Их тайный гость (СИ)

Парень наклонил голову, отец Иоанн накрыл её епитрахилью, а потом ласково, совершенно по-отечески потрепал своё духовное чадо по волосам.
Арина, не отрываясь, смотрела на происходящее в храме и понимала, что прав, прав её драгоценный отец Серафим. Всякие священники есть, но большинство – искренние подвижники. И за непростым, требующим полной отдачи трудом такого настоящего священника она с восторгом наблюдала сейчас.
Вот направилась к батюшке старушка, такая древняя, что просто не понять, как до храма дошла. Небольшой путь в три метра до священника она шла бы очень долго. Но отец Иоанн все с той же ласковой и немного озорной улыбкой встретил её на полпути, подставил свой надёжный локоть и помог дойти до аналоя. Арина услышала:
- Вот молодец, Людмила Васильевна, что пришла. Не сдаёшься, не капризничаешь.
- Господь силы даёт, - тихонько прожурчала довольная старушка. А Арина поймала себя на том, что вместе с другими прихожанами улыбается, глядя на эту трогательную сцену.
Потом священник подозвал к себе девочку лет семи, едва ли не в первый раз пришедшую на исповедь. Чтобы ей было удобнее, батюшка сел на корточки, и маленькая исповедница что-то горячо зашептала ему на ухо. И её не менее внимательно и уважительно, чем взрослых, слушал немолодой отец Иоанн.
После подошёл к нему мальчишка-подросток, похоже, брат девочки. Заговорил с жаром о чём-то, очевидно, очень личном, заставляющем страдать или сомневаться. Долго, не прерывая, слушал его священник, потом сказал несколько слов. Мальчик покраснел так, что сзади было видно, как заполыхали его уши. Батюшка посмотрел на него испытующе, добро и озорно улыбнулся и снова негромко заговорил. Подросток, не отрываясь, смотрел на него, уши его постепенно приобретали первоначальный цвет. И Арина поняла, что отец Иоанн говорит тому что-то такое, что очень важно, очень правильно и понятно мальчику, и тот ловит каждое слово, боясь упустить хоть одно. Отходил он от священника всё с тем же счастливым видом, что и предыдущие исповедники.
Глядя на это, творящееся на её глазах Таинство, Арина вдруг поняла, как не правы были Венцеслав, она сама и другие, хулящие Церковь и священство. Сама она в юности в храмы не ходила, ничегошеньки о жизни православных не знала, но при этом огульно ругала их мир. А слушая отца Серафима, пыталась даже спорить с ним. С кем? Монахом, почти в одиночку восстанавливающим разрушенный храм? С подвижником, который спал всего по три-четыре часа в сутки, а все остальные, если не трудился в поте лица, то проводил в молитве? И он не гнал её, спорщицу, в три шеи, а жалел, слушал, помогал…
Арине стало так стыдно, что она тихонько заплакала. За локоть её аккуратно потрогала та самая молодая женщина, за исповедью которой она так внимательно наблюдала. Как называл её батюшка? Анютой? Да, точно. Анютой.
- Вы простите меня, ради Бога, - шёпотом попросила та, - я смотрю, вы хотите к батюшке подойти и не решаетесь?
Арина, которая и подумать боялась о том, чтобы подойти к священнику, вдруг кивнула, глотая набегавшие и набегавшие слёзы.
- Вы не бойтесь, подойдите. И вам легче станет. Вот увидите. У нас необыкновенный батюшка. К нему со всей Москвы едут. Мы вот с окраины сюда каждое воскресенье приезжаем. Подойдите. Обязательно. - сочувственно улыбнулась девушка, вложила в дрожащую ладонь Арины упаковку одноразовых платочков и хотела отойти.
Но Арина удержала её за руку.
- Простите, пожалуйста, но я даже не знаю, как исповедоваться. Давно на исповеди не была…
- А вы просто расскажите отцу Иоанну про это и про то, что ваша совесть вам подсказывает. И дальше он поможет.
Арина кивнула благодарно и принялась вытирать платочком слёзы, по-прежнему независимо от её воли льющиеся по щекам. Ей казалось, что все прихожане неодобрительно смотрят на неё. Но когда она быстро, украдкой осмотрелась, то увидела, что большинство из них погружены в свои мысли – готовятся к исповеди. А в глазах тех немногих, с кем встретилась взглядами, она с удивлением прочла только понимание и сострадание.
Из храма она вышла потрясённой. Отец Иоанн не только не посмеялся над ней, не только был бесконечно добр и терпелив, но и допустил до Причастия. Она пока совершенно не понимала ни хода церковной службы, ни того, какие Таинства творятся в старинных стенах, но всей душой чувствовала, что, наконец, после стольких лет, нашла свой дом, который так долго искала, да всё не там. Но нашла, нашла всё-таки.
Отец Иоанн на следующий же день приехал к ним, исповедовал, причастил и соборовал Надежду Фёдоровну. Потом они долго о чём-то говорили за закрытой дверью. Когда батюшка ушёл, Надежда Фёдоровна подозвала Арину и благодарно сжала её ладонь в своих больших, изуродованных артритом руках.
- Спасибо тебе, Аришенька, - улыбаясь, прошептала она. В глазах её стояли слёзы.
- Ну, что вы, Надежда Фёдоровна, это вам за всё спасибо, - попыталась запротестовать Арина.
- Тихо, тихо, - приложила палец к губам старушка, - не надо. Меня благодарить не за что. Вы с девочками подарили мне два года счастья. И ещё подарите, я уверена, радость отхода среди любящих людей.
- Надежда Фёдоровна! – Арина едва не заплакала. – Я вас прошу! Ну, куда вы торопитесь?
- Ничего себе – тороплюсь, - хмыкнула старушка, - скоро за девяносто перевалит, а ты говоришь, тороплюсь. Пора мне. И уже давно пора было, но я теперь поняла только, для чего Господь меня так долго здесь держал. Чтобы тебе было куда вернуться. А вот теперь я своё дело до конца довела. Ты на ногах крепко стоишь, девочки наши умницы, помогают тебе. Могу теперь и помирать. Замуж только тебя не выдала. Ну, с этим ты и без меня справишься, - лукаво посмотрела на неё Надежда Фёдоровна.
И Арина невольно улыбнулась. Если до прихода к ним в дом отца Иоанна ей всё казалось, что она делает что-то не то и не так, не понимает, что нужно её любимой Надежде Фёдоровне, то теперь, глядя на умиротворённое и даже счастливое лицо старушки, она была спокойна. Покой и тишина воцарились в их доме. И так же покойно и тихо покинула их Надежда Фёдоровна через три дня. Покинула, оставив всё своё имущество Арине и её дочерям.
Июль 2008 года
Константин
Оглушённый произошедшим Константин, совершенно не понимающий, как оценивать то, что он увидел на пожарище, и чувствуя себя героем какого-то плохого, с туманным и нелогичным сценарием фильма, причесал проснувшуюся Марту и принялся варить кашу. Девочка вертелась рядом и непрестанно щебетала, отвлекая Константина от мрачных и на редкость бестолковых мыслей.
Выглянув между делом в окно, она вдруг громко ахнула и, помолчав с полминуты, спросила:
- У нас что, был пожар?
- У нас был, а у вас, к счастью, - нет, - нашёл в себе силы улыбнуться Константин.
- А почему? Ты курил в постели?
- Я вообще не курю. А сегодня спал у вас. Ты что, забыла?
- Ага, забыла. А тогда почему?
- Не знаю, - соврал Константин. Он не мог рассказать своей маленькой трогательной соседке, что кто-то решил разделаться с ним, для чего и поджёг его новый дом, загодя подперев дверь ломиком. Чтобы он, Константин Соколан, остался в этом самом доме навсегда.
- Ты очень расстроен? Тебе жалко дом? – в голосе Марты, сосредоточенно всматривающейся в его лицо, прозвучало сожаление.
- Да так, не слишком, - на этот раз честно ответил он, - мне этот дом не очень подходил.
- А зачем же тогда ты его покупал?
- Сам не знаю. Место понравилось. И соседи, - Константин посмотрел на неё с интересом: оценит ли малышка шутку.
- Да, мы хорошие, - серьёзно ответила она, и, когда он уж совсем было решил, что иронии в его голосе девочка не услышала, Марта прыснула, с интересом исследователя глядя на его реакцию.
Каша заклокотала угрожающе, и Константин отвернулся к плите. Он помешивал овсянку и думал о своём.
- А ты кто? – вдруг спросила Марта настойчиво и очень громко, видимо, уже не в первый раз. Вероятно, он не сразу услышал её вопрос, вот она и повторяла его до тех пор, пока он не очнулся.