Нарушая правила (СИ)
Чонин продолжал двигаться в нём и успевал изучать его лицо губами: целовал веки, щёки, подбородок, проводил кончиком языка под нижней губой, согревая маленький шрам. Хань запрокидывал голову, подставляя под поцелуи шею, и улыбался, получая желаемое. Сам он тянулся время от времени к подбородку Чонина, чтобы слизнуть капельки пота с кожи, или же слегка прикусывал соблазнительно полную нижнюю губу.
— Чонин… — хрипло позвал он, обхватив гибкое тело ногами плотнее. Его поняли верно: левой рукой Чонин крепко ухватился за его бедро, впиваясь пальцами в мышцы до лёгкой боли, губами прижался к губам Ханя, целуя требовательно, с жаром и несдержанностью. Всё, чего Хань сейчас хотел, — это чтобы Чонин выпустил на волю весь свой пыл, юношескую страстность, свойственную ему необузданность. Прямо сейчас — можно и нужно.
Всего минуту назад в комнате шелестели простыни под шум неровного дыхания и раздавались редкие тихие стоны, теперь же звуков стало намного больше. На каждый мощный глубокий толчок Хань отзывался отчётливым гортанным стоном, хватался за плечи или бёдра Чонина, пытаясь привлечь его к себе, прижать ещё плотнее. И Чонин толкался в него всё быстрее и чаще, превращая поначалу долгие стоны в короткие и отрывистые, переходящие во всхлипы или судорожные громкие вдохи.
Хань умудрялся полосовать спину и плечи Чонина даже короткими ногтями, пытался поцеловать Чонина, но получалось плохо, потому что его тело сотрясалось от толчков, а желанные губы были то преступно близко, то непозволительно далеко. Хань давился стонами и рвался всем телом ближе к Чонину, ещё ближе, даже если это невозможно. Обхватив руками за шею, притянул Чонина к себе и наконец-то вдохнул стон в полные губы, передал в поцелуе, вложив в него всю тоску, накопившуюся за время их разлуки.
Чонин недавно был прав: Ханю нравилось, как на него смотрели, — нравилось восхищение в глазах Чонина, Ханю нравилось, как Чонин ласкал его ноги, как прикасался, как медленно раздевал, как целовал, как входил в его тело, как двигался внутри него, как тонко чувствовал, когда нужно менять ритм, как сходил с ума… Ханю нравилось, как Чонин однажды хрипло спросил: «Можно мне…» С того самого дня Хань принимал в себя доказательство испытанного им удовольствия. И это тоже нравилось Ханю.
Он кончил, так ни разу не прикоснувшись рукой к собственному члену. Сжимал в объятиях дрожащего после оргазма Чонина, терялся где-то между сном и явью — по ту сторону радуги, вспоминал, как должно в норме биться сердце, и что именно нужно сказать, чтобы объяснить Чонину, как он себя чувствует. Хотя последнее пока не имело смысла — от оргазма они оба отходили слишком долго. Так было каждый раз. Иногда они засыпали раньше, чем в достаточной степени приходили в себя.
Чонин вытянулся рядом и принялся уголком простыни вытирать живот Ханя. Возмущённая отповедь так и не прозвучала, потому что разбилась о светлую мальчишескую улыбку. Хань дотянулся до губ Чонина пальцами, обвёл улыбку и улыбнулся сам, а потом смотрел, как Чонин целует его пальцы и запястья, и думал, что это слишком хорошо, чересчур хорошо, чтобы быть правдой и случаться каждый день — до конца жизни.
◄●►
Хань дорого бы заплатил, чтобы узнать, откуда вообще слухи берутся. Они с Чонином по-прежнему оставались предельно осторожными, никто их не видел, но слухи по колледжу, тем не менее, поползли.
Хань не получал писем с угрозами или оскорблениями, никто и нигде не писал на стенах дерзких замечаний — ничего подобного, но люди вокруг него и Чонина шептались, шушукались, внимательно смотрели на них, показывали на них. И стоило лишь разок задержаться в туалете под прикрытием тонких стен кабинки, чтобы убедиться — говорили о них и в «том самом» ключе. Проще говоря, все вокруг были уверены, что Хань и Чонин спят вместе. «Спят вместе» никого не раздражало, зато почему-то раздражало, что «спят вместе учитель и ученик». То есть, если бы Хань не преподавал в группе Чонина историю, то они спокойно могли бы спать вместе и дальше, не смущая ничей разум, но — какой ужас! — Хань преподавал историю. У Чонина. И поэтому факт, что они спят вместе, возмущал всех до глубины души.
— Человеческая логика порой непостижима, — сообщил собственному отражению в зеркале Хань и прижал ко лбу бумажное полотенце. Он действительно не понимал, почему не может спать с Чонином и вести у него историю одновременно. На занятиях он одинаково относился ко всем студентам и не делал Чонину никаких поблажек.
Мадам Шарли возжелала серьёзно поговорить с Ханем спустя две недели после распространения слухов. Хань плёлся к её кабинету нога за ногу, поскольку не ждал от беседы ничего хорошего.
Мадам Шарли жестом предложила ему присесть на стул у массивного стола, сама же опустила локти на столешницу и подпёрла подбородок кулаком.
— Полагаю, вы знаете, почему я вас пригласила. Кофе?
— Да, пожалуйста, — буркнул Хань. Если уж пришло время выслушивать неприятные нравоучения, то лучше их оттенить кофейным ароматом — пережить будет проще.
Мадам Шарли в молчании сходила к автомату в углу кабинета и принесла к столу две чашки кофе. Хань взял одну и опустился на стул только тогда, когда мадам Шарли устроилась вновь за столом.
— Если вы ждёте вопросов о вашей ориентации, то напрасно. Их не будет. Это ваше личное дело, кто вам нравится или не нравится.
— Надеюсь, студентам вы такие вопросы тоже не задаёте…
— Не задаю, верно.
— Тогда я не понимаю, к чему вообще эта беседа? Если вас не интересуют мои личные дела, то и предмета для беседы нет. Я не смешиваю личные дела и работу.
— А вот тут вы ошибаетесь, месье Лу, — твёрдо возразила мадам Шарли. — Со стороны всё это выглядит совсем иначе. Могу даже рассказать вам, как именно, если вы не будете меня перебивать и поправлять. Я отдаю себе отчёт в том, что истина может не совпадать с видимостью, но верить будут — первым делом — не в истину, а в собственные убеждения.
— Не сомневаюсь, — фыркнул Хань, отставив опустевшую чашку.
— Прекрасно. В таком случае, вот вам картина. Вы — преподаватель, который ломает жизнь собственному студенту. Вместо того, чтобы обучать, вы воспользовались своим положением, умом и опытом, дабы склонить студента к выгодной для вас связи. Склонили на сторону порока, смею добавить.
Хань хотел рассмеяться в голос над всей этой нелепостью, но передумал, отметив одновременно серьёзный и печальный взгляд мадам Шарли.
— Я не буду притворяться, что верю в это, потому что я прекрасно знаю характер Ким Чонина. Этот мальчик неуправляем, своеволен и чрезвычайно упрям, поэтому при всём желании вы не смогли бы сделать ничего подобного. Однако это я знаю. Знают ещё некоторые преподаватели. И всё. Остальные же видят совершенно другое. Остальные видят талантливого студента, которому отказано в поступлении на танцевальное направление по состоянию здоровья, и преподавателя, который состоит с этим студентом в куда более близких отношениях, чем полагается. Надо ли говорить, что о вас думают?
Хань открыл рот и тут же закрыл. Он не обязан был никому объяснять нюансы их отношений с Чонином, не обязан был доказывать, что не сделал ничего недостойного и не причинил вреда здоровью Чонина. Он всегда сам настаивал на вечернем массаже для поясницы и спины, заботился и о других мелочах, которые могли помочь Чонину. И если бы он сейчас попытался обрисовать эту картину пусть даже только мадам Шарли, то в итоге всё закончилось бы очередной липовой историей об изнасиловании, однако на сей раз Чонин легко не отделался бы.
— Что вы предлагаете? — Хань вздохнул и откинулся на спинку стула.
— Два варианта, месье Лу. Подозреваю, что ни один из двух не приведёт вас в восторг, но увы… Вариант первый — отчисление Ким Чонина без права восстановления. Он уходит, вы остаётесь.
— Не подходит, — покачал головой Хань. Чонин уже несколько раз менял школы в подобных случаях, и Хань отлично помнил угрозы его родственника, которому подобные перемены осточертели.