Не случится никогда? (СИ)
— А, я понял — папа ждет нового ребеночка? Нам в садике рассказывал воспитатель Алекс, откуда дети берутся! Про тошноту тоже рассказывал, и про головокружения! Ой, как здорово! У нас братик будет! — И альфенок радостно захлопал в ладошки и подпрыгнул на табуретке упругой, откормленной попенкой.
Воистину, устами младенца только что громко проглоголила истина. Даже пятилетка сделал верные выводы, сложив в уме один плюс один. Лишь Иви отмахивается от очевидного. Упрямец.
Силой, силой к оменологу. Выбора нет. Отправить детей в садик, супруга на плечо, и вперед, к анализам. Достало.
А сейчас выгулять сыновей на свежем воздухе, искупать, почитать им вслух после ужина сказку и укладываться по кроваткам.
Утром Ваня вставать не хотел и уперся, завернулся в одеяло наподобие гусеницы. Саня знал — омега полночи провел в туалете над унитазом, поэтому и не выспался, и слаб был, как ребенок. Собрать его, легкотелого, вместе с одеялом и на руках отнести в машину не составило труда.
— Куда едем-то? — спросил бедняга, покоряясь судьбе, с сиденья, прикрывая ладонью рот — опять мучился тошнотой.
Саня мрачно хлопнул дверцей, отрезая любимого от гомона улицы, и полез за руль.
— На сохранение, вестимо, — ответил, немного подумав. — Тебе капельница нужна, срочно, и больница — пока второго моего ребенка не сгубил и сам не помер.
Ваня промолчал, но покивал, соглашаясь. Не хотел на тот свет, факт. Признал, подвиг, необходимость врачебного вмешательства. Ну, почему ему обязательно надо довести себя до состояния свободного падения? По-хорошему нельзя?
Или так боится обрести нежданное, уже считающееся безнадежным счастье, что готов потерять? Возможно вполне. Ведь и Саня поверил отнюдь не сразу, приглядывался, принюхивался довольно долго. Сначала вообще думал, кусок кретина, из-за изменившегося запаха — у Иви любовник появился, ревновал. Два месяца взяло сообразить…
— Мы едем или нет? — Ваня завозился, устраиваясь поудобнее.
Альфач вздрогнул, очнулся и потянулся к зажиганию.
«Кстати, о детях. Из больницы не забыть набрать Макса или его мужа, и попросить их забрать из сада Диму с Симой. Обязательно, в памяти поставить жирную галочку».
====== Часть 15 ======
Кто вообще сказал, что лежать в больнице на сохранении весело? Скукотища. Вставать можно только в туалет и помыться, медбратья будят с утра пораньше, грязно домогаясь с анализами и давлением, по телику крутят бесконечные глупые, будто под копирку снятые, шоу, родственников пускают строго в определенные часы, днем, и при входе на отделение напяливают на них, пугая микробами, халаты и бахилы, вокруг, по койкам, зевают такие же, как ты, пузатые омеги в пижамах, а еще всех ежедневно взвешивают, загоняя к весам строем, как коров.
Но. Внутри растет и толкается ножками малыш, уже не чаянный подарок небес. Его едва начавшаяся и готовая оборваться в любую минуту жизнь стоит скуки, боли от уколов и терпения к врачам, медбратьям и санитарам, честно делающим свою нелегкую работу и всегда стойко улыбчивым, насколько бы они не устали.
Просто лежать, поглаживать округляющийся животик, есть по расписанию и принимать лекарства. А еще — думать о хорошем. Представлять себе ребеночка, каким он будет. Разговаривать с ним, мысленно и вслух. Просить не очень сильно долбать пятками посреди ночи, выплясывая джигу, едва начинаешь засыпать…
Ну, вот, снова здорово: бум, бум, бум. Заскакал. А Ваня так замечательно задремывал…
— Уважаемые беременные, всем добрый вечер! Давление измерять будем?
Это медбрат Слава, холостой, средних лет, лысоватый бета, он, точняк, можно даже не глядеть.
Омега-Лекс говорит: «Привет, пузанчики, давление приехало». Парень пока бездетен, недавно повторно вышел замуж и страдает приступами многообещающей тошноты.
Омега-Ник оповещает о своем появлении простым: «Здравствуйте, процедуры». Ему лет сорок, он папа-одиночка, не красавец и не урод, русоволос, слегка близорук и сутул и всегда выглядит невыспавшимся, ибо берет много смен — копит подросшему сыну-альфе на универ.
Омега-Женя, серьезный женатик, и трое сыновей-школьников, просто стучится в дверь, прося разрешения войти, буркает «здрасти» и потом молчит, лишь лучезарно лыбится. Женя на сносях двойней, у него отекают и болят ноги, он ходит, переваливаясь по-утиному, и при любой возможности присаживается на стулья передохнуть.
Омежка-Валечка, совсем юное, едва окончившее медучилище, худенькое, мелкое, очаровательное недоразумение в коротких каштановых кудряшках, курносое и конопатое, с виду неуклюжее, ввинчивается в дверь, приоткрытую чуть ли не щелкой, попенкой вперед, вкатывает следом аппарат на колесиках и звонко оповещает: «Давление, люди, пожалуйста»!
Другое дело врачи. Те — категория медперсонала, заслуживающая отдельного внимания.
Во-первых, есть Власин А.С. Его все называют только «доктор Власин», имя с отчеством и личная жизнь для пациентов — тайна, ничего, кроме фамилии и инициалов. Он — заведующий отделением, серьезный, немолодой уже омега, некрасивый, седой и очень полный. Передвигается, при своих габаритах, весьма шустро, будто перекатывается. Неразговорчив, общается лишь в своем кабинете и по крайней нужде. Ррррр, Ваня его невзлюбил.
Во-вторых, есть Антон Юрьич. Более чем приятный альфач, лет эдак тридцати пяти, высокий блондин с вечно подернутыми печальной дымкой, ярко-голубыми глазами. Завалит в палату, пощупает живот, поводит по нему стетоскопом, слушая сердечко плода, проверит ноги на предмет отеков, потом покажет, довольный, язык и расскажет анекдот. А уходя, оставит на тумбочке пару конфет на палочках, для Симы и Димы. Помнит — «сохраняющегося» Ваню каждый день двое детей-детсадовцев навещают, и по-своему выражает сочувствие папе, вынужденному оставить дом и семью на несколько долгих месяцев. Иногда вместо конфет он приносит по паре персиков или груш в мешочке, или две маленькие яркие машинки.
Короче, душка Антон Юрьич. А еще про него бродят разные, непроверенные слухи, будто он — вдовец, потерявший в автокатастрофе супруга и двоих маленьких ребятишек.
В-третьих, доктор Виктор Ольвин, молодой совсем, бронзововолосый омега редкой красоты и изящества. Он работает в отделении недавно, месяца три-четыре. Ходит, высоко вздернув прямой, классический носик и гордо выпрямив идеальную, стройную спинку, на беременных фыркает и ругается по делу и не по делу. «Неровно дышит» к Антону Юрьичу, причем абсолютно уверен, что этого никто не замечает. Замечают, и обсуждают, все, кроме Антона Юрьича, тот слеп и глух, поглощенный какими-то собственными переживаниями. А возможно, просто не желает видеть — так проще, и обижать отказом не придется. Хотя, когда альфач думает, что на него не смотрят, периодами кидает в сторону рыжика страстные, огненные, раздевающие догола взгляды. Скорее всего, стесняется открыто проявлять внимание и ждет изменения у омеги запаха, предвестника наступающей течки.
Еще имеются санитары, дядя Вася и дядя Марк, пожилые, но шустрые омеги-пенсионеры, у обоих уже внуки. Те — добрейшие души, всех подряд «сохраняющихся» искренне жалеют. С санитарами приятно поболтать, пообсуждать детей и супружеские проблемы, они делятся рецептами вкусненьких новых блюд, на будущее…
Ваня поправил на животе мешающий повернуться, широкий пояс монитора пульса плода, покорно подал медбрату Славе руку. Бета обвил плечо беременного манжеткой, привычно велел «не разговаривайте», будто Ваня болтал сейчас, а не дремал с открытыми глазами, и ткнул в нужную кнопочку пальцем. Прибор погудел, манжетка надулась и сдулась, на мониторчике появились циферки.
«Норм, 125/68, пульс 72, тоже норм», — вяло приметил для себя пациент и, вернув манжетку, откинулся обратно на подушку, а Слава пошел к следующей койке и другому пациенту.
«Сейчас отмеряют, раздадут лекарства и позовут на ужин», — размышлял Ваня. Омега долеживал тридцать четвертую из необходимых до нормы тридцати шести недель и чувствовал себя совсем неплохо. Неуклонно приближающиеся роды, конечно, немного пугали, но врачи, вроде, обещали откесарить, не объясняя причин.