Любовь без поцелуев (СИ)

– Знаешь, – я посмотрел на Игоря, который в этот момент сидел полуголый на кровати и натягивал носки, – а Макс не п… не гей.
– А? – Игорь поднял взгляд от носков и тут же отвёл его в сторону. Не понимаю, тысячу лет уже в интернате живёт, а всё стесняется раздеваться и одеваться при других. Даже при мне, хотя чего я там такого не видел. Игорь худой, мышцы у него совершенно в зачаточном состоянии, с нами тренироваться он не ходит и на физкультуре ему троек не ставят только потому, что у него по всем остальным предметам пятёрки и четвёрки. А, ну и потому, что наша мразь-физкультурник в жизни не рискнёт кому-то из моих оценки занижать.
– Бэ. Он точно не гей.
– Стас, не ты ли ещё пару дней назад мне жаловался, что он пидор и ведёт себя, как, цитирую: «Самый настоящий самодовольный пидор-мажор»?
– Ну, он меня тогда достал просто.
– Вообще-то, тогда это ты его достал.
Что да, то да. Макс в очередной раз пожаловался, что в столовой дают какой-то яд, на что я ему заметил, что он похудеет, а ведь именно об этом все гомики мечтают. Похудеть и волосы покрасить. Тут я вспомнил, какие волосы были у Макса по приезду, и посоветовал попросить в медпункте зелёнки – и вообще глаз можно будет не отвести. Макс взбеленился, ответил мне, что со своей внешностью он как-нибудь разберётся сам, без советов человека, которого сразу после рождения надо было посадить в тёмный подвал и никому не показывать до самой смерти. И вообще, я ему просто завидую. И ушёл. Я от этого «завидую» впал в состояние ахуя и даже его не стукнул. Завидую! Да я его с одного удара вынесу! Ну, а что у меня рожа кривая немного – так мне в кино не сниматься.
– И всё равно, – я упрямо посмотрел на Игоря, который торопливо застёгивал синюю рубашку, – мне кажется, что нихрена он не гей.
Игорь ответил мне странным взглядом.
– Ну, ты знаешь, мы с ним этот вопрос как-то особо не обсуждали.
– А о чём вы, вообще, говорили?
– О разном. О книгах, о музыке. Он рассказывал о том, что видел за границей… Да и вообще, он интересный парень, чисто по-человечески.
О, книги, музыка… Всякая фигня, в которой я нихрена не шарю.
– А про… мальчиков? Ну, он рассказывал, как он там… – я начал разминаться. За окном медленно светало. Игорь, чтоб не смотреть на меня, подошёл к окну и уставился туда так, словно ожидал инопланетян увидеть над лесом.
– Нет! Я не спрашивал, а он не начинал. В отличие от некоторых, у него есть чувство такта.
О, ещё один загон Игоря. Какой-то там такт, которого у меня, типа, нет. Ну и хорошо. Был бы он у меня, я бы людей так нервировать не мог.
Я потягиваюсь, касаюсь ладонями пола. Блин, самая большая кровать в интернате – и та мне коротка! Тело за ночь затекает. Надо, нахрен, спинку отломать и подставлять тумбочку, будет кровать с продолжением.
– Вот видишь! Был бы он гей, он бы обязательно к тебе начал приставать и говорил бы про это. Пацаны про девок говорят, а геи – про пацанов.
– Ты много про девок говоришь, как будто, – бормочет Игорь, прижимаясь лицом к стеклу. Поглядывю на него – а он даже глаза закрыл.
– А чего про них говорить, – я начал отжиматься, – дуры они. Ну, кроме Банни.
Двадцать восемь, двадцать девять, тридцать…
– Стас, одевайся и пойдём на завтрак, – Игорь всё никак не хочет поворачиваться. Прямо смешно. Тихо встаю и подхожу к нему. У него глаза закрыты, иначе он увидел бы моё отражение в стекле. Резко наваливаюсь и тыкаю ему пальцами под рёбра.
– Ахаха! – зловеще выдыхаю ему в самое ухо и он дёргается, как будто его током стукнуло.
– Стттас, какого хрена! Я заикой стану!
– Да не ной!
– А ты прекрати на меня наваливаться, а то я сейчас стекло выдавлю. И оденься, наконец! И пошли уже завтракать!
Моё хорошее настроение не испортила ни манная каша – к счастью, практически несладкая, ни Таримов, пришедший с Люськой и заявивший на всю столовку, что ему, например, всякие педики не нужны, потому что ему даёт самая классная девочка в интернате.
– Ты это про кого? – я демонстративно не смотрел на Люську. После того, как у меня с ней вообще ничего не получилось и пришлось ей подробно объяснить, что с ней будет, если она начнёт язык распускать, я испытываю к ней такое же отвращение, как и к Леночке. Хорошо хоть, он в столовую не ходит вместе со всеми.
Таримов только хмыкнул и у всех на глазах начал лапать Люську за её кривые сиськи.
– Тфу ты, а я уже думал, что мне Банни изменяет, – я отвернулся от этих двух уродцев, – катитесь отсюда, цирк с мартышками, вы мне аппетит портите.
Когда у меня хорошее настроение, я почти не матерюсь. Вообще когда-нибудь брошу это дело. Как и курение.
Макс, невыспавшийся, рисует в каше какие-то узоры. Внимательно разглядываю его. Ну, какой он педик? Высокий, чуть пониже меня, крепкий, подвижный, никаких там пухлых губ и длинных ресничек, как, например, у Игоря. Точно, я решил – он не педик. Я спокойно могу с ним общаться и разглядывать, сколько влезет. А то педика разглядывать как-то стрёмно. А что уж там другие подумают и он сам – а когда меня это еб… когда меня это касалось?
Впрочем, после завтрака у меня настроение резко испортилось – я вспомнил, что сегодня увольняется Сергей Александрович Лещов, наш преподаватель трудов и ОБЖ. Единственный нормальный мужик в нашем заведении. Бывший военный. Я его очень уважаю. Потому что он реально много знает и умеет, а не то, что другие преподаватели, которые несут на уроках всякую ерунду бесполезную и сами не знают, зачем.
Никогда не думал всякой фигни, типа: «Вот если бы он был моим отцом…» Моим отцом был насильник. И поэтому я такой. Будь моим отцом хороший человек, будь я Стасом Сергеевичем, а не Евгеньевичем, Лещовым, а не Комнином (именно так, а не Комнином через О!), это был бы уже не я. Я бы не был таким высоким (зато помещался бы на кровати), у меня были бы нормальные серые или карие глаза, а не белые, и я не был бы моральным уродом. Я не получал бы удовольствия, избивая людей, прикапываясь к их недостаткам, не получал бы кайфа, глядя на чужую панику и растерянность, и для меня не было бы самой большей радостью смотреть, как люди слушаются меня – кто по глупости, кто из страха, кто, как, например, Банни… да, из восхищения. Я бы радовался чему-нибудь другому. Может быть, я бы сладкое любил. И книжки читать. И животных. И всякую такую фигню. Но я есть, кто есть, мой отец был уродом и насильником, и мне этого вполне хватает для жизни.
Чтобы как-то отвлечься, я решил помириться с Танкистом, парнем на год младше, которому довольно сильно приложил во время последней драки. Блин, не помню, почему он у нас Танкист. Как-то так повелось. Как там вчера этот Спирит назвал Макса? Форслайн? Ну и словечко, ёпт. Вот у нас в интернате нормальные клички – Серый, Кирза, Танкист, Палка, Пыря, Рюмка, Рэй, Сатана, Банни, Леночка… Хотя последнее – не кличка. Это имя. Его даже тетради заставляют так подписывать, сам однажды проверял. Так и написано – Лена Озеров. Я даже рвать её не стал, так забавно показалось.
С Танкистом я помирился довольно быстро. Он и сам уже отошёл, понимал, что я его не со зла стукнул. Стребовал с меня пачку сигарет и триста рублей, ну, а мне что, я не жадный. Я ему ещё пакет «кириешек» со вкусом сыра презентовал, которые вчера у Макса отобрал. Он пообещал в следующий раз на тренировке к нам присоединиться, тем более, такое пропустил! Уже вся школа обсуждала найденные в спортзале тела. Жаль, я сам не сбегал посмотреть, как их вытаскивать будут. Так и не развязались, вот дебилы! Меня так два раза завязывали и оба раза я прекрасно выбирался. Первый раз вертелся почти полночи, а второй раз просто дождался, когда все уйдут, высвободил одну руку, которую специально напрягал, кстати, спасибо Сергею Александровичу, он рассказал, что надо делать, когда связывают, достал из ботинка маленький, не длиннее мизинца, складной ножик-брелок – подарок Банни, и порезал к хуям собачим всю волейбольную сетку. Тогда больше досталось тем, кто меня связывал. Мне тогда тринадцать лет было. После этого случая я не попадался ни разу. А сетку волейбольную купили новую только через полгода.