Сезон охоты на единорогов (СИ)

Я подошёл неторопливо, привычно держа руки так, чтобы и сомнения не оставалось, что не вооружён и в «карман» за чем-либо холодным или излишне горячим не полезу. Но Женька всё равно резко отложил рубанок и замер, внимательно следя за каждым моим движением. Это уже становилось оскорбительным – с Чудой меня на полчаса оставил наедине в доме, а теперь смотрит волком!
- Забор? – кивнул я на штакетину.
Женька на миг запнулся, явно не ожидая такого начала, но тут же взял себя в руки:
- Да, подправить надо…
И отвёл взгляд, смотря искоса. Плохой жест. Видимо, совсем я ему в печёнках сижу, если от взгляда воротит.
Я расслабленно привалился к стене сарая, не убирая из поля зрения Подобного рук. И кивнул:
- Доброе дело. Тут, смотрю, работы ещё непочатый край…
Ну? Пригласишь помочь? Или прямым текстом напрашиваться?
Жаня промолчал. Ладно, зайдём с другого края.
- Юрка, я смотрю, рисует, в основном. Надо, наверное, красок побольше докупить, а то всё истратит быстро.
Жаня дёрнул плечом, словно отгоняя назойливое жужжащее насекомое и коротко отозвался:
- Пока хватает.
То есть опять – «без тебя справимся, иди, куда шёл». Ну. Попробуем последний раз.
- Давно тут осели?
- Меньше недели, - отозвался он и снова взялся за рубанок – разговор закончен.
Ну, нет, Женька, со мной лучше так не шутить! Разговор начал не ты – не тебе и завершать. Тем более, что говоришь со страшим! Не знаю уж, какой у тебя олос, не знаю, какой статус, но мой возраст и опыт требуют почтения.
И я рискнул.
Шагнул и накрыл ладонью рубанок сверху, останавливая и прижимая к доске.
Сделать что-то Жаня не успел, даже не попытался. Только поднял ошалелый взгляд, резко темнеющий от ярости. Но в ответ агрессии не увидел.
- Давай я с этим довершу, – попросил я. - А тебе и так ведь дел навалом, правильно?
Он несколько мгновений стоял молча, сжав губы, чтобы не выпустить случайно гнев или оскорбление, а потом медленно кивнул, соглашаясь, и отнял ладонь от рубанка. Шагнул назад, не отрывая от меня взгляда. Ещё шаг. Ещё. И только отойдя на достаточно безопасное расстояние, где в один рывок я бы не успел его положить, выдохнул и отвёл глаза. Так и отошёл, напряжённый, словно до предела сжатая пружина. Только что-то в его взгляде, дёрнувшемся мне за спину, показалось странным. И, дождавшись, когда Жаня уйдёт за ветхий сарайчик, я резко обернулся.
А чего я, собственно, ещё ожидал?
Маленький вед стоял на крыльце невесомой тенью. Голые грязные ступни пылились на ветхом коврике входа, ладошки собраны в мелкие кулачки, а лицо напряжённое. И взгляд – непередаваемо тусклый взгляд, подобный мёртвой рыбине – взгляд веда, творящего свою ворожбу где-то на другом пласте реальности.
Я чуть замешкался, замялся, ещё соображая, а стоит ли выговаривать мальцу, что лезет в жизнь двух вполне самостоятельных тархов, отвлёкся на шаткую конструкцию верстака, будь он неладен, но миг спустя Чуда на крыльце уже не было.
И я махнул рукой. В самом деле – найдётся ещё время поговорить с Юркой и объяснить ему, насколько он неправ. И взрослые-то веды не лезут между двумя тархами, а уж мальцу совсем не дело вставать между нами. Даже, если дело его правильное.
Решил так, и на душе стало полегче. Вроде и не грызёт теперь где-то под рёбрами, не карябает чувство неудовлетворённости. И, встав на место Женьки, взялся за рубанок.
Хотя дерево старого инструмента выглядело убого, но лезвие, видимо, Жанька успел поправить – брало легко и уверенно. Рядом обнаружились и молоток, и гвозди. Только делай! Подправив одну досочку и поставив её на место на палисаднике в заборе, я взялся за следующую. Потом ещё, ещё.
Солнышко жарило прямой наводкой, безветренное небо на всю ширь и даль обжигало голубым светом, и распаренное трудом тело требовало свободы. Я сбросил рубашку, развесил сушиться на высокие кусты крапивы у сарая, и закатал штанины – сразу стало полегче. И продолжил – доска за доской.
Душа радовалась работе. Руки гладили сухое застарелое дерево, с любовью ощущая каждую трещинку, безошибочно, сразу чувствуя, куда и как вести лезвие. Каждый рывок бередил старую рану, вытаскивая боль с самого дна воспоминаний, куда загнал дурную память, пытаясь освободиться от невозможного груза. Да вот… не освободился…
Дарья была чудом в моей жизни. Ярким, словно комета. Пролетела, обожгла! И разбилась, изувечив мой мир. Две пули потребовалось людям тура Сергея, чтобы остановить её сердце. Две – дочери – в грудь и голову. И два десятка – ведомому, Сашке. Если бы я тогда не оставил их одних на те дурные пару дней – возможно, я тоже лежал бы рядом. Или нет. Как судьба бы легла. Но тогда, собрав под одной крышей людей, ради которых в моей жизни было всё, я был живым. Был человеком. И это не забыть. Вот так, исподволь, но это время вылезает из меня по крупице, по жесту, по чувству. В том, как легко и свободно движутся руки, прилаживая новую штакетину к забору, например.
Взгляд в спину ожог.
Я резко, как сидел на корточках перед забором, так и развернулся, не вставая. И молоток увереннее перехватил в ладони. И гвозди меж пальцами зажал, как нужно – дай замах и полетят в цель. А после и до «карманчика» доберусь, а у меня там есть что в заначке для души.
- Ой!
Загремели жестяные ведра, падая из рук. Покатились под горку мне под ноги.
Фея, испуганно подняв плечи, замерла на тропе меж домов. Видимо, шла за водой к ближайшей колонке, да вот тропка мимо меня и пролегла. А увидеть страшного, готового к обороне дома, тарха – то ещё зрелище для девичьего сердечка. Тем более, что сегодня уже виделись, да не в лучшее время.
Я опустил руки, бросая в траву оружие, и медленно поднялся. Не дай то Небо – убежит, сорвётся, не найдёшь потом.
Но девушка стояла, словно окаменевшая. Только взгляд испуганно метался.
Подойти? Так ещё больший страх вызову.
Я растянул губы в подобие улыбки и ткнул пальцем за спину, на дырку в оградке палисадничка, которую только что латал:
- А я тут забор… того…
И она сразу выдохнула, плечи опустились и, смущаясь своего страха, фея нервно рассмеялась.
- Ой, а я то, глупая, подумала нежить какая страшная… - и тут же снова от страха распахнула глаза, прикрывая ладошкой рот: - Ой! Не обижайтесь! Я не со зла! Просто дом давно нежилой стоит. Про него столько говорят страшного… Я не хотела вас обидеть!
Я усмехнулся. «Нежитью» уж меня точно не обидеть. Где-то даже родня. Но вслух сказал совсем другое:
- Знамо-дело! Чужой страшный мужик у пустого дома – плохая примета. Нежить – не нежить, но может кто и дурной быть – тут осторожность лишней не будет. Так что всё верно, барышня.
- Какая же я барышня? – смущённо засмеялась она. – Тоже скажите! Барышни-то за прилавком не работают, барышни по ресторанам сидят до на иномарках разъезжают! А я по простому – Вера я!
Фея смущённо зарделась, прижимая ладошки к груди. Туда, где под тонкой блузкой просматривался крестик. И тут же спохватилась:
- А вёдра-то, вёдра!
Я подхватил оба и неторопливо пошёл навстречу. Теперь уже можно.
Подошёл – шаг остался. И почувствовал её запах.
Каждый человек пахнет особо. Встречались такие в моей судьбе, что вдохнёшь – кровь на снегу. Были – молоко с мёдом. Герань и вино. Свежестираный холст и утреннее море. Да многие! Чуда, вот, пахнет одуванчиками и свежеструганным деревом. Женька – пеплом и полынью. А она… она пахла яблоками. И ещё чем-то неуловимым.
- А я Борислав. Проводить? Чтобы не было страшных нежитей?
Она снова смущённо закрылась ладошкой, но я видел – глаза смеялись.
Вёдра я отдавать, конечно, не стал. Если рядом есть мужчина – зачем девке таскать тяжести? Так вместе за водой и пошли. Шли молча, но аромат спелых яблок мягко обволакивал меня, говоря громче самого громкого крика – только не прикасаться! Не прикасаться! Иначе судьба ещё не раз посмеётся над тобой, тарх. Старый, одинокий тарх…