала. Кажется, будто сон ударил ей кулаком в живот и сбросил в этот проход вагона с огромной высоты.

Тогда он спросил ее, почему она сидит на холоде, а не в теплой библиотеке через дорогу. Она ответила, что они разошлись во мнениях с женщиной за стойкой «Хранилища идей». «По какому вопросу?» — спросил он. «Это строго между нами», — ответила она. На автобусной остановке он предложил ей купить что-нибудь из меню «Чикен Коттедж». «Чтобы реальность разрушила мои идеальные фантазии?» — сказала она.

Он думает, идет ли ему эта водолазка.

Он бы проверил, как выглядит, на телефоне, если бы не пришлось его включать.

Нарцисс.

Он качает головой. Сам не ведает, что творит. Девушка, похожая на подбитую птицу.

«Сейнт-Эрт!» — скажет она через пару часов, когда они приедут на станцию и она увидит таблички. «Неправильно написали!» — скажет она.

А потом: «Когда мы пойдем смотреть на стену?»

«Какую стену?» — скажет он.

«Из зерна», — скажет она.

А потом: «Тут все похоже на старые открытки — скажет она, когда поезд потащится вдоль побережья. — Как на выцветших открытках из прошлого. Там зáмок? Это реальное место? Вы где-то здесь выросли?» — «Нет, — скажет он, — я вырос в Лондоне, но моя мать купила здесь дом пару лет назад, я его даже не видел, но мамина сестра, кажется, жила здесь и, возможно, присылала мне книги или что-то еще, когда я был ребенком, потому что я знаю много фольклорных преданий о ландшафтах, состоящих из спящих великанов, и тому подобном, и я знаю, что здесь говорят на своем древнем языке, который, видимо, никогда не вымрет, поскольку всегда возрождается, даже если кажется, что он исчезает, и его не убьет ничего на свете. Знаете, такой характерный местный говор. Идиолект».

«Как вы меня только что назвали?» — скажет девушка.

Потом она удивленно поднимет брови, подловив его на том, что он ее недооценивает, у него изо рта вырвется смех, и когда они приедут на станцию, Арт неожиданно рассмеется над собственными предрассудками.



На доске объявлений говорится, что автобусное сообщение отменено на неопределенный срок.

Полтора часа уходит на поиски такси. Потом, из-за рождественских пробок, еще полтора часа уходит на то, чтобы такси наконец довезло и высадило их в темноте у ворот.

По пути девушка вынимает фиксаторы из ушей, кольца из носа и губ, штифты и маленькую цепочку, соединяющую ноздрю с губой.

На воротах табличка с надписью: «CHEI BRES».

— Что это значит? — спрашивает девушка.

— Без понятия, — говорит Арт.

— Дом под названием «Без понятия», — говорит девушка.

Путь от ворот к дому оказывается неожиданно долгим, а тропинка вся раскисла после грозы. Арт включает свой телефон, чтобы осветить дорогу. В ту же секунду телефон начинает гудеть от уведомлений твиттера. Господи. А еще говорят, связь плохая. Арт переживает о том, о чем его уведомляют эти уведомления, но затем отгоняет от себя эти мысли и начинает переживать о своих ботинках и о том, чтобы напомнить девушке снять ботинки, когда они доберутся до входной двери освещенного дома, который четко виднеется прямо вон там, за изгородями.

Но затем, обогнув угол, они видят, что свет идет не от дома, а от машины, и обнаруживают машину, брошенную посреди дороги с распахнутой водительской дверью, возле хозпостройки, двери которой тоже широко раскрыты.

— Это здесь? — спрашивает девушка.

— Э, — говорит Арт.

Он ощупывает изнутри дверь постройки. Когда загораются люминесцентные лампы, он видит, что помещение огромное, намного длиннее простого гаража и забито коробками.

— Склад, — говорит он. — Сеть магазинов моей матери.

— Что за магазины? — спрашивает девушка.

Она тычет в старую картонную фигуру Годфри в натуральную величину, стоящую у стены с одной рукой на боку, а другой взмахом указывающую на надпись в виде радуги над головой: «Годфри Гейбл говорит: О, не будь таким!»

— А, — говорит Арт. — Это мой отец.

Девушка явно не узнает Годфри. Ну, она и не обязана. Слишком молодая. Если бы Годфри не был его отцом, наверное, Арт тоже не узнал бы его.