Обетованная земля

Моя каморка действительно оказалась совсем крохотной и довольно темной: ее окна выходили во внутренний двор. Я заплатил сорок пять долларов и засунул чемодан в шкаф. Сверху комната освещалась светильником из литого металла, а на столе стояла маленькая лампочка с зеленым абажуром. Я проверил лампу: оказалось, что ее вполне можно было оставлять на ночь. Это меня обрадовало. После жизни в подвале брюссельского музея я ненавидел спать в полной темноте. Затем пересчитал свои деньги. Я не знал, сколько можно прожить на сорок девять долларов в Нью-Йорке, но это меня не особо заботило. Мне не раз случалось обходиться и куда меньшими суммами. «Покуда ты жив, ничто не потеряно окончательно» — так сказал мне незадолго до смерти покойный Зоммер, настоящий владелец моего паспорта. Странно даже, насколько он был прав — и ошибался одновременно.
— Вот вам письмо от Роберта Хирша, — сказал Мойков, когда я вновь спустился в холл. — Он не знал, когда именно вы появитесь. Лучше всего сходите к нему ближе к вечеру. Днем он работает, как почти все из ваших.
«Работа! — подумал я. — Легальная работа! Какое счастье! Вот бы и мне такую!» До сих пор мне случалось работать только незаконно, без разрешения, в вечном страхе перед полицией.
 III 
 
К Хиршу я отправился уже в обед. Ждать до вечера не было сил. По указанному адресу я обнаружил небольшой магазинчик с двумя окнами, в которых были расставлены радиоприемники, электрические утюги, фены, миксеры и электроплитки; сталь и хром ярко сверкали, однако дверь была заперта. Я подождал немного, а затем мне пришло в голову, что Хирш, должно быть, ушел обедать. Несколько разочарованный, я поплелся назад. Внезапно у меня подвело желудок. Я беспомощно осмотрелся вокруг. Надо было что-нибудь съесть, не тратя лишних денег. На ближайшем углу я заметил магазинчик, который отдаленно напоминал аптеку. В витрине были выставлены клизмы, флаконы с туалетной водой и реклама аспирина, однако через открытую дверь я разглядел некое подобие бара, за которым сидели посетители; они ели. Я вошел внутрь.
— Что вам угодно? — нетерпеливо спросил меня из-за стойки молодой человек, одетый в белое.
Я застыл в недоумении. Я впервые пытался заказать себе что-то в Америке. Наконец я показал на тарелку сидевшего рядом посетителя.
— Гамбургер? — проревел молодой человек.
— Гамбургер, — промямлил я изумленно. Я никак не ожидал, что мое первое английское слово окажется немецким.
Гамбургер был сочным и вкусным. К нему мне выдали две булочки. Молодой человек снова что-то рявкнул. Я ничего не понял в его громком стаккато, однако заметил, что мой сосед перешел к мороженому. Я снова показал на его тарелку. Мороженого я не ел уже несколько лет. Но молодой человек этим не удовольствовался. Он показал мне на большое табло, висевшее у него за спиной, и рявкнул еще громче.
Мой сосед взглянул на меня. У него была лысина и усы как у кита.
— Какое мороженое? — медленно произнес он, обращаясь ко мне словно к ребенку.
— Обычное, — сказал ему я, чтобы хоть как-нибудь ответить.
Кит засмеялся.
— Здесь есть сорок два сорта мороженого, — объяснил он.
— Что?
Мой собеседник указал на табло:
— Выбирайте.
Мне удалось разобрать слово «фисташки». В Париже разносчики продавали фисташковые орехи посетителям уличных кафе. Но фисташкового мороженого я еще никогда не видел.
— Фисташки, — заказал я. — И кокосовый орех.
Я расплатился и медленно направился к выходу. До сих пор мне не доводилось обедать в аптеках. Я прошел мимо рецептурного отдела и отдела готовых лекарств. Кроме медикаментов здесь продавали резиновые перчатки, книги и золотых рыбок. «Что за страна! — подумал я, выйдя на улицу. — Сорок два сорта мороженого, война и ни одного солдата на улицах».
Я отправился обратно в гостиницу. Издалека увидел ее потертый мраморный фасад, и он вдруг показался мне маленьким кусочком родины в этом чужом мире. Мойкова нигде не было видно. Вокруг не было ни души. Казалось, вся гостиница вымерла. Я прошел через холл с плюшевой мебелью и двумя-тремя жалкими пальмами в кадках. Здесь тоже было пусто. Я забрал ключ, поднялся к себе в комнату и, не раздеваясь, завалился на кровать, чтобы немножко вздремнуть. Проснувшись, я не сразу понял, где нахожусь. Оказалось, я и в самом деле заснул и видел во сне что-то тягостное, даже просто мерзкое. Сейчас комната была наполнена розовым колыханием сумерек. Я встал и посмотрел в окно. Внизу два негра тащили бачки с мусором. С одного из бачков свалилась крышка и с дребезгом ударилась о бетонный пол. Тут я наконец вспомнил только что увиденный сон. А ведь когда-то я надеялся, что эти кошмары оставят меня по ту сторону океана!
Я спустился в холл. Теперь Мойков был на месте; он сидел за столом в обществе чрезвычайно изысканной пожилой дамы. Он помахал мне рукой. Я взглянул на часы. Пора было отправляться к Хиршу. Я проспал дольше, чем думал.
Перед входом в магазин, где работал Роберт Хирш, сгрудилась небольшая толпа. «Несчастный случай или полиция», — подумал я; это было первое, что пришло мне на ум. Я спешно протиснулся сквозь толпу и только тут услышал оглушительный голос диктора. В окнах магазина теперь воцарились три репродуктора, а дверь была раскрыта нараспашку. Голос шел из репродукторов. Внутри помещения было пусто и темно.
Внезапно я заметил Хирша. Он стоял на улице под репродукторами. Я сразу узнал его узкое лицо и рыжеватые волосы. Он совсем не изменился.
— Роберт, — тихо позвал я. Я стоял прямо за его спиной, но меня заглушал троекратно усиленный голос диктора.
Хирш не слышал меня.
— Роберт! — закричал я. — Роберт!
Он обернулся. Его лицо изменилось.
— Людвиг! Ты? Когда ты приехал?
— Сегодня утром. Я уже приходил в обед, но тут никого не было.
Мы пожали друг другу руки.
— Здорово, что ты приехал, — сказал он. — Чертовски здорово, Людвиг! Я думал, что тебя уже нет в живых.
— Я тоже думал, что тебя нет в живых, Роберт. В Марселе об этом только и говорили. Кое-кто рассказывал даже, будто видел, как тебя расстреляли.
Хирш расхохотался.
— Эмигрантские бредни! Кстати, раньше времени похоронят — долго жить будешь. Здорово, что ты приехал, Людвиг.
Он показал на тройную батарею громкоговорителей в окне.
— Рузвельт говорит, — сказал он. — Твой спаситель. Давай послушаем.
Я кивнул. Могучий, усиленный репродуктором голос и без того подавлял всякие эмоции. Да мы и не привыкли к многословным излияниям; на своем крестном пути мы настолько часто теряли друг друга из виду, а потом снова находили или не находили, что привыкли об этом молчать или говорить совсем скупо, как о чем-то повседневном. Некоторые из наших погибли, некоторых арестовали, а с кем-то нам довелось встретиться вновь. Однако мы сами были живы, и этого было достаточно. «Точнее говоря, в Европе этого было достаточно, — подумал я. — Здесь все иначе». Я был взволнован. Кроме того, я почти совсем не понимал, о чем говорит президент.
Я заметил, что и Хирш, по-видимому, тоже слушал не очень внимательно. Он рассматривал людей, столпившихся перед витриной. Большинство из них безучастно стояли перед репродукторами, слушая речь; некоторые вставляли замечания. Толстая блондинка с высокой прической презрительно рассмеялась, сделала гримасу, покрутила пальцем у виска и удалилась нетвердой походкой, оставив после себя запах тяжелого перегара.
— They should kill that bastard! [6] — пробурчал стоявший рядом со мной мужчина в спортивной куртке в клеточку.
— Что значит kill? — спросил я у Хирша.
— Убивать, — объяснил он со смехом. — Уж это слово тебе надо бы знать.
В этот миг репродукторы замолчали.
— Так ты специально для этого включил всю свою технику? — спросил я. — Принудительное воспитание человечности?
Он кивнул.
— Моя давняя слабость, Людвиг. Я все еще пытаюсь что-то исправить. Но это безнадежно. Куда ни кинь — все одно и то же!