Последняя свобода

— Как кто?
— Кто наказывает? Ангел письма шлет или черт рогатый? Имейте в виду, господа: концовку романа я помню наизусть.
— За неминуемый успех! — Василий поднял полную рюмочку.
— Да ну их к лешему, мои успехи. За сына! С приездом, Коленька.
Все поддержали, с заметным облегчением и удовольствием переключаясь на «заграницу». Как там у них и будет ли так у нас. Не будет. Только правнучка во всеобщем оживлении не участвовала, отчужденная, равнодушная. Да выдавали золотые, как у кошки, глаза. Вот-вот выпустит коготки. Я понадеялся в душе, что красивый сын мой за два-то года завел себе другую, — с семейкой Прахова связываться опасно.
  
Глава 4
 
Тем не менее она пожелала «пожить у нас» — так выразился Коля, когда мы с ним остались одни. Где пожить? В мансарде (стало быть, с ним — дела серьезные). Ну что ж, как вам будет угодно.
Разговаривали мы вполголоса, хотя ее не было: ушла с Горностаевыми на озеро: у Гриши мания — ежевечерние омовения в любую погоду. А сейчас стояла теплынь, августовская звездная ночь сияла и благоухала свежим сеном, дальним дымком и медовым ароматом флоксов у терраски; мошки и мотыльки роем вились у красного фонарика под потолком. Я рассказывал о своих безуспешных поисках, словно оправдывался.
— Неужели нельзя объявить настоящий розыск?
— Нельзя. Ушла с документами, вещами… Я ведь… — я помолчал. — Знаешь, в день ее исчезновения я заявил ей, что нам лучше расстаться.
— Почему?
— Черт меня знает. Минута такая нашла.
— Ты знал, что святоша этот был ее любовником?
— И ты посмел промолчать!
— Донести?.. Ну, знаешь! Надеялся, что у вас все уладится.
Напряжение между нами возрастало.
— Я давно чувствовал: что-то не то. Ложь. Но про Юру не знал.
Говорил я сдержанно, как и сын, но чего мне это стоило! Гнев и гордость переходили в бешенство. «Не надо! — приказал сам себе. — Наверно, она мертва».
— Итак, ты промолчал.
— Я набил ему морду.
— Вот что, дорогой мой. Расскажи-ка все, что скрыл. Как сюда попала Мария?
— Сама напросилась.
— Ну понятно, чувства-с.
Он быстро, будто украдкой, взглянул на меня. Мы разом закурили — нечто редкостное, им же привезенное: сигареты в виде тоненьких коричневых сигарок.
В то лето Коля почти не бывал в Кукуевке: занимался «выездными» делами. В пятницу третьего августа столкнулся во дворе с Марией. «Когда отбываешь?». — «На той неделе». — «В Европу едой запасаешься?». — «Послезавтра у отца день рождения». — «Меня не хочешь пригласить? Теперь не скоро увидимся». — «Да пожалуйста». — «А твои не будут против?» — «Да ну!». Объяснил, куда ехать.
— Но она явилась сюда накануне, — заметил я.
Коля пожал плечами.
Утром в субботу приехала мать, и они уже вдвоем отправились по магазинам и на рынок. Вернулись в первом часу. Темноватое пространство площадки прорезал узкий тусклый луч из квартиры Праховых. И послышался то ли стон, то ли крик. Велев отнести сумки и готовиться к отъезду, Марго вошла к соседу.
— Мне он позвонил ровно в двенадцать, — вставил я задумчиво. — И попросил приехать. Сердечный приступ?
— Она сказала «ничего страшного», когда вернулась. Слегка сердце прихватило. Дала, мол, лекарство и позвонила бабе Маше.
— При тебе звонила?
— Нет, от Прахова.
— Сколько она у него пробыла?
— Не больше десяти минут.
— И вы потом не предупредили Марию?
— Я как-то не подумал.
— С тобой ясно: юный влюбленный.
— Не говори, о чем не знаешь.
— Ясно. Но Марго!
— Она решила, ничего страшного.
— Да ведь старик умер!
— Но не тогда же?
— Это неизвестно. В час никто не отвечал, и позже я не дозвонился, никакой бабы Маши не было… Впрочем, я тоже хорош: соседку не узнал.
— Вот это странно.
— Ну, я почти не бываю в Москве, тыщу лет не видел… Ладно, Бог с ней. Дальше.
В начале праздничного обеда (еще до чтения) Марго отлучилась в дом. Юра был у нее «на подхвате» — это я помню. А Аленьке приспичило скушать белый налив «прямо с дерева». Коля поплелся за яблоком и услышал с терраски тихий голос матери: «Да нет же, нет!» — «Ты обещала, — шептал верный ученик. — Завтра, как стемнеет. Пойдем на озеро, как тогда? Или в сад?» — «Не все ли равно, где умирать». — «Умирать?» — «От любви». — «Ты меня любишь?» — «Я люблю любовь. Вот что, Юра…»
Сын не выдержал и бросился в беседку.
О, я-то на собственной шкуре знал силу соблазна моей Маргариты — «моей Гретхен», как называл я ее в молодости. А сын в ту минуту повзрослел, конечно.
— И в понедельник ты остался?
— Да. Маме я сказал, что мы уезжаем в Москву. Но по дороге на станцию не сумел избавиться от Машки. «Машка»… забавно.
— Тоже крепкий орешек, а?
— Неужели ты ничего не понимаешь?
— Куда уж мне… извини.
— В общем, день мы провели в лесу, вечером в кино ходили, в пансионат. И вернулись, когда стемнело.
— Ты собирался устроить скандал?
— Да нет. Но я был в бешенстве.
— Узнаю родную кровь. Ну?
Окна спальни у нас выходят на фасад, вход в дом через терраску в задней стене. Горел ночник — смутный свет через портьеры цвета вишни. Значит, они там или он скоро подойдет. Мария поднялась в мансарду, Коля открыл ключом входную дверь и через прихожую прошел к спальне.
— В темноте?
— Фонарик на терраске включил.
— Хотел застать их врасплох?
— Просто не хотел видеть, особенно ее. Я рассчитывал выманить его из дома и отделать.
Тут у Коли соперников нет — многолетние занятия боксом.
— Постучался и сказал: «Мам, это я. Чего бы поесть?» Я думал, она ответит: то-то и то-то. А я скажу: «Мы у себя наверху поужинаем». И засел бы в саду. Ну, подождал, постучался и вошел. Сильно пахло пролитым вином. Я нагнулся машинально, чтобы поднять с пола бутылку и бокал, и уловил какое-то движение.
— Какое? Не понимаю.
— Я сам до сих пор не понимаю. Проползло, мелькнуло как будто что-то живое. И исчезло.
— Паук?
Коля усмехнулся.
— Если паук, то гигантских размеров. Что-то черное… словно взметнулось, прошелестев, знамя.
— Где?
— Где-то в глубине, у окон, я засек краем глаза. Это длилось доли секунды. Включил верхний свет, осмотрелся — ничего.
— Это-то какого черта ты от меня скрыл!
— Я надеялся… письмо пришло.
— Письмецо из ада.
— В общем, не хотел, чтоб между вами что-то пробежало.
— Проползло!
— Пап, я не верю в привидения.
— Ладно, разберемся. Окна ведь были занавешены?
— Ни единой щелочки — как ты застал. Я ничего не трогал, ни к чему не прикасался.
— Почему?
Мы пристально посмотрели друг на друга.
— Дверь была открыта?
— Приоткрыта. Как и входная. Я специально не закрыл, чтоб ориентироваться в прихожей.
— И что ты там увидел?
— Да ничего, по-моему, всё как обычно. Я оглянулся, когда в спальню входил.
— Если кто-то прятался в кабинете, в столовой или на кухне?
— А потом прополз в спальню?.. Ты же знаешь наши двери, а тут ни малейшего скрипа, ни шагов.
— Ты сказал «прошелестело».
— Да, тихий шелест, мгновенный. Ну, я осмотрел сад, потом побежал на озеро. Ты помнишь тот вечер?
— Да нет. Крепко принял за упокой Прахова.
— Темень кошмарная, тучи, настоящая буря, на рассвете жуткий ливень. Нигде ее не было, в общем, любовь не состоялась.
У них с Марией, должно быть, состоялась — прелестный рассвет в шуме и шепоте струй, смывших пыль, грязь и все следы.
— В среду я дождался его. У него в подъезде.
— Что он сказал?
— Не успел.
— Он тебя узнал?
— По идее нет. Было темно, и я надел на лицо черный чулок.
— Какой ты еще мальчик, Коля.
— Уже давно не мальчик.
— Мне, конечно, приятно, что ты так блюдешь несуществующую честь своей матери…
— Не надо, пап. С ней случилось что-то страшное.
— Или она на содержании у очередного…