За гранью тьмы (СИ)

Видения былого забредают в воспаленный разум, пробираются украдкой, рисуя картины под закрытыми веками. Гоню их прочь, потому что они рассказывают о том, кем я был.
Мне мнится серая церковь, башня, пронзающая шпилем небо. Строгая, темная, по-особому суровая, она кажется вырубленной из цельного камня. Смотрю на нее будто со стороны, издалека — она возвышается над низкими крышами распростершегося внизу города, мрачный фасад ее темен, в узких окнах не горит свет.
Церковь влечет меня, шепчет тихо, зовет по имени, и я не смею противиться. Легко поднимаюсь в воздух, становлюсь птицей, сотканной из черного тумана, устремляюсь навстречу острому шпилю, едва различая тихий голос.
Шепотом звучит мое имя. Снова и снова.
Не ведаю страха и тревоги. Уверенность наполняет меня, ни единое раздумье не затрагивает разгорающийся интерес. Представляю воочию голубые глаза — завораживающий взгляд из-под опущенных светлых ресниц — улыбка не на губах, а в сверкающих радужках, от которой заходится жаром тело.
Она зовет меня и власть ее надо мной сильнее беспощадного Зова. Но это не мука — это бескрайнее, как океан, счастье, захватившее меня в своей плен. Капелька за капелькой, миллиарды капелек чувства, пролившихся на сердце.
Она одна во всем мире знает мое истинное имя, которое теперь надежно погребено под саркофагом забвения.
А потому стремлюсь на шепот, зовущий и манящий; черные крылья, несущие по ветру, затмевают собой небо.
А затем… щемящая и глухая пустота.
Видения исчезают, сменяясь слепым ощущением заслуженного наказания, но я не знаю преступления. Не могу вспомнить и не уверен, что желаю этого. Отречение и усталость дыханием прошлого доносятся из глубины веков, забивают мысли расплывчатыми очертаниями, пляшущими тенями в сгустившемся мраке.
Извожу себя, опутанный тревожными и мучительными сомнениями. Не могу найти скребущее изнутри знание о канувших в вечность событиях.
И все чаще задаю себе один вопрос.
Мое забвение — искупление или освобождение?
С досадой отбрасываю неясные образы, не поддающиеся разумению, и с раздражением возвращаюсь к тому, что не дает покоя здесь и сейчас, к тому, что в моих силах понять и контролировать.
Язык, на котором говорит Тео, кажется недостаточно чистым, но красивым и изящным. Иногда в связке произносимых слов проскальзывают грубые созвучия, мешающие слуху, нарушающие мелодию. Пытаюсь вспомнить позабытый язык, тщетно терзая свою память.
Я говорил на нем. Обрекал свои мысли в слова и владел письменностью.
Злюсь, не в силах уловить ускользающие смыслы.
Ищу, цепляюсь за слова, выискивая среди них те, что могли бы указать мне на Ключ. Прислушиваюсь к разговорам на улицах, рассматриваю вывески, обвожу взглядом угловатые буквы. Трачу время бесцельно, понимая, что ничего не выйдет. Я следую не тем путем.
Необходимо просто вспомнить.
Существо, чей разум пронесся над мириадами временных циклов, не может не знать языки земного мира.
Я помнил их все когда-то. Алфавиты и иероглифы, вязь и рисунки. Каждый звук, произнесенный губами человека, имел значение, обнажал свою суть.
Мне стоит лишь найти Ключ, который откроет забытое знание. Ключ языка, на котором говорит девчонка с глазами-каштанами и темно-шоколадными волосами.
Нахожу ее в полупустом кинотеатре.
Дешевый дневной сеанс, из целого зала занято лишь несколько кресел. Тео сидит посередине длинного пустого ряда рядом со своим другом, долговязым лопоухим парнишкой.
Гейл. Учится с Тео в одном классе. Не вызывает у меня никаких эмоций, кроме равнодушия.
Неожиданно для всех сдружились — худая и взъерошенная Тео, неразговорчивая отличница, носящая на носу очки, и Гейл, тугодум, часто опаздывающий на уроки и взявший в привычку перед дверями класса списывать домашние задания с аккуратных тетрадок своей приятельницы.
Дружат давно, с младшей школы — конечно, вызывая насмешки у старшеклассников. Таких, как они, одинаково не любят, считают неудачниками, с ленцой отвешивая унизительные подзатыльники.
А иногда загоняют к мусорным бакам и угрожают складным ножом.
Невольно сдвигаю брови, сжимая губы.
Прошел год, и старая собака Тео, вернувшаяся с Той стороны, все еще жива. Наблюдаю за коричневой Нитью ее жизни с завидной периодичностью. Истончается, слабо теплится, отведенное ей время неминуемо иссякает, не по редкой капле, а будто тонкой струйкой сочится.
Вмешиваться не планирую, достаточно и единожды нарушить порядки мироздания, облекая на себя гнев тех, чьи образы почти стерлись из моей памяти.
А я преступил неписанные законы дважды.
Избежавшие расплаты обидчики Тео ожидаемо отступили, позабыв свои дурные намерения. Лишь опасливо перешептывались в коридорах школы, когда она проходила мимо. Не заговорили с ней ни разу за прошедшее время, не дразнили и опускали взгляды, встречая на своем пути, заодно позабыв и о существовании ее непутевого друга.
Спасли себя тем самым, не подозревая, что вторая попытка поиздеваться над Тео закончилась бы так и не успев начаться.
Смерть не умеет шутить.
Тень хмурой усмешки скользит по губам, поднимаю взгляд и рассматриваю затылок Тео.
Длинные темные волосы лежат на плечах, взъерошенные пряди топорщатся на макушке. Треснутая пластиковая дужка перемотана черной изолентой — задаю в пустоту немой вопрос и мгновенно получаю ответ — пару дней назад с разбега уселась на позабытые в кресле очки, да так и не сподобилась попросить у отца денег на новую оправу.
Тут же ругаю себя, потому что неправильно узнавать ее так. Потому что обещал себе не смотреть сквозь зашторенные окна чужого дома, постучаться в дверь которого не хватает смелости.
Сижу за три ряда кресел позади и чуть в стороне. Вижу в приглушенном свете кинотеатра искрящиеся ожиданием глаза, Тео роется в рюкзаке и вытаскивает пакет высушенных картофельных пластинок. Название закуски звучит глупо, набор пустых свистящих звуков, но я наполняю их смыслом.
Узнаю яркую обертку, не пробуя содержимое шуршащего пакета на вкус — вглядываюсь в незнакомый мне предмет и черпаю образы от Тео, впитывая знания о ее мире по крупице.
Когда Гейл прикрывает рот рукой и смеется, его подруга с оглушительным хлопком раскрывает пакет. Вдвоем пригибаются, плечи их весело трясутся, а я вдруг осознаю, что, кажется, нашел Ключ.
Смыслы и формулы все это время были прямо перед глазами, а я не мог их заметить, точно глупец, слишком долго смотрящий на яркое летнее солнце.
Легкое сожаление горьковатым привкусом оседает на языке.
Воздушный пузырь всплывает на темной поверхности озера, на дне которого покоится мое прошлое — и лопается, награждая непрошеным знанием.
Когда-то я ориентировался в стремительном водовороте людской жизни будто сам был человеком.
Подражал существу, век которого короток и быстротечен, но полон… чего?
Жизни, вероятно.
Гейл сует в рот картофельные чипсы и чуть подталкивает Тео локтем в бок. Смеются, озираясь по сторонам. Никто не делает им замечания, и это веселит их еще сильнее.
Прогуливают занятия, конечно, воодушевленные собственной смелостью, будто совершают настоящее преступление.
Чуть подрагивают губы, растягиваясь в чуждой мне улыбке.
Приятное тепло касается середины грудной клетки, разливается неторопливо, заставляя сделать глубокий вдох. Не понимаю себя, оставляя все попытки.
Медленно гаснут светильники, и на несколько секунд воцаряется темнота, нарушаемая отчетливым шуршанием пакета с чипсами.
На экране начинается реклама — значение и образы черпаю от Тео почти непроизвольно.
Свет освещает ее лицо, скользит по коже, игрой теней красуется на ровных худых щеках — и не могу отвести взгляд.
В чертах ее нет изящества или утонченности, идеальных линий и безукоризненной красоты.
Тео… обыкновенна.
Я мог бы найти недостатки в изгибах ее губ или форме носа, во взлохмаченной небрежной прическе и в цвете глубоко посаженных глаз, но даже не пытаюсь.