Полицейский

— Тогда попрошу быстрее прислать официантов, а то гости могут в любой момент пожаловать.
Филиппов повесил трубку на рычаг, подошел к столу, тряхнул колокольчик. В кабинет вошел писец. — Звали, ваше высокородие? — Ко мне заведующего летучим отрядом. Начальник сыскной полиции решил сам тряхнуть стариной.
Как время тянется. Кажется, что часы в гостиной тикают слишком медленно. Шмыгает по коридору испуганная горничная, затих в кабинете хозяин.
А вдруг Сабан сейчас заявится. Значит, стрелять придется. До чего же не хочется. Да потом придет-то он не один, а у налетчиков наверняка оружие есть.
Бахтин поймал себя на этой трусливой мысли. Раньше такого с ним никогда не было. Начиная любое дело, он думал только о его конечном результате — аресте громил. А теперь?
Вчера ему не захотелось ехать на службу, сегодня… Одиночество его стало особенно ощутимым на людях. Дома было легче, хлопотливая Мария Сергеевна, ласковая кошка Луша, любимые книги, тишина кабинета казались Бахтину сегодня недоступным счастьем. Видимо, он начал стареть, что вполне естественно, и, конечно, усталость. Но было и нечто такое, чего сам Бахтин объяснить не мог. Если сформулировать его внутреннее состояние одним словом, то звучало бы оно как неудовлетворенность. Последнее время у него появилась странная привычка, он постоянно вспоминал прожитую жизнь, оценивал ее, стараясь уловить затаенный смысл в прошедших днях, но не мог никак найти его. И еще его угнетал Петербург. От парадного ранжира проспектов и набережных веяло на него чопорным холодом.
Он скучал по Москве. По Патриаршим прудам, подернутым зеленой ряской, по горбатому деревянному Замоскворечью, весной утопающему в зелени, по утреннему перезвону церквей, несущемуся над просыпающимся городом. Как-то, перед самой войной, Бахтин решил записать одну уголовную историю. Как ни странно, писалось легко и быстро. Сочинение свое он показал Жене Кузьмину. Тот прочел, похвалил и отправил в московский журнал «Луч». А через месяц Кузьмин принес двести рублей и письмо, полное комплиментов. Бахтин отнесся к этому как к приятной случайности и больше сочинительством не баловался. Но иногда доставал с полки журнал и с чувством некоего тщеславия проглядывал свой рассказ.
В марте, в Москве, он, уставший, охрипший от ругани на допросах сказал московскому полицмейстеру генералу Золотареву:
— Возьмите меня преподавателем криминалистики в школу полицейского резерва.
Как ни странно, Золотарев отнесся к этому серьезно и ответил:
— Вас, милый мой, усталость настигла. Это бывает. Что ж, могу похлопотать. Передохните немного.
И, сидя в гостиной Немировского, весь отдавшийся своим невеселым мыслям, Бахтин понимал, что воспоминания могут засосать его, как болото. А тогда остается одно, медленно спиваться, чем и занимается большинство его коллег.
Кстати, о пьянстве. На столе стояла бутылка дорогого шустовского коньяка.
Бахтин налил себе полфужера и в два глотка выпил. Не успел он почувствовать, как золотистая влага ломает горькую запруду в груди. Не успел. Звонок в дверь помешал. Вкрадчивый. Тревожный. Ну, сыщик, твой выход. И сразу отлетело прошлое, как и не было его вовсе. Остался дом этот, холодок опасности и рубчатая рукоятка нагана. Тихо выскочил он в прихожую, стал за портьеру. — Открывай, — прошептал.
И горничная, перекрестившись, повернула головку замка.
— Позвольте, — прожурчал знакомый голос.
Мелькнули красные отвороты шинели, заискрилось золото погон.
Ах, Филиппов, Филиппов. Слаб человек. Облачился начальник в генеральскую форму, а за ним четверо переодетых офицерами сыщиков.
— А ты в нас, никак, палить собрался, Александр Петрович, — засмеялся Филиппов, — смотри, хват какой, да спрячь ты револьвер, а то, не дай Бог, стрельнешь.
— Решили стариной тряхнуть, Владимир Гаврилович? — засмеялся Бахтин. — Один генеральский наряд в костюмерной и тот ваш.
— А ты как думал. Хочу разбойников повязать сам. Ну давай, знакомь с хозяином.
К гостинице «Виктория» на Казанской Бахтин подъехал минут за десять до назначенного срока. Ключ от номера у него был свой. Сколько всяких людей прошло через эту комнату. Шулера, так называемые светские молодые люди, громилы, скупщики краденого, артисты, проститутки, роскошные дамы, банковские служащие. Ох и сложная это штука, работа с агентом. Расположить его к себе надо, стать ему необходимым, а главное, разбудить в нем азарт. Чтобы стал он как охотничья собака. Чтобы предательство не угнетало его, а становилось сущностью.
Ровно в четыре в дверь постучали. Бахтин повернул ключ, и в комнате появился сам Петр Емельянович Фролов, в разбойном мире Петербурга известный как Каин, агентурный псевдоним «Макаров».
— Что-то на вас лица нет, Александр Петрович, — сказал Фролов вместо приветствия, — видать, служба-то не мед?
— Ваша правда, Петр Емельянович, служба наша точно не мед.
— Ну коль я к такому видному сыщику в подручные попал, выручу вас. Был у меня Сабан. Они налет слепили на Мойке. — С кем?
— С ним был Метелица, вечная ему память, и Витька Прохор, воры все авторитетные — Иваны.
— Ну про налет мне, Петр Емельянович, известно, а вот что далее произошло.
— Знаю одно. Дело ставил человек местный, он же и нанял Сабана с товарищами. У Немировского того весьма редкие камни водились, но он им деньги да мелочевку всякую всучил. А наниматель, господин весьма серьезный, он на мелочи не работает. Поэтому Сабан завтра опять к ювелиру пойдет. — Значит, Сабан боится этого человека? — Еще как! — Может, коньячка, Петр Емельянович? — Не по моему вкусу, Александр Петрович.
— А если вашей любимой клюквенной фабрики Митина.
— Ох, Александр Петрович, все вы про нас, грешных, знаете.
Бахтин достал бокалы, налил клюковки и себе коньяку. Они чокнулись, выпили. — А где Метелица?
— Схоронили его вместе с погибшими солдатиками. — Кто еще пойдет с Сабаном?
— Прохор, да из Москвы сегодня прибыл Евстафьев Степка по кличке Сека. Пойдут «с добрым утром». — Петр Емельянович, а на кого же они работают?
— Александр Петрович, загвоздочка у меня одна образовалась. Солидная публика сговорилась у меня поиграть, да винца покушать… — С девками?
— Бога побойтесь, Александр Петрович, я же этим дерьмом не балуюсь. Защити, будь отцом родным. — Так кто же навел?
— Я о чем и говорю, Александр Петрович, народ очень солидный будет и прибыль моя не малая.
По выражению лица Фролова, по глазкам его, щелочкам хитрым, Бахтин понимал, что знает Каин, все знает, но торгуется крепко, насмерть.
— Для старого друга все сделаю. — Бахтин налил еще по рюмке. Выпили, помолчали.
— Спасибо, Александр Петрович, — усмехнулся Каин, — я за тобой, как за стеной каменной, пора тебе долю с дела выделять.
Сказал и замер. А вдруг согласится, тогда не он будет в этот номер бегать, а Бахтин к нему. На секунду искорка надежды мелькнула.
— Да нет уж, милый Петр Емельянович, не быть мне твоим компаньоном. А имя скажи.
— Лимон ему кличка. Да ты его знаешь. Голыми руками не возьмешь.
Значит, опять Рубин. Господин респектабельный. Общественный деятель из Союза городов. Конечно не возьмешь, но попробовать можно. Ой можно, если, конечно, начальство не забоится.
— Спасибо тебе, Петр Емельянович. За ценную информацию. Ты мне все это на бумажке нарисуй, а внизу расписочку на пятьсот рэ.
— Не люблю я этого писательского дела, — вздохнул Фролов, — да, видно, судьба моя такая, а за «петрушу» благодарствуем.
Если бы петербуржец, утомленный войной, оглушенный страшными газетными сенсациями, замученный дороговизной, напуганный налетчиками, расплодившимися в городе, знал, что есть такое славное место, как гостиница «Стрелка», с ее биллиардной, вкусным ресторанчиком, приветливым буфетчиком Николаем Ильичом, он наверняка бы прибежал сюда.
Чудный, веселый мир открылся Оресту Литвину, когда они с Ильей Семеновичем вошли в невзрачные, застекленные двери гостиницы.