Тысяча ступеней
грешный, что замысел мой не удался. До того был силен страх перед теми боярами, что позволили они мне делать то, о чём я говорил. Не оставалось мне ничего, как идти к царской палате.Пока ноги несли меня к преступлению, и чувствовал я, как за мной следят - пытают, правду ли я сказал; сообразил я тогда, что, убив царя, выставлю на суд народный всех бояр. Ведь именем царским они не смогут более прикрыться в преступлениях, и народ увидит, кто есть причина его бедствий.
Нащупал я острый кинжал за пазухой и, отворив дверь, вошёл в царские палаты. Всё семейство собралось тут только что обедать, но ещё не расселись. Я спиной чувствовал за собой наблюдение. Подошёл я к царю.
- Что тебе, холоп! - воскликнул царь.
Посмотрел я на него, выхватил кинжал, и, сказав «жизнь твоя» - зарезал его. Жена его кинулась ко мне, чтобы удержать, но вместо этого напоролась на нож. Затем, закрыв душу льдом, а, затем, отводя глаза, порезал я трёх детей царских, сына старшего и трёх дочерей. После этого осмотрелся и увидел в люльке младенца. Подошёл я к нему. Рядом с люлькой стояла тумба, а на ней золотая чаша украшенная каменьями. Дверь была сзади меня, и поэтому не видели наблюдатели, что я творил. Взял я из люльки младенца и слегка провёл по материи пелёнок, что прикрывала шею. На ноже сохранилась кровь родителей и брата с сёстрами; так я отстранил нож так, чтоб видно было его, и наклонил остриём вниз, что кровь с него побежала.
После этого положил я младенца нетронутого в золотую чашу, закрыл со всех сторон скатертью висевшей на тумбе и, взяв подмышку, пошёл. Никого я не встретил и никто меня не остановил. Выйдя из царского двора, ушёл вон из столицы и, проехав к себе в вотчину, поселился в ней и решил воспитывать сына царского как своего и назвал его Василием.
Немного времени спустя я женился на бездетной вдове - женщине ещё в соку. А по исходу времени в девять месяцев выдали без малого годовалого мальчика за своего родного сына и окрестив его повторно, спокойно мы зажили.
---------------------------------------------
Степан закашлялся. Было сухо и горло его запершило. Пейзаж ничем не изменился. Казалось, даже солнце не сдвинулось с места и беспощадно жгло и жгло.
- И ты спокойно живёшь с совестью, старик? - спросил Рауль.
Степан чуть отпил чуть из фляжки и, промочив горло, ответил:
- Поэтому я и живу долго, что должен ещё при жизни ответить за тот грех, и обречён, в дальнейшем восстанавливать династию Россмузийских царей. Пока ж я этого не сделаю, буду жить, и томиться впредь. А… не как вода!
Впереди в мареве было видно озеро, окружённое пальмами. Но именно из-за того, что было видно целое озеро, а не жалкий ландшафт оазиса, никто не поверил, но все с надеждой поехали вперёд.
Вместо пальм были высокие острые скалы, вместо озера солончаковое дно, но в середине был оазис. Клочок, который ветер почти занёс песком. Немного травы, кустарника, и почти в середине, меж камней, лужица. Вода была горьковатой. Однако напились сами и напоили хоть и без охоты пивших лошадей. Решили остаться здесь до сумерек, чтобы ночью продолжить путь. Степан отдохнул и продолжил рассказывать.
-----------------------------------------------
Вернувшись к себе, я обошёл все дома крестьян, и спросил чего им надо. У кого был плохой дом - справляли дом, надо корову - давал корову. До смуты проводил такую политику по всей Россмузии, но доделать не успел. Теперь решил попробовать дома. Ведь если не драть семь шкур, а наоборот давать, то и работать крестьянин будет с охотой и платить оброк ему будет чем. Мои крестьяне богатели - не солгу - богател и я. На деньжата прикупил я пару сёл у одного разорившегося помещика и ввёл там такую же систему.
Год проходил за годом. Сын мой названный рос, и я его учил премудрости житейской. Показывал ему, как хлеб добывается, кем, напутствовал с добром относиться к земле и мужику, что её обрабатывает. Летом, осенью, зимой и весной показывал природы чудеса, растения, птиц и зверей. По весь год различные крестьянские забавы после трудов праведных.
Не успел я и глазом моргнуть, как сыну Василию исполнилось пятнадцать, ну а мне в это время семьдесят пять! До таких годов я и не думал дожить.
Но вот в один день заметил я, что сын понурен, невесел, задумчив, на улице чуть ли не сутками пропадает.
Однажды я подсел к нему и спросил:
- О чём печаль, Вася?
Разрыдался он и, проплакавшись, объяснил:
- Люблю я, батя, девушку из соседнего с нашим селом поместья и она меня, да только не ровня мы. Она боярская дочь, а я сын помещичий!
- Не грусти, Вася, будет тебе свадьба, вот те свят!
Перекрестился я, и прежде чем уйти, спросил юнца:
-Как фамилия боярина?
- Борозовский, отче.
Взял я посох и пошёл в гости к старому знакомцу. От давнишнего мятежа остался он один в живых.
Чуть возвращаюсь. Я ушёл в глубинку Россмузии, и поэтому катастрофы меня не коснулись, но я знал, что творится вообще в отечестве. Пять бояр стали править и вскоре возбудили не токмо в народе, но и средь знатных людей ненависть, и навлекли на себя гнев людской. Из той каши вылез лишь один боярин Борозовский и удрал в глубинку с глаз долой. На трон же Россмузии по решению Земского собора выбран был новый царь к старой династии непричастный. Был я уверен, что сия новая династия вымрет, так как нередко из столицы доносились вести о смерти того иль иного её представителя.
Терем боярина Борозовского Ивана Евстигнеева стоял недалече и добрался я до него вскоре. Боярину просил доложить, что пришёл Степан Борчаков Матвеев рассказать тайну. Боярин меня принял быстро.
- Ну что за тайна? - спросил он.
Это был солидный старик с плешью и высоким лбом, немного полный, с бородой почти седой. Из-под бровей блестели умные глаза. Словно у крестьянина тёмные заскорузлые руки лежали тихо и неподвижно на столе. Вероятно, немного времени тому назад он их отморозил, но не настолько, чтобы они были вовсе мертвы.
- Честь и хвала дому сему! - поприветствовал я, наперёд крестясь на икону.
- Не ожидал увидеть тебя, Степан Борчаков. Насолил ты нам хуже некуда.
- Да, боярин, страшно я вам отомстил - страшнее смерти. Но грех принял. Но пришёл я к тебе не затем, а за невестою!
Боярин на меня так глаза и выпучил:
-