Татуировка герцога

— Вы хотите сказать, что я властный, деспотичный и что у меня тяжелый нрав?
— Да, ваша светлость, — ответила она с самодовольной ухмылкой.
— Так я и думал. — Похожая усмешка растянула его губы.
Он наблюдал, как Элиза решительно пересекла комнату и остановилась. Ящиков и коробок много. На одних есть этикетка «Насекомые», на других — нет.
Она колебалась. Он — тоже.
Два желания боролись в нем: прекратить эту нелепую сцену и указать ей ящики или подождать и убедиться, что она — шпион «Лондон уикли», поскольку сообразит, какие ящики нужны. Это просто глупо. Она чудесная, соблазнительная девушка, и какие у него основания подозревать эту безграмотную красавицу в таком вероломстве?
Вздохнув, он сказал:
— Вот те, наверху, слева.
Пока она передвигала ящики, он собирал бумагу и перья, и неловкий момент прошел. И все же Уиклифф в ней сомневался и потому неловко себя чувствовал, в глубине души подозревая ее в предательстве.
Властные герцогские манеры должны помочь ему скрыть этот неприятный осадок.
— Начинайте распаковывать ящики. Там много стеклянных емкостей. Не вздумайте что-нибудь разбить.
— У меня есть опыт уборки разбитого стекла, ваша светлость.
Просто восхитительно, как спокойно она говорит подобное. Тем не менее, он окинул ее изумленным взглядом, изобразив шок: как она смеет напоминать ему о встрече бутылки виски со стеной?
Если она шпионит за ним, тогда она держалась бы за свою работу, не отлучалась бы без всяких объяснений, рискуя быть уволенной, не разговаривала бы с хозяином так вольно и дерзко. Эта логика рассуждений удовлетворила его.
— Я могу передать вам кой-какой опыт обращения с некоторыми вещами, но не с этими, которые я вез через полмира.
Уиклифф стоял рядом с Элизой, надзирая за тем, как склянки из ящика перекочевывают на стол, словно его близость и властность могли обеспечить его сокровищам безопасность, хотя прекрасно сознавал, что делал это больше для того, чтобы вывести ее из себя. Она уверенная. Очень уверенная. Восхитительно.
— Вы действительно везли их с другого края света, почему? — спросила Элиза.
— Вопреки расхожему мнению я в путешествиях не распутничал. Мне нравится наблюдать чужую культуру в естественных условиях и погружаться в нее.
— Как с татуировкой?
— Да. Это наглядный и болезненный пример. Но тогда я даже не подозревал, что англичане самые высокомерные существа на свете. Однако не смейте это никому повторять, не то меня лишат титула и казнят за государственную измену.
— Да, ваша светлость.
Он был готов поставить свой дом в заклад, что увидит эти слова в субботнем выпуске «Лондон уйкли».
— Перестаньте это повторять. Я велел вам называть меня Себастьяном, когда мы одни.
— Это фамильное имя? — спросила она.
— Конечно, меня назвали в честь предыдущего герцога, а его — в честь его предшественника, и так далее. А вас? — спросит Уиклифф. В путешествиях он узнал, что имя может рассказать о многом.
— А меня отец назвал в честь Элизы Хейвуд. Она писала романы и издавала газету. Мой отец — драматург.
— Значит, вы бываете в театре?
Как приятно, работая бок о бок, свободно разговаривать. Но как опасно все лучше, все глубже узнавать эту женщину. Черт возьми, скоро он будет видеть в горничной личность — с надеждами, мечтами, чувствами и, не дай Бог, без оглядки влюбится в нее.
«Горничная, — твердил он себе. — Горничная! Горничная!»
Чтобы отвлечься от неприятных мыслей, Уиклифф сосредоточился на деле. Он не накинется на нее здесь и сейчас — можно повредить драгоценные экспонаты.
— Когда могу, но не часто, — ответила Элиза.
Напоминание о ее положении горничной неловко повисло в воздухе. Вот почему с прислугой повесничают или бранят ее, но не пытаются вовлечь в разговор. Но ему нравится разговаривать с Элизой! Совсем не то, что с Алтеей, общение с которой вызывало такое ощущение, будто ходишь по горячим углям. И не так, как с другими женщинами, без умолку тараторившими ни о чем.
— Театр — это единственное, чего мне недоставало за границей, — сказал Уиклифф. — Хотя истории, рассказанные у костра в саванне, не менее захватывающие. — Он скучал по этим рассказам о местных богах и богинях, мифическим объяснениям природных феноменов или исторических битв.
Элиза взглянула на него с застенчивой улыбкой, и что-то дрогнуло в его сердце.
— Все склянки распакованы, — сообщила она.
Перед ними выстроилась армия насекомых. Перо и бумага.
— Вы умеете писать? — Ему все еще нужно было проверить ее. Нужно, потому что он вполне мог испытывать к ней сильное эмоциональное влечение. Кто-то даже назвал бы это любовью. Кто-то, но не он.
Элиза снова заколебалась, и ему хотелось стукнуть самого себя. Конечно, она не умеет ни читать, ни писать. Когда ему доводилось проводить такую проверку в прошлом, большая часть дочек аристократов едва могла написать свое имя на визитных карточках. А тут он вообразил, что девушка из низших классов в 1825 году пишет для газеты. Это просто смешно.
— Извините за идиотский и бестактный вопрос. Просто подавайте мне банки и рассказывайте, что в них, я буду их описывать, а потом они снова отправятся в ящик, до выставки, которую я хочу организовать. Если моя репутация не отпугнет всех.
Они работали в приятном неспешном ритме. Элиза брала склянку, рассказывала о ее содержимом — голубые крылья с радужным переливом, яркие коричневые прожилки, — и Уиклиффу стало понятно, что она выросла в театре. Она умеет обращаться со словами. Он записывал все.
Их руки соприкасались, когда она подавала ему банки. Это не были ухоженные, нежные руки леди. Черт, у него руки тоже грубые. Они оба работали — и он, и Элиза. Хорошо бы у нее не было другой работы, кроме как составлять с ним каталог насекомых. Но тогда он должен сделать ее своей любовницей...
И есть проблема... В чем? Прежде всего, у него нет средств. И это снова напомнило ему о письме леди Алтеи. Вот уж не ко времени. Нужно съездить к ней с визитом и поставить в этом деле точку.
— Это последние, — сказал Уиклифф, когда они покончили с партией. Работа в ее обществе шла быстро и приятно. — Вы хороший помощник.
— Спасибо, ваша светлость, — дерзко ответила Элиза.
Она взглянула на него, ее глаза искрились, как спокойное море под солнцем. Сердце у него сжалось. На миг перехватило дыхание.
— Что я вам говорил о «вашей светлости»?.. — Его притворное ворчание сменилось улыбкой и закончилось поцелуем.
Он застал ее врасплох, Элиза еще улыбалась, когда его губы коснулись ее рта. Через какой-то миг она с такой же силой ответила на его страсть. И в это волшебное мгновение все стало неколебимо правильным.
И слава богам, одна секунда перетекала в другую. Поцелуй стал глубже. Ее язык сплетался с его языком в умопомрачающей комбинации невинности и откровенной страсти. Уиклифф взял ее лицо в свои ладони. Щеки ее горели.
Пальцы Элизы пробежали по его волосам. Сердце у него застучало сильно и гулко, как туземный барабан. Он целовал ее, смакуя сладкий вкус ее губ. И не смог бы остановиться, даже если бы от этого зависела его жизнь.
Он хотел изучить ее, узнать о ней больше. Его руки медленно скользнули к ее груди. Элиза ахнула и прогнулась. Проказница. Его пах напрягся, и он сократил последнее крошечное расстояние между ними.
— Себастьян, — прошептала она.
— Ммм...
Это абсолютная необходимость — почувствовать теплую нагую кожу ее груди. Он хотел взять ее в рот и расточать ласки, пока Элиза не задохнется от наслаждения. Именно это он и сделал.
— Себастьян... — срывающимся шепотом выдохнула Элиза.
Его губы сомкнулись на ее губах. Уиклифф смутно сознавал, что она пытается что-то ему сказать. Но говорить означало прервать поцелуй, а сейчас это было подобно смерти. Потом ее руки скользнули под его рубашку, легкие ладони легли на его торс.
Если это маленькое прикосновение доставило ему такое удовольствие, что случилось бы, окажись они оба обнаженными? В этот миг он желал близости с ней больше всего на свете. Больше, чем Тимбукту.