Ханский ярлык

Начав гладить ласково головку дочери, нечаянно коснулась лица её, ощутила — мокро от слёз под ладонью.
   — Что ты, милая, не надо, дитятко. Скоро приедет Александр Дмитриевич твой, увезёт тебя в Переяславль, там обвенчаетесь в Святом Спасе и заживёте весело и счастливо. Не печалься, Ефросиньюшка.
Утешала дочь княгиня, а сердце не на месте было, томилось отчего-то, тревожилось, словно предчувствуя нехорошее.
И не обмануло ретивое. Осенью уж, когда дожди начались и с дерев лист осыпался, прискакал из Переяславля гонец с чёрной вестью: «Александр Дмитриевич, будучи в Орде, заболел сильно и помер. Великий князь Дмитрий Александрович велел княжне Ефросинье передать, дабы была вольна от слова, данного ему, и поступала так, как ей сердце и Бог подскажет».
Для всей семьи княжьей, да и челяди это было громом с ясного неба. Многие думали, что княжна заплачет, заголосит по жениху. Прислушивались, взглядывали на окна её светёлки.
Но там тихо было. Хотя княжна запёрлась у себя и никого не пускала. И плакала и печалилась, но не столько о женихе, сколько о судьбе своей: кого любила — того не дали, кого ждала — тот умер вдруг.
А вдруг ли? А не наказание ли ей от Бога, что сердцем изменяла суженому-ряженому? Рядилась с княжичем жить, а сама на другого смотрела. Завидовала.
Ефросинья падала ниц перед иконой Божией Матери, молила истово:
   — Прости меня, Богоматерь, за прегрешения мои, за мысли мои корыстные, за взгляды мои завидущие, за слова мои, всем обидные. Прости.
Била поклоны низкие, лила слёзы обильные. И Богоматерь смотрела на княжну сочувственно, словно что-то сказать хотела.
И сказала. Но уже во сне горячечном услышала княжна ласковое слово, с Неба идущее:
   — Не печалься, милое дитя, стань невестой сыну моему.
   — А можно? — спросила Ефросинья, и вдруг на сердце ей стало легко и благостно: «Да, да, я стану невестой Христа. Я дева непорочная. Христос примет меня».
И когда днём княгиня появилась у дочери, она молвила ей тихо, смиренно:
   — Мама, я ухожу в монастырь.
   — Как?! — воскликнула поражённая Ксения Юрьевна. — Почему?
   — Меня позвала Божия Матерь, я хочу послужить Христу.
Ефросинья не плакала, говорила отрешённо. Теперь заплакала княгиня, хорошо понимала она дочь и не смела перечить слову Божьей Матери.
Через два дня княжну Ефросинью Ярославну увезли в девичий монастырь, что стоял в излучине реки Тьмаки. Увозили на той самой коле, которую ладили для отправки её в Переяславль на венчание.
Вскоре её постригли в монахини под именем Елены. Для матери и брата она была потеряна навсегда.
  
2. ПЕРВОЕ СТОЛКНОВЕНИЕ
 
В Тверь приехали два новгородца — Данила Писарь и Беек. Кони их были стомлены неблизким переходом. Явились к Михаилу, едва выпив по ковшу воды.
   — Михаил Ярославич, великий князь Дмитрий на тебя рать собрал, — сказал Данила. — Мы приехали предупредить тебя.
   — Где он сейчас?
   — Идёт на Кашин с новгородцами.
   — Почему именно на Кашин?
   — Туда он велел привести полк ростовского князя Дмитрия Борисовича [115]. А уж с ним идти на тебя.
Михаил взглянул на пестуна, стоявшего у окна.
   — С чего это он вздумал на нас, Александр Маркович?
   — Это его спросить надо. Может, ещё Святослав в чём ему не угодил, на тебе взыскать хочет. А может, погрозить, чтоб не забывали, кто он есть.
Новгородцев пригласили за стол вместе с князем пообедать. Гостям Михаил велел подать хмельного мёду в корчаге, сам пил сыту.
   — Что вас подвигло меня предупредить? — спросил Михаил. — Не Дмитрий же вас послал.
   — Нет. Дмитрий не знает, что мы к тебе отъехали. А подвигла нас благодарность за родителей наших, — сказал Беек. — Когда твой отец, князь Ярослав, княжил в Новгороде, он моего отца на вече защитил от клеветы. Отец, помирая, наказал мне, чтоб я при любых обстоятельствах всегда сторону Твери держал.
   — А моему родителю Ярослав Ярославич пособил строиться после пожара, денег дал, — молвил Данила Писарь. — Такое не забывается, Михаил Ярославич, друг-то в беде познаётся. А ныне беда в твои ворота стучится. Вот мы и решили с Веском хоть предупредить тебя. Ты ещё молод, а Дмитрий зубы на которах [116] съел. И Кашин для сбора он не случайно избрал, там близко его Переяславль, Ростов, Углич. Раз уговорил ростовского князя Дмитрия Борисовича, то надеется, что тот приведёт и брата своего угличского князя Константина Борисовича [117].
   — Надо послать в Москву к князю Даниле, — посоветовал Александр Маркович. — Он при Святославе всегда нашу сторону держал.
   — Езжай к нему сам, Александр Маркович, а? А я займусь дружиной.
   — Хорошо.
Отпустив новгородцев, Михаил Ярославич стал срочно вооружать своих ратников. В кузницах с утра до вечера звенели наковальни, ковали оружие — наконечники для копий и стрел. Визжали точильные камни, изостривая мечи и сабли.
Перед выступлением в поход Ксения Юрьевна призвала к себе сына.
   — Мишенька, постарайся всё миром уладить. Бери пример со Святослава.
   — Но не я ж начал-то, мама.
   — Всё равно. В прошлом годе из-за неурожая сколько людей перемерло. Что ж остальных-то на смерть посылать? Помирись с Дмитрием, не задирай его. Он старше, ты моложе, предложь мир ты.
   — Но он не один, с ним ещё князь ростовский Дмитрий Борисович.
   — Вот и он много тебя старше. И ему кланяйся с миром, тем более что Кашин в его уделе, какой ему интерес, если, ратоборствуя, сожжёте этот город.
Тверской полк остановился, не доходя до Кашина три поприща. Михаил Ярославич отправил вперёд лазутчиков, велел ратникам разбивать лагерь. Княжий шатёр ставил Сысой с помощью трёх гридей.
Московский полк под началом князя Данилы Александровича подошёл на следующий день. Увидев тверского князя, Данила не удержался от восклицания:
   — Ба-а, кого я вижу! Давно ль под стол пешком ходил, и вот уж муж ныне.
Самолюбие юного князя было несколько уязвлено этим, но он вида не подал, отвечал в том же духе:
   — Но и ты ж не молод, князь Данила. Был безус, безбород, а ныне...
   — Да, брат, — согласился тот. — У меня уж два сына, Юрий да Иван, жду третьего [118].
   — А если дочь? — усмехнулся Михаил.
   — Ну что ж, пусть дочь. А ты-то когда на свадьбу пригласишь?
   — Приглашу, Данила Александрович. Ещё невесту найти надо.
   — Этого товару вон у ростовского князя довольно.
   — У Дмитрия Борисовича?
   — Ну да.
   — Надо сперва помириться.
   — Оно бы неплохо, — вздохнул князь Данила. — Да братец Дмитрий, видно, зол ныне. От Андрея бегал как заяц, а на нас ныне выспаться хочет. Небось на Городец не пошёл.
   — Но он же с Андреем вроде помирился? Да и в Городце у Андрея татары ещё есть.
   — С Андреем-то помирился, надолго ли только... А на нас озлился, что его против Андрея не поддерживали ранее.
   — И всё-таки надо попробовать уговориться, Данила Александрович, чай, все мы христиане и одного корня дети.
   — Ну что ж, давай будем пересылаться. У тебя есть кто надёжный?
   — Александр Маркович чем плох?
   — Ну ладно, давай его. Он у меня был как-то, муж видный, серьёзный.
Отправили в Кашин Александра Марковича с поклоном великому князю и с предложением встретиться в поле меж полками.
   — Обязательно упроси, — наказал Михаил пестуну, — если вдруг упрётся.
Посланец воротился уже к вечеру, когда ратники ужинали, ели походную кашу.
   — Кое-как уговорил, — сказал он, слезая с коня. — Если б не ростовский князь, он бы, наверное, не согласился. Одно твердит: хочу с ними копьё в чистом поле преломить.