Нарушая правила (СИ)

Если Хань мог одним и тем же междометием выразить уйму совершенно разных эмоций, то Чонин мог сделать то же самое с помощью одного поцелуя. Словно у него был припасён особенный поцелуй на каждый случай жизни.
— Подожди… ужин…
— И чёрт с ним, — выдохнул Чонин, вновь прижался губами к губам Ханя и увлёк к двери. Минут через десять — не раньше — они свалились на софу.
— Кажется, сливки остались… — спохватился Хань.
— Неважно, ты лучше сливок. Сливки потерпят до завтра.
Хань фыркнул и задрал футболку Чонина, стянул её вовсе, потом ухватился за широкие плечи, чтобы немного оттолкнуть Чонина и получить доступ к пуговице на брюках и молнии. Он раздевал Чонина очень быстро и ловко, а вот Чонин по-прежнему превращал процесс раздевания Ханя в некое шаманское действо, неторопливое и наполненное любованием.
— Господи, да я сто раз кончить успею, пока ты меня разденешь…
— Если тебе это доставит такое удовольствие, я буду только рад. — Чонину следовало вручить медаль за ехидство. А потом пристрелить. За изощрённые эротические издевательства над Ханем. Назвать иначе процесс собственного раздевания Хань не мог.
Чонин лениво расстегнул одну пуговицу на его рубашке, чуть раздвинул ткань, открыв немного светлой кожи на груди, полюбовался на результат и провёл по коже кончиком пальца. Мучительно медленно. С восторженным блеском в глазах. Ещё медленнее он скользил взглядом по груди Ханя, шее, потом остановился на лице и слабо улыбнулся.
— Ты сыграешь сегодня для меня что-нибудь?
— Если ты выпустишь меня из постели, — охрипшим от желания голосом ответил Хань.
Чонин сосредоточенно расстёгивал вторую пуговицу, опять водил пальцами по коже и смотрел на Ханя. Смотрел так, как умел только он. Как будто «трогал» глазами точно так же, как руками. Осязаемо.
— Выпущу. Немного позднее, — наконец сказал он, взявшись за третью пуговицу.
— В моей красоте нет моей заслуги, — пробормотал Хань, оказавшись в очередной раз под обжигающе горячим взглядом Чонина. — Не смотри так.
— Ошибаешься. — Ладонь Чонина проскользнула под рубашку и легла на грудь слева — там быстро-быстро билось сердце. И под шершавой крупной ладонью немедленно сладко заныл потревоженный прикосновением сосок. — Красота идёт отсюда. И… — Он убрал ладонь, кончиком пальца тронул висок Ханя. — И отсюда. Если красоты нет ни тут, ни там, её нет вообще. Нигде. И правильность линий — это не гарантия красоты. Только не говори, что ты этого не знал.
— Не скажу, — выдохнул Хань, когда вместо пальца к его виску прикоснулись губы. После Чонин вернулся к проклятой рубашке с непозволительно огромным количеством пуговиц. И Ханю пришлось пережить ещё три битвы с пластиковыми кругляшами, только тогда рубашка на нём оказалась распахнута. Счастье, что на брюках пуговица была только одна, а с молнией при всём желании трудно долго промучиться.
Брюки Ханя вместе с трусами улетели в сторону двери через пять минут, и он зажмурился, ощутив на себе тяжесть тела Чонина. Быстрые пальцы пробежались по его бокам, груди и поддели ткань на плечах. Чонин медленно вёл ладонями по его плечам, спускал рубашку к локтям, скользил пальцами по предплечьям, пока не добрался до запястий и не обхватил их, крепко прижал к простыням и прижался сам к Ханю всем телом. Губами тронул щеку, потёрся кончиком носа и согрел лёгким поцелуем уголок рта.
Хань машинально поёрзал, потому что возбуждение отзывалось обременительной тяжестью в самом низу живота, захлёстывало горячими волнами, внезапно прокатывающимися по телу, — они заставляли Ханя вздрагивать и замирать в предвкушении. И он отчётливо ощущал реакцию Чонина как на собственное обнажённое тело, так и на заметную дрожь. Чонин вообще любил, когда Хань остро воспринимал все его действия. Чувственность Ханя заводила Чонина на счёт «раз» и заставляла забывать обо всём на свете.
Хань недовольно закусил губу, когда Чонин вдруг отстранился. Он медленно сел и потянул к себе ногу Ханя.
— Только не это…
Поздно. Горячие губы согрели выступающую косточку с внутренней стороны правой ноги. Чонин мягко целовал кожу на лодыжке, заставляя Ханя жмуриться от удовольствия и забавно шевелить пальцами на ступне.
— Но тебе нравится, — прищурившись, прошептал Чонин и повёл пальцами по голени — от лодыжки к колену. Он терпеливо повторял очертания выпуклых мышц на ноге, гладил нежную кожу на сгибе, а потом согревал ладонью внутреннюю сторону бедра.
— Это… слишком долго, — выдохнул Хань, не сводя глаз с Чонина и отслеживая каждое его движение. Про «слишком долго» Хань сказал чистую правду, потому что уже весь горел, и ничто не могло это скрыть.
— Пускай, — пробормотал Чонин, коснувшись губами его колена. — Зато как ни с кем.
Это тоже была чистая правда. Как ни с кем. Хань не представлял, что творилось у Чонина в голове, но это могла быть и ревность, и просто неуверенность в будущем. Хотя сейчас это ничего не значило — Хань не рискнул бы расспрашивать Чонина и что-то рассказывать сам.
Губы Чонина медленно скользили от колена к лодыжке, согревая кожу рваными выдохами или быстрыми поцелуями. Хань задыхался от удовольствия и активно шарил рукой под подушкой, наконец нащупал то, что искал, и протянул Чонину с требовательным видом. Тот спрятал улыбку, замаскировав её закушенной губой, но белый тюбик взял.
Хань удовлетворённо вздохнул, ощутив прикосновение прохладного от смазки пальца, и перевёл взгляд на Чонина, вздрогнул, встретив взгляд ответный. Чонин пристально смотрел на него, продолжая ласкать лёгкими касаниями кожу между ягодиц. Он как будто впитывал в себя все реакции Ханя, последствия каждого своего действия. Это смущало ещё больше, чем обычно.
Хань невольно чуть опустил веки, едва в нём оказался палец. Под внимательным взглядом он облизнул губы, смял руками простыни и, сделав судорожный вдох, затаил дыхание. Чонин добавил второй палец и наклонился, тронув головку члена Ханя губами — едва ощутимо, как будто случайно задел. Но он никогда ничего не делал случайно — с Ханем. Горячее дыхание опалило чувствительную кожу в паховой складке, влажное прикосновение языка заставило Ханя вздрогнуть и острее ощутить внутри мягкие поглаживания. Чонин без спешки вёл языком по коже, рисуя широкую влажную линию.
Хань тихо застонал, всё-таки прикрыл глаза и чуть выгнулся. С трудом вновь открыл глаза, попытался приподняться на локтях, но рухнул обратно, потому что Чонин свободной рукой провёл по его члену, прикоснулся им к собственной щеке и легонько потёрся. Даже если бы Хань попросил его прекратить эти пытки… Хань всхлипнул от прикосновения губ — одновременно мягкость и уверенность. И кончиком языка от основания к головке, повторяя рисунок из вен.
— Чон… ин… — задыхаясь, поторопил Хань.
Чонин сунул под него подушку и подтянул ближе к себе, огладил ладонями бёдра. Хань медленно развёл ноги пошире, наблюдая за Чонином из-под полуопущенных век. Он видел, как у Чонина заметно потемнели глаза, как меж полных губ стремительно промелькнул кончик языка, и ладони сами легли на колени Ханя, чтобы пройтись по внутренней стороне бёдер до самого паха и обратно. Руки у Чонина были крупными и шершавыми, грубоватыми, но всегда чистыми, с коротко и ровно обрезанными ногтями. А ещё они были горячими, всегда — горячими.
Эти горячие руки накрыли ягодицы Ханя, сжали до сладкого упоения и неторопливо раздвинули. Хань зажмурился и вновь затаил дыхание, едва ощутил лёгкое трение у растянутого входа. Чонин входил в него с бережной осторожностью, словно это происходило в первый раз. Заполнял его собой со сводящей с ума медлительностью.
Хань распахнул глаза, когда его губы согрело неровное дыхание. Тронул ладонями смуглое лицо, провёл пальцами по скулам, щекам, повторил контур губ и поцеловал. Руки сместились на шею, на плечи, скользнули по груди, а после Хань крепко ухватился за бока Чонина — прижимал к себе и чуть впивался пальцами в мышцы.
Чонин двигался в нём плавно, так же плавно менял темп, но пока никуда не спешил. Его движения отзывались в теле Ханя теплом и негой, мягким и спокойным удовольствием, когда плоть ещё согревается, прежде чем вспыхнуть и сгореть дотла. Хань любил именно эту часть любовной игры, потому что на самом деле немногие способны растянуть удовольствие надолго и продемонстрировать нужную выносливость, хотя чем больше времени отводилось именно на эту часть, тем более сильным, острым и продолжительным в итоге оказывался оргазм.