Вернись и полюби меня (ЛП)

Той ночью Люпин погиб. Под стенами Хогвартса, от проклятия в спину – Северус видел это незадолго до собственной смерти. Долохов, вероятнее всего; в Темных искусствах тот зашел куда дальше большинства Пожирателей, но оборотня можно убить только серебром и огнем, и даже темная магия бессильна с ним справиться… Наверное, Долохов создал у него в пищеводе серебряный слиток… но нет, если хватило способностей, то, скорее, превратил кровь в жидкое серебро – что было бы вполне в духе этого садиста. В любом случае, смерть Люпина была чудовищной. Невообразимо страшной… по сравнению с ней тот треклятый змеиный укус – все равно что любовный засос…
Северус осознал, что шевельнувшееся у него в груди странное чувство – это жалость к оборотню. Помнится, Беллатрикс вроде бы говорила – ну не совсем, конечно, говорила, в тот момент она сходила с ума от ярости, – что у Люпина с Нимфадорой был ребенок?.. Когда Северус увидел, что они оба принимают участие в битве, он решил, что с их отпрыском что-то случилось… хотя, конечно, это было бы как раз в духе той парочки – гриффиндорца и ебанутой на всю голову хаффлпаффки… С них бы сталось поставить свои идеалы превыше всего, даже будущего их мелкого отродья. Нет чтоб подхватить своего щенка под мышку да удрать куда подальше – какие же идиоты… Если Беллатрикс нашла той ночью племянницу, то Нимфадора тоже погибла, в этом Северус был уверен. Скорее всего, от проклятия Кипящей крови – для такого случая Беллатрикс бы сочла его самым подходящим… она собиралась им воспользоваться после измены Регулуса, но не смогла до него добраться – тот успел исчезнуть…
Северусу стало холодно – словно задул арктический ветер. Может, где-то в поезде дементор? Но нет, к чему ему дементор; прошлое и так всегда рядом, под тонким слоем поверхностных мыслей. Лили могла сколько угодно рассуждать о прощении, но для Северуса покой приходил только с изоляцией от эмоций. Будь он не самим собой, а кем-нибудь другим – только прирожденным легилиментом, что скользит по краешку чужих мыслей и взмывает на гребне чужих переживаний, как обломки, подхваченные приливом – тогда, возможно, он бы обошелся без окклюменции… мог бы вспомнить и почувствовать что-то, кроме злости, страха, недовольства и отвращения. Но если бы желания что-то значили, его ждало бы посмертие с видом на океан, и никаких воспоминаний о гибели, и он был бы лучшим человеком, чем когда-либо при жизни, и – хотелось бы надеяться – более счастливым.
Но даже магия не способна исполнить такие желания.
Он отложил записную книжку в сторону и отлевитировал ее назад в сундук. Защелки клацнули, закрываясь. Люпин открыл глаза, и Северус понял, что тот вовсе не засыпал – но подросток ничего не сказал, только молча смотрел в потолок. Заострившиеся черты лица, утомленный и невидящий взгляд; все это говорило о глубинной усталости, проникшей до мозга костей. Как он прожил с этим проклятием больше тридцати лет, если стал таким уже к шестнадцати?
- Люпин, - услышал Северус собственный голос, - ты слышал об Аконитовом зелье?
“Что-что?” - удивился он про себя.
Не поднимаясь с сиденья, Люпин повернул к нему голову. Серо-голубые глаза моргнули.
- О каком зелье? - вопрос прозвучал устало. - Если там содержится аконит, вряд ли оно мне подходит.
- В этом-то весь и смысл. При трансформации оно подавляет безумие, и человеческий разум сохраняет необходимый контроль.
Люпин замер в полной неподвижности, будто потерял сознание – и жизнь вместе с ним. Закрыл глаза, снова их открыл – неспешно, вдумчиво; затем приподнялся на локте и уставился на Северуса с выражением, напомнившим ему о волке – впервые за все годы их знакомства. На лице Люпина читалась настороженность, но лишь внутренним отзвуком, как будто его предостерегал инстинкт; на поверхности же, как отражение на оконном стекле, лежали человеческие эмоции – подозрительность и отчаянно-опасливая надежда.
- Ты морочишь мне голову, - только и сказал Люпин, однако в его негромком голосе прозвучало что-то, не дающее забыть о той тени волка.
- Нет. Если ты ищешь подвох – зелье экспериментальное.
О да, еще бы: его изобретут только через пятнадцать лет. Что ж, тем хуже для Дамокла Белби, тем лучше для Северуса. И для Люпина, по-видимому.
Забывчивость уже давно превратилась для него в недосягаемую роскошь. В его памяти был запечатлен каждый этап создания этого зелья – сложного и ставящего в тупик… Нет, он, конечно, любил именно такие – капризные, озадачивающие, требующие поразительной точности, поскольку одно неверное движение или неправильно отмеренная доза ингредиента означали смертельную опасность для того, кто его выпьет… или даже для самого зельевара. Как в случае с Аконитовым зельем.
Люпин смотрел на Северуса все с тем же выражением, и все так же лежал на боку, приподнявшись на локте – словно застывшее в неподвижности животное, которое знает, что любой неосторожный шаг может дорого ему обойтись.
- В каком смысле – экспериментальное?
- Заявленный эффект достигается. Но неясно, как это подействует на организм в отдаленной перспективе. Поскольку она ни для кого еще не успела наступить.
Понаблюдав за собеседником еще пару секунд, Люпин наконец приподнялся и сел – так же осторожно, как ложился; болезненно морщась, он опустил ноги на пол и откинулся на спинку диванчика.
- Что значит “неясно, как это подействует на…”
Дверь в купе с грохотом распахнулась.
- Лунатик! Ты тут…
Блэк еще даже не успел заговорить – палочка сама прыгнула в руку, как только Северус заметил эту ненавистную, самодовольную физиономию, возрожденную во всей ее былой привлекательности. С вернувшимся из тюрьмы Блэком Северуса кое-как примиряли только перенесенные этой шавкой лишения – вся его исковерканная жизнь, как в зеркале, отражалась на потрепанном лице. Но теперь перед ним снова стоял молодой Блэк – тот самый, которого он десять лет так люто ненавидел, с яростью незамутненной и абсолютно оправданной; этот изнеженный недоносок наставил на Северуса свою волшебную палочку, а в дверях уже маячил он – Поттер – тоже с палочкой наголо – эта плесень, перхоть подзалупная, он не уберег Лили… Они все – не уберегли ее, не спасли… Северус сделал все, что было в его силах, даже уступил ее им – а они ее не уберегли. Он не смог бы им это простить, даже если бы прожил тысячу лет, пока душа не зачахнет от злобы.
- Что здесь… - Лили приподнялась, запуская пальцы в волосы, и переводила взгляд с Люпина – тот стоял, не отходя от диванчика – на Северуса, который непонятно когда успел вскочить на ноги и направить волшебную палочку на этих двух высерков рода человеческого… Они наставили на него свои – и выглядели при этом так, что рядом с ними даже ошеломленный Люпин показался бы лишь слегка удивленным.
Заметив нежданных визитеров, Лили так и застыла – словно ее трансфигурировали в камень. С того места, где он стоял, Северус не видел ее лица, но ему определенно не нравилось, как глаза Блэка и Поттера перебегали с него на Лили; за тридцать восемь прожитых лет он четко научился различать, когда назревает пиздец.
- Эванс? - удивился Поттер, и одновременно с ним Блэк сказал, жестко сощурившись:
- Какого хера, Лунатик! Это что еще за хуйня?
Северус хотел ответить чем-нибудь саркастичным и уничижительным, чтобы скрутить их в бараний рог, но у него отнялся язык. А если бы не отнялся – с него могло бы сорваться разве что проклятие Кипящей крови. О, какое бы это было наслаждение – он позволил себе мимолетную фантазию, на задворках сознания промелькнуло, как хлынет у них из пор вскипевшая кровь… но в жизнь воплощать ее было нельзя, иначе он потерял бы Лили во второй раз. Может, она и смогла ему многое простить – как именно, Северус слабо себе представлял, и даже сомневался в этом – но делать глупости он определенно не собирался.
- Мы просто разговаривали, - произнес Люпин. Он говорил рассудительно – смутное эхо того взрослого мужчины, которого запомнил Северус – но было в его голосе что-то такое смиренное, от чего его хотелось пнуть по коленным чашечкам. Нет, не Аконитового зелья недоставало этому бесхребетнику…