Свобода (СИ)
Но в этот раз из мастерской вывозили обломки только одного камня. Огненные опалы всех оттенков, от тёмно-оранжевых, почти в цвет сердолика, до солнечно-радужных. Это было логично — всё-таки Ян ваял если не феникса, то что-то с ним связанное. Но количество камня… Впору было решить, что он делает дракона в натуральную величину. Или что-то настолько сложное, что приходится раз за разом исправлять неудавшуюся задумку.
И место для установки будущей статуи Ян тоже выбирал сам, хотя обычно этим занимался Рилонар. Остановился он на смотровой площадке в скалах за городом: оттуда открывался вид чуть ли не на всю Сольвану. Город, конечно же, не мир, — но вид всё равно был потрясающим. А площадка — достаточно просторной, чтобы вместить не только статую, но и некоторое количество желающих ею полюбоваться.
Что странно, облагораживать площадку не стали, даже скалы не выравнивали. Репортёры изнывали от любопытства, предположения плодились, как грибы после дождя. Желающих попасть на презентацию было столько, что вместить их не смогла бы не только смотровая площадка, но и вся лестница к ней.
— Завтра, — Янис шало улыбнулся, падая на диван между детьми. — Уже завтра. Тимэрина, будешь меня сопровождать?
— Я? — удивлённо моргнула эльфийка.
Мастер Шерсс на всех презентациях появлялся только в сопровождении семьи либо супруга. Конечно, Тимэрина была принята в семью, но всё же…
— Именно ты, — кивнул Ян. — Это важно.
— Х-хорошо…
Со временем кто-то всё же догадался, что прототипом первых «танцующих статуй» был Рилонар. Потом творчество горгоны и вовсе разбирали по косточкам, строя предположения, кто именно из семьи мог повлиять на рождение новой статуи. Яна это даже веселило, и он давал своеобразные подсказки. Прошёлся мастер на презентации под руку с леди Ариндель — значит, изящество и лёгкость этого творения навеяны именно светлой эльфийкой. Держал на руках двух хвостатых малышей — счастливое отцовство вдохновляет не меньше, чем влюблённость. Но чаще всего, конечно же, был Рилонар. И попросить сейчас о сопровождении именно Тимэрину было правильно — к каким бы выводам потом ни пришла пресса.
Статую устанавливали на площадке под плотным покрывалом маскировочных чар. Даже рабочие не видели, что именно создал мастер — только примерные размеры. И подниматься всем приглашённым на открытие приходилось одинаково… ну, кроме тех, у кого были крылья. Впрочем, крылатые проявили понимание и расположились в скалах над площадкой.
Ян с семьёй шли первыми — и когда до площадки оставалось несколько ступеней, чары наконец-то упали.
В первую секунду Тимэрине показалось, что в скалах вспыхнула янтарная радуга. Нет, костёр? Маленькое солнце! Ещё несколько шагов — и она разглядела огромный кристалл огненного опала, вобравший в себя все возможные оттенки. Яркий, солнечный, словно светящийся изнутри…
А потом она наконец-то увидела.
Кристалл был вытянут в длину — как раз по направлению от лестницы к обрыву площадки. Ближний к лестнице край клубился облаками более тёмных оттенков — густеющих, наливающихся красками…
Складывающимися в силуэт феникса.
Он был старым — это бросалось в глаза даже через опаловые переливы. Старым и усталым… но удивительным образом — невероятно сильным. Словно эта усталость была плёнкой масла на поверхности штормового океана. Феникс не был гаснущим — там, внутри, под пеленой утративших яркость перьев копился взрыв. И это подспудное, нарастающее напряжение ощущалось до мурашек по телу и встающих дыбом волосков. Усиливалось с каждым пройденным шагом.
Опал был единым, не делящимся на области или грани, как те же стелы в Айравате. А ещё в нём не было статичных состояний. Горгона превзошёл самого себя. Он смог запечатлеть в камне процесс.
Янис никогда не видел перерождающегося феникса, но ему хватило встречи с Аверхнернисом, чтобы увидеть, с чего всё должно начаться. И Тимэрины — чтобы понять, как это должно происходить. Феникс в опале сгорал не потому, что обессилел. Он вспыхивал, освобождаясь от удерживающих его тенёт.
Отпуская своё пламя из такой привычной темницы.
Отдавая ему огромную вселенную вместо одного маленького тела.
Эта вспышка заставляла сердце невольно сбиваться с ритма, а горло — пересыхать. Все переливы, облака, оттенки растворялись в чистом пламени. Пламени, которое не могло обжечь физически, пламени, которое от века известно тем, кто творит. Которое подхватывает, уносит за собой, дарит крылья…
Дарит свободу быть собой.
Это воплощённое в камне пламя феникса захватывало ничуть не слабее. Завораживало. Но не было финалом. Если суметь оторваться, вспомнить, что кристалл был больше, сделать ещё один шаг — можно было рассмотреть, как это пламя собирается вновь. Скручивается спиралями, вспыхивает, складывается… в кокон?
И как этот кокон опадает, выпуская наружу юного феникса. Остатки пламени из кокона перетекали в его крылья, он сам весь мерцал, будто ни секунды не оставаясь в покое… Но главным были широко распахнутые глаза. Глаза, полные ожидания чуда. Готовые это чудо увидеть. Свободные от предрассудков и рамок.
Яркие, восторженные глаза того, кто знает, что мир прекрасен. Точно-точно знает и сейчас убедится в этом сам.
Янис не зря столько возился с установкой статуи — юный феникс подался к самому краю обрыва и смотрел на Сольвану. Ещё секунда, может, даже меньше — и он увидит. Увидит прекрасный город, увидит его обитателей. И его глаза вспыхнут уже радостью — от того, что мир оказался именно таким.
Волшебным.
Прекрасным.
Удивительным.
От этого захватывало дух, настолько, что уже у смотрящих на глаза наворачивались слёзы. От восторга, от яркости ощущений — такой, что это было почти болью. Тимэрина всхлипнула, вцепившись в рубаху Яна, забыв обо всём. О том, что следом идёт всё семейство — и опущенную в поисках опоры вторую руку подхватывает ладонь Рилонара, вот удивительно — тоже едва заметно подрагивающая. О том, что в юбку вцепились пальцы Ришелара, как тогда, в их первую встречу. О том, что пристроившиеся кто где репортёры делают снимки — скорее бездумно, повинуясь вколоченной в сознание привычке, ещё даже не понимая, что они видят.
Всё исчезло, забылось, растворилось — и было только это пламя, это… рождение, которое Тимэрина понимала и принимала всем сердцем. И капли катились по щекам, капая на простенькую светлую рубаху.
— Ян… Спасибо.
Горгона улыбнулся — тепло и солнечно, обнял эльфийку за плечи.
— И тебе спасибо, Тимэ. За то, что позволила увидеть. И что поняла — сейчас. Я… долго не мог уловить — как. Ты показала.
Вспышки камер всполохами растекались по глади опала, исчезали где-то в глубине камня, выплёскиваясь наружу новыми переливами пламени.
Придерживая Тимэрину под руку, Янис развернулся к репортёрам, зная, что те сейчас снимают, и его слова после будут услышаны всеми, кто включит новости. Подобное открытие не могли проигнорировать никакие информационные каналы, недаром Рил так старательно нагнетал обстановку — он, как всегда, уловил, что Янис хотел сказать что-то важное. Очень важное, ещё более важное, чем всё сказанное до этого. Сказанное эльфам, сородичам, Шьяре… Теперь Янис был готов говорить с целым миром. Прикрыв глаза, он глубоко вздохнул, а потом широко распахнул их, глядя в объективы, зная, что за спиной переливается опал, за спиной стоит Рилонар, вечной нерушимой поддержкой, за спиной — родные. И можно говорить, распахивая душу, зная, что услышит — а главное, увидит и почувствует весь мир. Не только Сольвана — везде, где увидят трансляцию. И ему было, что сказать.
— Часто говорят, что чужая душа — потёмки, — голос Яниса легко перекрыл так и не набравший силу шум. — Ещё чаще — о том, что в природе разумных быть… разными. Подлыми, жестокими, жадными, — короткая пауза, наполненная повисшим в воздухе недоумением. — Но это не так!
Янис улыбнулся — ярко, солнечно, той самой улыбкой мастера Шерсса, которая была известна ничуть не меньше, чем его танцующие статуи. Обычно он так улыбался в кругу семьи. Сейчас — улыбался для всех.