Реабилитация. Путь к выздоровлению (ЛП)

— У меня идея, — внезапно говорит Сэт. — Как насчет того, что я пропущу свой первый урок, и мы сходим что-нибудь перекусить?
Я ищу любую отговорку, чтобы не пойти с Сэтом. Необходимо подключить телефон. Надо позвонить Розе. Что еще было в моем списке?
— Выйдем на третьей Авеню. Там рядом одно из моих любимых мест. Что скажешь, Дженезис Джонсон?
Я не знаю. Я не знаю. Я не знаю. Часть меня уже в его настоящем, но другая часть хочет просто двигаться вперед, идти домой, продолжать свой план.
— Не отвечай. Нам еще предстоит путешествие, чтобы пересечь реку между Бруклином и Манхэттеном, — говорит он. — Это под водой. Но не волнуйся, ты сможешь дышать.
Я могу дышать, но прежде чем выдохнуть, автоматический голос сообщает, что мы добрались до первой Авеню. Мы приближаемся. Я наблюдаю, как позади наших отражений вспышкой пролетает свет.
Еще одна остановка до принятия решения. Нет времени взвешивать плюсы и минусы. Нет времени противопоставить одно другому. Мне просто не следует идти. Я могу остаться в этом поезде и доехать до восьмой Авеню, чтобы добраться до автовокзала. Разве у меня нет дел?
Затем голос из динамиков объявляет:
— Третья Авеню. Следующая остановка — Юнион-сквер.
Приехали.
Я встаю.
Сэт выходит.
Раздается другой, более официальный голос:
— Осторожно, двери закрываются.
Я все еще остаюсь в вагоне.
Звенит предупреждающий звонок, и двери начинают закрываться.
Сэт смотрит на меня. Выражение его лица не меняется. Я пытаюсь найти в нем поддержку, или досаду, или что-то еще, что могло бы сдвинуть меня в каком-либо направлении, но он оставил меня здесь, на краю, чтобы я приняла свое собственное решение. Двери закрываются буквально перед моим лицом.
Но в последнюю секунду я проскакиваю, и они захлопываются за моей спиной. Я слышу визг поезда, и Вселенная вращается перед моими глазами. Я моргаю, и вижу Сэта с поднятой рукой.
— Что надо, — говорит он, все еще держа руку в воздухе. — Давай, не оставляй меня зависнуть здесь.
О, дай пять. Я прижимаю свою руку к его и какое-то время держу ее там. Он хватает меня за руку и ведет по лестнице вверх, в город.
Мы двигаемся по улицам Восточной деревни. Сегодня необычно теплый день для зимы. Нам все еще нужны наши пальто и шарфы, но солнце яркое. Пешком мы доходим до площади Сан-Марко, где тротуары загромождены очками в яркой оправе и боа из перьев, полосатыми чулками и цепочками для бумажников. Мы проходим место, которое называется «Клуб поэзии Боуэри», и я представляю Делайлу у микрофона, зигзагообразно пробивающую свой путь в сердца зрителей.
— Ты уверен, что тебе не нужно идти на занятия?
— Не беспокойся об этом. А разве ты сама, юная леди, не должны быть сейчас в школе?
— Это длинная история.
Мы недалеко от Центра Планирования Семьи. Думаю, где-то в полумиле. А может меньше. Столько всего может произойти в промежутке длиной в три дня. Мир может покачнуться и остановиться, а затем, по-видимому, начать вращаться в другом направлении.
— Тебе нравится лапша?
Честно говоря, единственная лапша, которую я когда-либо ела, была сушеная лапша быстрого приготовления в упаковке с пакетиком специй в фольге, но почему-то мне кажется, что это не совсем то, что Сэт имеет в виду.
— Наверное.
— Нет лучшего времени для лапши, чем зимний день. Особенно после ночной пьянки. Поверь мне.
Он открывает дверь передо мной. Мы погружаемся в кафе на первом этаже здания с запотевшими окнами и занимаем два места у стойки. Стены тоже запотели и шелушатся белой краской. Одна стена покрыта открытками с легкими повреждениями различного уровня. Они отовсюду: от Кентукки до Таити. Мое лицо мгновенно наполняется теплом. Нет никакой музыки. Кроме нас, за столиком в углу, сидит еще один человек.
Сэт заказывает нам две чаши пасты мисо и чайник чая. Он опирается локтями на стойку и наклоняется вбок, чтобы посмотреть мне в лицо. Я смотрю прямо на поваров на кухне.
— Итак, — говорит он, — расскажи мне все.
— Все?
— Все.
— Что ты хочешь знать?
— Я уже говорил тебе. Все!
«Все» — это больше, чем я могу сейчас переварить.
— Если хочешь, можешь начать с длинной истории о том, почему ты сегодня не в школе.
— Краткий ответ? Меня отстранили.
— О, вау! Плохая девочка. Неудивительно, что ты мне нравишься.
Я ему нравлюсь? Это не очень хорошо. Кто-то на кухне звенит в колокольчик. Я смотрю, как наш официант несет дымящуюся пиалу человеку в углу, который разгадывает кроссворд в газете. Он засовывает ручку за ухо и складывает газету.
— Хотя, на самом деле, я не такая.
— Я знаю. Я знаю. Тогда почему тебя отстранили?
История, которая приводит к тому, что меня отстранили, колет язык, но у меня не было возможности осмыслить порядок событий. Что я здесь делаю, обедая с другим парнем? Что я здесь делаю, когда мне так много нужно выяснить?
— Мы можем поговорить о чем-то другом?
— Как угодно, — говорит он и расстегивает свою толстовку. Чем дольше мы сидим, тем теплее нам становится. — О чем ты сейчас думаешь?
— Я думаю о том, что не знаю, как сюда попала.
— Это просто. Поездом, на метро.
— Ты понимаешь, о чем я.
Когда он улыбается, у него во рту видна пища.
— Мои родители жили в этом районе.
— Где?
Я не отвечаю. Мне бы хотелось больше знать об их жизни здесь. Знаю, что у них была квартира на Ист-Севен и Авеню Д., и что им нужно было подняться на три пролета, чтобы попасть туда. Также знаю, что они покрыли потолок мерцающими огнями, а одна стена была окрашена, как корова. Там не так много фотографий. Просто множество историй.
— Мой отец писал пьесы.
— Тогда это в твоей крови.
— Думаю, так и есть.
Я пытаюсь игнорировать чувство, что мой отец сейчас наблюдает за мной, потому что это кажется таким банальным, но да, похоже, что это так. Будто он послал проводника, чтобы привести меня сюда, в то место, где однажды папа нашел вдохновение. Иногда я его чувствую. Его дух. Никогда не говорила об этом Питеру. И никому об этом не рассказывала.
Но потом я смотрю на Сэта, он просто парень. Только и всего. Незнакомец, правда. Может, он здесь, чтобы и отвести меня куда-нибудь, но он не послан из других миров.
— Я не играла с тех пор, как он умер.
— О, я сожалею.
Я складываю руки на коленях.
— Как он умер?
Я давно не сталкивалась с этим выбором — говорить правду или историю. В моем мире все уже знают, как он умер (спасибо, Ванесса!), но это первый случай, когда на этот перекресток попал незнакомец. Его глаза внимательно смотрят на меня.
— Героин.
— Ого.
— Да.
Мы позволяем этим словам поселиться между нами. Официант ставит две чаши лапши на стойку. В миске плавают кусочки свинины и половинка яйца всмятку, а также зеленый лук и зерна кукурузы. Сэт не притрагивается к своему блюду. Он ждет, когда я продолжу.
— Я перестала играть в театре, потому что не хотела смотреть в зал и не видеть там его.
— А чем ты занялась вместо этого?
— Наверное, влюбилась.
Я опускаю ложку в миску, и содержимое вращается по кругу. Наполняю прибор бульоном и отпиваю теплую соленую жидкость.
— Ты все еще влюблена?
— Не думаю.
Сэт открывает свой комплект палочек для еды, протирает их и берет сначала половину яйца.
— Ты когда-нибудь был влюблен? — спрашиваю я его.
Он кладет палочки на край миски.
— Да, был.
— У тебя когда-нибудь было разбито сердце?
— Полностью раздавлен.
Мы останавливаемся и снова смотрим друг на друга. Так легко открыться ему, и я не понимаю, почему.
— Итак, — говорит он, — твое сердце разбито?
— Думаю, да.
— И оно заживет через три недели?
— Три недели? О. Ну, часть меня заживет.
— Окей.
Я решаю попробовать сейчас лапшу, хотя для этого и нет изящного метода. Мне удается откусить кусочек с палочек до того, как остальное соскальзывает обратно в миску и обрызгивает нас обоих. Он смеется и просит у официанта вилки.