Магия тени
Бдыщева матерь пойми что, а не спасители мира! Ворчат, сомневаются, петляют, того и гляди — затеряются в Гижуке совсем и перегрызут друг другу глотки. Не от ярости, так с голодухи — после всех этих летаний кругами почти не осталось еды в запасе. Хорошо хоть места грибные-ягодные, да еще Шадека в Эллоре, кажется, эльфы покусали, до того ловко он сооружает магически-охотничьи ловушки на мелкое зверье.
— Почему этот парень потащился с нами? — тихонько спросил некромант. — Я в толк взять не могу. Ему все равно, найдем мы драконов или нет, выживет ли Идорис. Даже мне не наплевать — я как-то, знаешь… после той истории в столице ощутил ответственность за всех этих никчемных человечков. А Шадек — нет, не ощущает никакой ответственности, не верит и не беспокоится. Он считает, что нужно отправляться за море, и считает в общем-то правильно. И сил у него в достатке на любые поступки, хоть он и мается сущими мелочами. Словно ему нравится просто быть магом — так нравится, что до всего остального и дела нет. Но за море он отчего-то не отправился. Вместо этого он просто так, без понятных причин, взял и утащился за нами на край подыхающего мира. За нами утащился и за ней. Почему, а?
— Наверное, он любит путешествовать, — проворчал Дорал и снял котелок с огня.
Перед тем как приниматься за еду, Бивилка и Шадек укрыли полянку «ладонью» — куполом, хранящим тепло. Это было парное заклинание из магоновых Карт, которое подсказал им Кальен. Сама по себе «ладонь» не грела и в пути была бесполезна, но с ней ночевки в осенних лесах получалась вполне терпимыми. Что будет дальше, в Недре, где тепла от костра и дыхания не хватит, чтобы обогреть магический купол — маги пока не придумали. Как говорил Гасталла, «эту нежить мы упокоим, когда она вылезет на свет».
— Как ловко они колдуют в паре, — заметил некромант, глядя на Шадека и Бивилку с такой гордостью, словно это он их обучал. А может, и правда гордился: во какая смена нам выросла — красота!
— О, это у них всегда получалось, — рассмеялся Дорал, — загляденье, а не парные заклинания выходили, с самого первого занятия, без всякой притирки, представляешь? Редкостный случай. Только в детстве они больше соперничали, чем дружили, а собачились как — просто чудо, во всей Школе звон стоял! — Дорал разломал на куски ковригу. — А потом этот звон расцвел нежной дружбой, разумеется.
Гасталла проследил, как опускается на полянку «ладонь», подсмотренная каким-то самоучкой в каких-то Картах, и спросил:
— А тебе не кажется, что магических Карт не должно существовать? А то, что они существуют, — очень подозрительно?
— Отчего это?
— Оттого это. У нас, получается, одна и та же магия с магонами. А ведь даже с эллорцами мы колдуем по-разному: мы — заклинаниями и пассами, а они — образами и сосредоточением. Как получается, что с эллорскими эльфами, которые недалеко, мы по-разному используем магию, а с магонами, которые в других мирах, — одинаково? У нас что, больше похожести с магонами, чем с эллорцами?
Дорал потер лоб.
— Может, у магонов и все прочее такое же, как у нас? — бубнил Гасталла. — Почему бы не быть прочему, а? Что вообще творится у тех магонов в Азугае? Откуда они происходят на самом-то деле? Ведь не сто лет назад появился Азугай, ведь и раньше там жили магоны? Может, они — наши повторения или вроде того? Может, и говорят похоже — те, которые не свихнутые? Почему бы им не говорить на общей речи, а?
— Ты еще скажи, что они в Божиню верят, — отмахнулся Дорал и полез в котомку за ложками.
Подошли Бивилка и Шадек, повеселевшие и немного взъерошенные, сели у костра.
Некоторое время было тихо, только сыто плюхала похлебка и поскребывали ложки по стенам котелка, а на поляне протяжно зевали грифоны. Потом подал голос Гасталла:
— Я понял, что не так в орочьих поселениях. Божемольни заперты. Во всех селеньях, которые мы проезжали.
* * *Размашистыми движениями посоха брамай чертит решетку в груде золы. Легкая серая пыль танцует в колючем, почти зимнем воздухе.
— Трудно будет искупить сотни лет отречения.
Орки сидят вокруг кострища и тихонько покачиваются из стороны в сторону. Между ними пластается по земле дым от веток котошовника. Открытые румяные лица на дикарский манер разрисованы бурыми полосами — смесь жира, пепла и крови. Полсотни пар покрасневших глаз смотрят на брамая с надеждой.
— Изничтожим все чуждое и наносное.
Орки перестают раскачиваться и начинают кивать. Брамай стучит посохом, и птичьи черепа на нем подпрыгивают и постукивают друг о друга. Белые косточки отражаются в мертвых глазах лохматой собаки, прибитой к жертвеннику.
— Все чуждое будет выжжено огнем. Все, на что падают наши взгляды. Без раздумий и жалости.
Орки разевают рты, издавая звуки, похожие на ворчание большой кошки. Они согласны, что нужно выжигать все наносное и не испытывать жалости.
В прошлой жизни Гижука, когда брамай был жрецом Божининым, орки не должны были ничего жечь и никого прибивать к жертвеннику. Но тогда орки не помнили, что путь Божинин привнесен в Гижук извне насильно, что он чужд орочьей природе.
Путь Серой Кости требует неизмеримо большего рвения.
Орки счастливы, что смогли ступить на этот путь.
* * *Лиственные леса южного Гижука сменились глинистыми и каменистыми равнинами. Они были исчерчены трактами, там-сям их прорезали серые реки и приземистые хвойные лесочки, и подле рек всегда находились селения — деревеньки, фермы, хутора, а то и небольшие города. В равнинной местности трудно было найти хорошее место для ночевки, а у грифонов, судя по недовольным мордам, не складывалось с охотой.
Потом путники забрали восточнее, и под грифоньими брюхами снова стали появляться озера и густые леса, потом зачастили поля с коричнево-серой землей и большие деревни.
Воздух становился холодней и прозрачнее, по ночам подмораживало. Животные все неохотнее двигались на север и старались держаться на высоте одного-двух полетов стрелы — выше воздух был совсем уж продрогшим. Маги по самые глаза укутывались в теплые куртки и старались поменьше шевелиться, чтобы сохранить хоть какое-то тепло под порывами сизого ветра. От долгой неподвижности немело тело, от колкого воздуха слезились глаза и дубела кожа на лице. Маги тоскливо шептали ругательства обветренными губами и старались не думать, скольких жителей Гижука они переполошили, держась так близко к земле.
Когда на горизонте показалась огромная заброшенная каменоломня, на которую велела нацеливаться Дефара, даже Шадек впал в уныние и беспрерывно ворчал.
Грифонов приземлили на подъеме холма, у самой вершины. Нужная деревенька была прямо за ним: ночница очень точно описала место, и маги не сомневались, что прибыли куда надо. Каменоломня — позади, по левую руку — низина с овражками, справа — еще два таких же холма, поросшие соснами. Сама деревня — за склоном, отсюда уже можно разглядеть, как поднимается над нею дымок.
— Прилетели, — зачем-то сказал Дорал.
Шадек молча принялся развьючивать грифонов. Его движения после долгой неподвижности были неловкими. Рукавицы Шадек сунул за пояс куртки, и пальцы сразу замерзли.
Грифоны ворчали, таращили желтые глаза, сердито скребли землю лапами. Последние дни дались им особенно трудно, звери замерзли и были голодны, хотя и сыты Гижуком по горло.
Порыв ветра донес запах жареного мяса, и серый грифон жадно клацнул клювом возле уха Шадека. Тот пригнулся и громко выругался.
— Богато живут, — недовольно сказала Бивилка, принюхиваясь к мясному духу и растирая замерзшие руки.
— Живут они так, как положено в этих местах. — Дорал был так благодушен, словно сидел в классной комнате с кружкой малинового отвара. — Это у нас в Ортае можно возиться в земле по полгода, а на юге — и того дольше. А тут, в северном Гижуке, что? Четыре месяца, если даст Божиня. Огородики если заводят, так махонькие. Получается, главная пища в этих краях какая? Позимая птица и живность, рыба еще. Орехи всякие, ягоды, грибочки… Ячмень растят, овес, еще рожь, если повезет. Пшеницу из Ортая сюда никто не потащит.