Массена (Советская авантюрно-фантастическая проза 1920-х гг. Т. XXVI)

— Почему с мухами? — удивился Джек.
Голы совершенно серьезно объяснил:
— Потому что у них в кухне чертова бездна мух! И у них сидит там мальчишка, который вылавливает мух из тарелок перед тем, как подавать гостям. А так как он делает это прямо пальцами, то я предпочитаю вытаскивать мух сам.
— Зачем же пальцами? — недоумевал Джек. — Почему ему не дадут ложку?
— Это невыгодно! С ложкой он будет зачерпывать и суп. Вот он и обжигается. Несчастный парнишка он, в сущности! Эксплуатируют его здесь вовсю, еще почище, чем ваш возлюбленный Морган эксплуатирует своих рабочих! Мы уже неоднократно били здешнего хозяина за это.
Джек заявил:
— Знаете, мне что-то не хочется есть. Я так посижу.
— Брезгуете? — улыбнулся Гольт. — Пустяки! Зато кормят хорошо. Вкусно. Возьмите «бортш» и «кулебак», это специальность «Аранджи». Национальные кушанья.
— Чьи национальные? Какой нации?
— Той нации, к которой принадлежит здешний хозяин. Не все ли вам равно?
Викентий, бледный, веснушчатый парень, подал тарелку «бортша».
— А где же мухи? — спросил Гольт.
— Извините, сэр, сегодня мух не было.
— Врешь!
— Честное слово!
Джек подумал и заказал порцию и себе. Но заметил:
— Отчего вы не бьете здешнего хозяина также и за неряшливость?
— Не действует! — улыбнулся Гольт. — Это у него уж врожденное. Горбатого могила исправит!
«Бортш» оказался настолько вкусным, что Джек стал с жадностью поглощать его, уже не заботясь о том, какой он национальности и купались ли в нем пальцы мальчишки, ловца мух в «Аранджи».
Франк Гольт смотрел на него и посмеивался.
— Ну, а теперь поговорим о деле!
Они сидели друг против друга, положив локти на стол, почти лицом к лицу. В трактире было шумно, и разговор их никому не был слышен.
Гольт велел подать вина и усердно подливал Джеку в кружку. От горячей еды и от пива Джек разгорелся. Сладкое чувство животной теплоты, блаженного довольства и беззаботности наполняло его. Его собеседник казался ему великолепнейшим человеком. Джеку хотелось смеяться, шутить и говорить без конца.
Гольт, наоборот, был очень серьезен.
— Прежде всего, расскажите мне, кто вы, собственно? Я ведь ничего еще о вас не знаю! — сказал он.
Джек начал:
— Я был портовым рабочим в Нью-Йорке. Но больше работал по обслуживанию пассажиров: отнесешь багаж, сбегаешь по какому-нибудь поручению. Я, знаете, с детства ужасно люблю пароходы, и меня всегда тянуло потолкаться на палубе, забраться в каюту, побеседовать с матросами. Однажды я отнес на берег багаж какого-то старика-профессора и так понравился ему, что он пригласил меня служить у него приходящим лакеем. Это был профессор Коллинс… Вы, может быть, слыхали о нем?
Последнюю фразу Джек произнес довольно робким тоном. Он вдруг испугался, не повредит ли ему такая откровенность.
Но Гольт спокойно кивнул в ответ и сказал:
— Слыхал. Знаю. Продолжайте!
— Ну, так вот, я и служил у него. До тех пор, пока…
Джек покраснел и запнулся.
— До тех пор, пока что?
— Видите ли, это очень странная история… Даже невероятная. Я боюсь, что вы мне даже не поверите. Между тем, это самая святая истина. Профессор Коллинс изобретал самые необыкновенные вещи, и, между прочим, «Глориану»…
— Что же это такое? — спросил Гольт и еще подлил Джеку пива.
— Это?.. Это необыкновеннейшая вещь… (Джек на мгновение подумал было о том, что не мешало бы держать язык за зубами, но его охватило стремление к откровенности). Вы берете ее, приставляете вот так к шее — и больше ничего. Вы исчезли.
— Куда исчезли?
— Никуда. Вы, собственно, остались на месте, но вас уже не видно, вы невидимка. А как только сняли «Глориану» с шеи, вас опять видно.
— Что же это такое? — недоумевал Гольт. — Я боюсь, что вы выпили лишнее! Неужели на вас так сильно действует пиво?
Джек расхохотался.
— Вы думаете, я говорю ерунду? Ничуть не бывало! Я мог бы вам показать «Глориану», у меня остались ее обломки. Это такой аппарат, в виде вилки.
— Вы говорите, у вас остались ее обломки? Как же она к вам попала?
Джек смутился.
— Я… Я взял ее у профессора. Это целая история.
— Зачем?
— Я подглядел, что он с ней выделывает… И меня так заинтересовало… Я хотел побаловаться с ней… А потом начались всякие глупости: я брал покупки в магазинах и исчезал, не платя. Обедал в ресторане с одной дамой… Ходил с ней в оперу… Предурацкая это штука опера. Вы бывали там? Поют какие-то горлодеры, и ничего не поймешь. Потом, знаете, я ограбил Национальный Банк…
— Так это вы? — изумился Гольт. — Я читал в газетах об этом загадочном ограблении.
— Да, я… Денег я добыл ужасно много. Я не считал их, я набил ими целый чемодан. Но меня тоже ограбили, и у меня осталось тысяч около тридцати всего. Тогда я заинтересовался пенсильванской забастовкой, знаете, у углекопов; поехал туда с «Глорианой», чтобы помочь бастующим… И наделал там всяких дел. Мне хотелось помочь рабочим. Деньгами я им не помог, потому что их у меня отнял тамошний шериф… Вот, я скажу вам, мерзавец он был! Я до сих пор не могу подумать о нем спокойно. Но зато с помощью «Глорианы» я все-таки спас положение рабочих. Они продержались молодцом и свое взяли. Трест должен был пойти на уступки.
— Так, так! — задумчиво говорил Гольт, скатывая шарики из хлеба. — Чудесно! И фантазер же вы! Любитель приключений… Да и в голове, очевидно, кое-какие идейки, судя по вашему поступку в парке в Нью-Йорке. Я думаю, что вы нам подойдете!
Наступило молчание. Джека подмывало спросить, для чего он может подойти.
Гольт первый нарушил молчание:
— Скажите-ка, как вы относитесь к войне? — начал он.
— Как? Меня самого мучит этот вопрос, — признался Джек, — я ничего не понимаю. Мне казалось с самого начала, что это какая-то дурацкая война. С чего? С какой стати? Ничего не поймешь! Кто-то кого-то подстрелил, и вдруг все страны в Европе полезли друг на друга. Но тут что-то не так. Не может быть, чтобы все это делалось ни с того, ни с сего, из-за какого-то гимназиста Принципа. Я ужасно хочу, чтобы мне растолковали все это…
— А вы слыхали что-нибудь о пацифистах?
Джек расцвел от удовольствия.
— Как же! Еще бы! Я из-за них даже чуть не пострадал. Мне здорово попало по затылку!
— Каким образом?
— Во время манифестации меня хватили чем-то по затылку так, что я совсем одурел! Я, знаете, в этот день только что выписался из больницы. Надо вам сказать, что моя история с «Глорианой» закончилась очень печально: после всех моих удач я вернулся из Пенсильвании в Нью-Йорк и хотел жениться на одной девушке… (Лицо Джека затуманилось.) Но она погибла… Ее убили. И меня едва не убило обвалом в том доме, где она жила… Меня так хватило камнем или обвалившейся балкой, что меня замертво отправили в больницу. А от моей «Глорианы» остались одни обломки. Я пролежал в больнице очень долго. А едва только вышел из нее, как в тот же день нарвался на военную манифестацию.
— А вы представляете себе, для чего они се устроили?
— Да, до некоторой степени представляю. Я слышал уличную речь одного пацифиста. Мне она очень понравилась.
Гольт медленно зажег и закурил свою трубку и начал:
— Вы совершенно правы, Джек: эта ужасная война (а она будет еще ужасней!) началась вовсе не из-за того только, что один безумец подстрелил австрийского эрцгерцога. Причины имеются еще и другие, и бесконечно более глубокие. И разобраться в них сейчас, пожалуй, еще и невозможно! И невозможно парализовать их, чтобы прекратить войну…
Джек слушал с величайшим вниманием.
— Пацифисты хотят мира. Они стремятся к прекращению всех этих кровавых безумств. Но как это сделать? Причины, о которых я только что говорил, неустранимы. Сами народы уже не могут теперь устранить их. А о королях и говорить нечего: они такие же пешки, как и солдаты, которых гонят на бойню. Остается одно: клин вышибать клином, бороться с войной войной же…